См. также на нашем сайте:
Дина Ратнер. "Бабочка на асфальте"

Дина Ратнер

В ПОИСКАХ БОЧКИ ДИОГЕНА
повесть
(продолжение 6)

Лина карабкается на подоконник, оглядывает детей... Оленьки нет. Опять перебирает глазами детишек — нет. Всматривается: вот она, спит на боку, красная щечка, раскрылась — жарко. Это же мальчик!
— Иди с другой стороны, — машет рукой воспитательница.
Оленька спит у самого окна. Волосики отросли, и нос вовсе не такой курносый, как был, ручка загорела. Очень хочется дотронуться, но страшно разбудить. Налюбовавшись, Лина отправляется ждать под забор. Наконец, детей стали выводить во двор. Оленьки все нет. Лина снова и снова оглядывает детей и вдруг замечает: дочка стоит совсем близко, смотрит на неё из-за забора, и не узнает. Тут же седая интеллигентная дама зовет, стоя на коленях:
— Светочка, подойди, ручку поцелую.
Светочка стоит за забором в двух шагах от бабушки, и не подходит.
- Светочка, — умоляет бабушка, вытягивая губы в просвет между досками забора, — ручку поцелую, подойди ко мне.
Светочка прячет кулачок за спину и не трогается с места.
— Она, наверное, вас плохо знает, — говорит Лина.
— Да что вы, я ж ее вырастила.
- Леночка, подойди ко мне, — взывает рядом папа к белокурой девочке.
Та равнодушно смотрит на папу.
— Иди, иди конфетку дам.
Девочка подошла, взяла конфетку, отошла и стала сосредоточенно разворачивать фантик.
Папа - в недоумении: «Отупели дети».
Лина думала, что и Оленька будет вести себя так же, и подошла поближе. Оленька сделала несколько неуверенных шагов, и вдруг бросилась на забор:
— Мама! — втиснулась между дощечками, гладит Лину по лицу, смеется, плачет, — ма-ма, — срывает травинки и протягивает маме. Лина зажимает их в кулак, чтобы не потерять, и тоже срывает дочке травинки. Та хохочет и кладет их в карман платьица. Лина сняла с себя пестрые бусы и намотала Оле на ручку, получился красивый браслет. Подошли другие дети. Оленька отпихивает их:
— Это моя мама! — и смотрит умоляющими глазами.
— Да, да, — подтверждает Лина, — я Оленькина мама.
Дочка счастлива. Тогда, чтобы сделать ее счастливой, достаточно было одной любви.
В пять лет Оля хотела стать ученым, свое желание объясняла так: «Понимаешь, ученый долго радуется. Даже в старости он может открыть еще одну звезду и радоваться». Лина мечтала ходить с дочкой в библиотеку, в консерваторию, на выставки. Мечтала о любознательном, распахнутом для мира чудес единомышленнике. Два раза в неделю они спешили на другой конец Москвы во Дворец пионеров на биологический кружок, не пропускали ни одного занятия. Оля-первоклассница, самая маленькая участница кружка, едва научившись читать, делает доклад о водорослях. Тогда её интересовала проблема мироздания: - «Откуда трава растет? Из земли, — отвечала она себе. — А земля откуда? А что под землей? А когда небо кончится, что потом?»
Куда же делась ее любознательность, откуда взялась эта неудержимая страсть к тряпкам?
Оле два года. В яслях Дед Мороз высыпал у ёлки из мешка игрушки. Дети бросились и, вырывая друг у друга зайчиков, собачек, лисичек, в миг всё растащили. Оля не полезла в свару, когда же на полу осталась всего лишь одна, никому не приглянувшаяся кукла, она медленно подошла, подняла ее, вправила вывихнутую руку, и унесла в угол пеленать. Лина, видя все это, плакала от любви к ней.
Вспоминается и такой случай. Оля училась уже в третьем классе. В овощном магазине вынесли ящик болгарских томатов в железных банках. Ужасный дефицит, потому как дешевый, сорок копеек литровая банка. На ящик налетели женщины, образовалась свалка. И вдруг из-под самого низа вылезает Оля, зажав в охапке три банки.
— Ты чего?!
— Но ты же не полезешь, — невозмутимо проговорила дочка.
«Я сама во всем виновата. Оля и в самом деле одета хуже всех детей в классе. Другие девочки меняют наряды, а она все время ходит в школьной форме». Получив деньги за какую-нибудь рецензию в журнале, Лина спешит купить дочке обнову. Девочка стала привыкать; если заведётся копейка в доме, то она для нее, лучшая еда - тоже для нее. Мама — это так, прислуга, которая доедает сухой хлеб и донашивает старое платье. С этим можно мириться, но невозможно согласиться с тем, что Оля не хочет учиться. Они скандалят по этому поводу. Лина пытается насильно усадить Олю за книги.
-У, Кант, проклятый! — в сердцах кричит на неё дочка, — ненавижу тебя! Читай своего Канта, а я жить хочу, как все. У нас у одних даже телевизора нет. Хоть бы ты сдохла!
Лина сжимается, втягивает голову в плечи, но познавательный инстинкт берет верх. «А что, если я ей скажу то же самое? Как она воспримет?» Лина с трудом повторяет последние дочкины слова, на сей раз обращая их к ней. Та ошалела от неожиданного кощунства, и тут же стала звонить отцу, — жаловаться: «Представляешь, что она мне сказала, родному ребёнку, как только язык повернулся!»
Однажды, когда Оля была маленькой, Лина лежала больная. Дочка не отходила от нее, сидела на постели рядом и пыталась шить. Тогда она только училась держать иголку.
— Оленька, не нужно шить в постели. Иголка может упасть и потеряться. Это опасно; если попадёт в тело и дойдёт до сердца, сердце остановится, и кто-нибудь из нас умрёт.
— Не потеряю, — говорит Оля, и продолжает шить. Вдруг стала оглядываться вокруг себя.
— Что случилось?
Оленька молчит, подбородок дрожит, вот-вот заплачет.
— Ты потеряла иголку? — Лина поднимается, и они начинают искать вдвоем. Перетряхивают постель, снимают пододеяльник, наволочки. Не нашли. Тогда Лина сложила висевшее на стуле покрывало, и усадила на него дочку.
— А ты? — спросила Оля, — почему ты на покрывало не легла?
- Мне все равно, раз ты не слушаешься, пусть иголка попадет в меня, и я умру.
— Оленька промолчала, но спустя несколько минут отчаянно зарыдала и стала подпихивать под маму подстилку, на которой сидела.
«Ну зачем я все время суечусь? — уговаривала себя Лина. — Закрыть глаза, уйти глубоко под воду и забыть о этих нескончаемых поисках работы. Не нужно никуда тащиться, звонить, выпрашивать - не найдётся ли хоть полставки. Ты независимый человек, хозяин своему времени, ты свободна».
В детстве Лина была лунатиком: просыпалась среди ночи, ходила по комнатам, потом опять забиралась в постель и засыпала. Наверное, хотела узнать, не случилось ли чего, пока спала. И еще казалось, будто зовет кто-то. Вот и сейчас, не покидает чувство, словно кто-то ждет её, ищет и не может найти. «Придет он, замерзший, усталый…»
Не раз представлялось: бредёт она по заказанной бабушкой дороге. В бедном еврейском местечке невесты без приданого женихов не выбирали: кто первый посватается, за того и шли. Как на базаре, есть примета такая: главное не упустить первого покупателя, а то товар залежится. «Он был добрый», — говорила о своем тихом, деликатном муже бабушка. «Этого было бы достаточно и мне», — думала Лина.
С тех пор, как поселились в этой квартире, ей представился однажды случай заплыть в тихую гавань. Перед ней стоял положительный человек в добротной тройке темно-серого цвета с золотыми запонками — физик из Баку. Их познакомили на тот предмет, что он хотел обзавестись верной подругой жизни. Этот флегматичный физик почему-то напоминал Лине её братьев-стоматологов, которых она давным-давно не видела. Только те, пожалуй, порезвее, а этот ходил медленно, смотрел сонными глазами и говорил о том, какой он положительный — не пьет, не курит, много зарабатывает. Тоска смертельная. Даже мысль о том, что этот куль будет маячить здесь изо дня в день, повергала в уныние. Жених из Баку ужасно удивился, когда Лина отказалась выходить за него замуж.
— Как, вы еще выбираете! Да на вашем месте я бы...
— Что бы вы сделали на моем месте?
- За любого пошел. Беру вас с ребенком, понимать нужно. И вообще, я давно мог жениться, девушек много. А вы уже немолодая женщина, ждать вам нечего. Ну разве еще кто-нибудь поцелует. А потом? Куда вам деваться? Мужчина, в отличие от женщины, может жениться и в шестьдесят и в семьдесят лет.
— Почему же вы не женитесь?
— Выбираю. Я ведь не как все, хочу, чтобы и я её любил, и она меня любила. Жена должна считаться с моими желаниями. По утрам, например, я ем овощное пюре, яйцо всмятку и полстакана отвара шиповника. Пока я принимаю душ, жена готовит завтрак. Что, я что-нибудь не так говорю?
Спустя несколько лет Лина видела своего «жениха», в метро с дородной женщиной в мехах. Они очень походили друг на друга самодовольством широких плоских лиц и медлительными движениями людей, прочно защищённых от жизненных перипетий. «Нашел свое счастье», - порадовалась за него Лина. Каждому свое. Мы не выбираем судьбу, судьба выбирает нас. Лина даже представить себя не могла женой этого человека. «Вот если бы он сказал: «Ласточка ты моя!» — я, может быть, поверила бы в его любовь, было бы с чего начинать».
Почему люди не самодостаточны? Как дерево, например.
Однажды, после очередной неудавшейся попытки устроиться на работу, Лина пошла в Ленинскую библиотеку, скоротать вечер. В вестибюле, возле гардероба, столкнулась со своим бывшим сокурсником Александром Ивановичем Шмелёвым. Усталая, рано поседевшая, она смотрелась рядом с молодым статным мужчиной чуть ли не женщиной предыдущего поколения.
— Ты еще жива! — смеясь, изумился Саша.
— А в чем дело?
— Ну как же, твоя порода людей давно вымерла.
— Я тоже близка к вымиранию.
— Слышал о твоих мытарствах. Не позавидуешь. Ну ладно, не член партии, так хоть бы не еврейка, а то получается густо, невпроворот. На что живешь?
— Что Бог пошлет.
— И посылает?
— Как видишь, с голоду не умерла. Что ты на меня так смотришь?
— Вспоминаю.
— О чем?
— На первом курсе ты была красива и горда, как героиня романа.
— Сейчас нет ни того, ни другого, и согласна на любую работу. Ну а ты как живешь? Где работаешь?
— У меня всё в порядке. Жена, дочка. Работаю в журнале «Слово лектора». Слышала о таком?
—Нет.
— Ну и правильно, ничего хорошего там нет.
— Начальник? — Спросила Лина, почтительно глядя на кожаное пальто Александра Ивановича.
— Микроначальник, — уклончиво ответил Саша.
— Что же все-таки ты там делаешь?
- Пишу всякие глупости. Съездишь в командировку в Тьмутаракань, привезешь материал о том, как там поставлена лекционная работа по линии общества «Знание». Сколько прочитано лекций о международном положении и по борьбе с буржуазной пропагандой. Мрак. Еще можно было младшим научным сотрудником на сто двадцать рублей устроиться, но такое барство я не мог себе позволить. Матери нужно помогать, она в Курске живет. Звал к себе, не едет. Говорит, у вас квартира маленькая, не хочу путаться под ногами. Понимаешь, работяга я, чёрная кость, деньги зарабатываю. И дед, и отец - все в дом тащили. Считай, это у меня наследственное. Да, что мы стоим в гардеробе?! — спохватился Саша. — Я уже оделся, ты еще не сняла пальто. Может, пройдемся? Если у тебя есть время, зайдем куда-нибудь. Сейчас только шесть часов, — указал он на висящие в вестибюле часы.
Вышли на улицу.
-Опять холодрыга, — съежилась Лина, — декабрь - самый мерзкий месяц, нужно в нору забираться, и надолго. Дай-ка я спрячусь от ветра за твоей широкой спиной.
Лина шла чуть сзади Александра Ивановича и наслаждалась комфортом: «Хорошо идти под чьим-то прикрытием, не беспокоиться о дороге,- тебя ведут. Хорошо быть женщиной».
— Слушай, если ты много зарабатываешь, значит, можешь позволить себе роскошь иметь много детей. Я когда-то мечтала иметь пятерых. Сколько лет твоей дочери?
— Скоро двадцать, — с гордостью ответил Саша.
— Ты с ней ладишь?
— Да вроде ничего, все хорошо. А ты?
- А у меня не получается. Я сама виновата, бесхарактерная потому что. Вспылю, накричу, и сама же первая не выдерживаю. Предлагаю мириться. Я думала, она страдает от наших ссор, искала повод заговорить первой, загладить вину. На самом деле, это я страдаю. Всегда боюсь, как бы с ней чего не случилось. Такие страсти напридумываю, как отпетая истеричка. Может быть, дело в том, что я в ней нуждаюсь больше, чем она во мне. Дочка привыкла к своему главенству, и все домашние дела на мне. Её теперь невозможно заставить даже посуду вымыть. Мой бывший муж говорил по этому поводу: «Ты сама виновата в нашем разводе, ты была так добра, что нельзя было не сесть тебе на шею». Посадила, потом устала тащить и сбросила. Конечно, лучше не сажать, но у меня не получается. Оставила мне знакомая однажды собаку на три дня. Первый день собака жрала всё подряд, второй день только мясо, а на третий — только мясо и только с руки. А когда приехала знакомая, сказала, что я ей испортила собаку. Принцип отношений один и тот же: ничего сверх меры, должна соблюдаться дистанция.
- Должна, — согласился Саша.
Они подошли к ресторану «Прага», где собирались ужинать, и высматривали конец очереди. То была даже не очередь, а толпа. Направились в ресторан «Арбат», но и там очередь. Пришлось довольствоваться в кафе бутербродами с колбасой и томатным соком. Кафе походило на заправочную станцию — люди стоя перехватывали что-нибудь, и бежали дальше. А так хотелось напиться. Вдрызг. Чтобы ходить по улицам, истошно орать пьяные песни.
«Я тебе позвоню», — сказал Саша у метро. Так и расстались.
Через несколько дней Лина поймала себя на том, что ждёт звонка. Сломя голову бежала на каждый звонок к висящему на стенке в прихожей телефону, и раздражалась, если кто подолгу занимал телефон.
Сто лет прошло с тех пор, когда они студентами после третьего курса всей группой поехали в горы. Взяли с собой палатки, харчи, и сели в ереванский поезд. Курс держали на Арарат, куда пристал Ной со своим ковчегом. Но армянская гора принадлежала Турции, они только издали смотрели на её, в лучах восходящего солнца, бело-розовую вершину. Основания горы не было видно, и потому вершина, казалось, зависла в воздухе между небом и землей - так одухотворенная часть плоти приближается к небу. Утром она вырисовалась легким ажуром на ярко-синем безоблачном небе, днем вдруг пропала и только поздно вечером выступила угрюмым отшельником, завернутым в черный плащ.
Горы в окрестностях Еревана удивительно разные. Против восхода солнца склон обнажен, покрыт выжженной колючей травой, на другой стороне горы — невиданное разнообразие высоких трав и цветов. Цветы большие, яркие. Если клевер, то гигант — до пояса, его красные головки величиной с абрикос. А огромный, на высокой ножке, белый шар одуванчика вызывал в воображении времена мамонтов и динозавров. Всюду разбросаны камни, валуны, словно отходы строительного материала, из которого Бог творил землю. Гладкие, блестящие на солнце камни, и рядом — роскошные красные маки.
Лина никогда не была спортивной, и потому взбиралась на гору последней. Саша взбегал на крутизну первым, оглядывался вокруг, издавал победный клич, и спускался взять Лину на буксир. На вершине горы пел. Слуха у него нет, вернее, слух есть, нет музыкальной памяти, но голос прекрасный.
— Я знаю, — говорил Саша, — пою неправильно, заткните уши. Не могу не петь!
- Ты прекрасно поёшь, — смеялась Лина.
— Правда?! — радовался Саша. Он действительно пел замечательно, будто делился с окружающими своим жизнелюбием. Саша уже тогда был женат, он поступил на первый курс после армии уже женатым человеком. Зарабатывал, где только мог, — колол дачникам дрова, подряжался валить сухостой в подмосковных лесах.
— Слушай, тебе ничего не надо? — Время от времени спрашивал он у Лины.
- Что, например?
- Ну, там, вешалку прибить или сундук передвинуть?
- В общежитии сундуков нет, а о вешалках заботится комендант.
- Если будут какие трудности, скажи.
Сейчас, как и тогда в горах, Лина думала о Сашиной жене. “Счастливая, она может позволить себе роскошь быть женщиной. С Сашей не страшно, тепло… Всё-то я придумываю, - оборвала себя Лина, - приснились пальмы на жарком песке, а на самом деле сейчас зима, ледяной ветер, медведь спит в берлоге. Давно пора смириться с одиночеством, но не могу расстаться с надеждой, то даже не надежда, а иллюзия надежды. Безнадёжно больной, обречённый медленно умирать, Ницше назвал себя человеком, который ничего так не желает, как утрачивать успокоительные иллюзии. Счастье – освобождение от надежд. Это философия сверхчеловека, ею Ницше спасался от беспомощности. Я не Ницше, я слабый, зависимый от обстоятельств человек, и не могу побороть застрявший в горле крик. И дочка меня ненавидит. Ненавидит за бедность, за то, что стесняется пригласить в дом одноклассников. Когда однажды к ней неожиданно пришли девочки, одна из них воскликнула: «Ого! Ты живёшь как Раскольников!» Мне бы потрафлять дочке во всём. Хочешь до ночи смотреть у соседей телевизор – пожалуйста. Часами трепаться по телефону – пожалуйста. Израсходовать последние деньги на парфюмерию – тоже нет проблем. Может быть, тогда наши отношения не стали бы столь непримиримыми. Чем больше я стараюсь усадить Олю за книжки, тем сильнее провоцирую в ней чувство протеста. Мы кричим друг на друга, непроизвольно выкрикиваются совершенно непотребные слова, но остановиться не можем. Крик, ругань, всплеск отчаяния, за которыми пустота и ещё большее ощущение непоправимости. «Да отстань ты от неё, - не раз говорили знакомые, - жизнь научит». Но жизнь учит ценою жизни».
- А сама что ты умеешь? Ничтожество! Ты никому не нужна! Старая! Жалкая! – кричит Лине дочка.
- Я - другое дело. - и Лина пытается объяснить, что отсутствие работы не вина, а беда. Люди живут не только внешней биографией, в которой значится место работы и зарплата, есть ещё биография души – наши чувства, мысли. – Я не хочу, чтобы у тебя была пустая голова. Мысль тоже радость.
- Вот и радуйся! А от меня отстань! – Оля яростно хлопала дверью и уходила.
Оля, так же как её отец, считала, что у мамы можно только брать, и точно так же, как отец, злобно кричала: «А помнишь, ты мне виноград не купила? А помнишь, ты мне платье не погладила и колготки не купила? Я просила, а ты не купила!» Как это было знакомо, даже интонация повторялась. Её отец выяснял отношения точно так же: «А помнишь, ты мой плащ не отнесла в чистку! А помнишь, ты мне рубашку не постирала!»
Удивительное дело, Лина развелась с Олиным отцом, когда дочке и двух лет не было, каким же образом Оля переняла от отца потребительское отношение к ближнему. Как и отец, она подолгу утром валяется в постели и ведёт те же длинные, пустые разговоры по телефону. По наследству, что ли, передаётся праздность. С мужем можно развестись, а за ребёнка ты в ответе: ведь ты дала ему жизнь. Вот Лина и пытается усадить дочку за книги.
- Не хочет она учиться, - ликуя, говорила Аниканова, - пойдёт с моим Алёшенькой по торговой части. Хорошо жить будет, не то, что ты.
Лина не отступалась, мёртвой хваткой вцепилась в дочку. Для неё, в отличие от соседки, будет ребёнок учиться или не будет – жизненный вопрос. Как объяснить дочке, что высокие требования к ней - это проявление уважения, желание иметь достойного партнёра. В Святом писании сказано: «Начало премудрости - страх Господний». Но матери-одиночке не нагнать этого страха, не по силам противостоять окружению, той же школе, где на переменах девочки фарцуют в туалете импортными шмотками. Лина стала давать каждые три дня Аниканову-старшему по рублю, чтобы он снабжал этим рублём сына, а тот отдавал бы его Оле за урок английского.
- Не понимаю, - недоумевал Алёшин папа.
- Тут всё просто, у Алёши, как вы сами говорили, по английскому двойка, а если Оля будет заниматься с ним, то есть будет зарабатывать рубль знанием языка, у неё появится стимул учить его, и вообще, она поймёт, что знания – тоже ценность, за них платят деньги.
- Ну, коли так, я согласен, - смекнул Аниканов-старший.
Каждый день начинался со скандала; вечером Оля допоздна смотрела у соседей телевизор, а утром её невозможно было разбудить.
- Вставай! Вставай, наконец! – Лина стаскивает с неё одеяло. – Сколько можно валяться? У детей в твоём возрасте какие-то обязанности дома есть, а тебя в школу не добудишься.
- Отстань! Сама страдаешь от старческой бессоницы, и мне спать не даёшь. Завидно тебе? Да? Завидно?
В который раз Лина сидела перед нетронутым дочкиным завтраком с тягостным ощущением невозможности что-либо изменить в их отношениях. Тут могут быть два варианта - или не вмешиваться в Олину жизнь, отпустить её – пусть делает что хочет, ей ведь уже шестнадцать лет, взрослый человек. Или за волосы оттаскивать от телефона, соседского телевизора, и силой усаживать за книги. Она меня за это ненавидит, но зато неплохо учится, и может быть, поступит в институт. А то они с соседским Алёшей в ресторан барменами собираются. Там, говорят, много получают: одному водки не дольёшь, другому коньяку. Нет уж, я от неё не отстану, пусть лучше ненавидит меня.
Лина вытягивает шею, чтобы из-за жёлтой стены дома напротив увидеть краешек неба. Небо серое, неподвижное. «Зачем я занялась философией? Жила бы просто, как все. Просто не получилось. Гуманитарий в первом поколении. Первое поколение продравшихся к культуре людей плохо кончает. Это подтверждается примерами и знакомых из Ленинской библиотеки: они или заболевают нервным истощением или расплачиваются неустроенной судьбой». Сидя за книгами до изнеможения, Лина думала: «Не только для себя стараюсь, мечтала - и дочке пригодятся мои знания, всё не с нуля будет начинать, а ей они оказались ни к чему».
Раздался телефонный звонок. Звонили из школы: «Оля заболела, вызвали скорую. Приходите скорей!»
«Господи! Только бы ничего не случилось! Только бы жила! Ничего не нужно, только бы жила». Лина бежала, не переводя дыхания.
Оля лежала в медпункте на кушетке, помертвевшая, с закрытыми глазами, её била дрожь.
- Что-то скорая не едет, - повторяла растерянная медсестра. – У вашей дочки, наверное, запущенный аппендицит, не даёт притронуться к животу.
-У-у-у… - стонала Оля.
«Господи, сделай так, чтобы боль перешла ко мне. Если среди нас стоит смерть, пусть она возьмёт меня. Ребёнок должен жить»
Оля корчилась от боли.
Лина снова набрала телефон «скорой помощи» и кричала в трубку: «Что же вы не едете?!»
- Полчаса, как вызвали, - приговаривала, мечущаяся по комнате, медсестра.
-А-и-и… а-а-а… - теперь уже не стонала, выла от боли Оля.
«Боже мой! Сделай что-нибудь! Помоги! Забери меня, пусть она живёт!»
Оля стала затихать, вытягиваться. Это ещё страшней. Наконец, приехала скорая. Дочку увезли в больницу. Лина пошла следом. Оперировали тут же. Оказался перитонит.
Побледневшая Оля лежала среди белых простыней, обессиленная, осунувшаяся. Едва приоткрыла глаза, когда Лина вошла в палату. Лина выхаживала её как младенца, а спустя два дня подсуетилась и достала французскую помаду. При виде помады дочка слабо улыбнулась – такой подарок означал мамину капитуляцию.
Из больницы Лина идёт в Фонд культуры, там, говорят, есть ставка. Болит сердце, то ли от напряжения последних дней, то ли от невозможности справиться с надеждой, что получит, наконец, работу. Оля поправляется, сегодня уже сама встала с постели. На улице сияющий день. Случаются такие дни – в феврале вдруг запахнет весной. При ярком тёплом солнце, как всякое природное существо, Лина ожила; откуда-то появилась лёгкость, ощущение новизны. То же состояние просветления она заметила в идущих навстречу прохожих - будто свечечки в глазах горят. Дети на бульваре взахлёб смеются, даже пудель, всем на удивление, поднялся на задние лапы и стал изображать что-то вроде танца. Неожиданно для себя Лина лихо разбежалась и прокатилась по длинной полоске льда. За ней побежали дети. Не выдержала искушения, прокатилась ещё и ещё раз. Малыши тоже бежали, скользили, падали, хохотали. Один из них подошёл и протянул Лине красную от мороза ручку: «Надень!» И показал на варежку, которая болталась на резинке, пришитой к рукаву его шубки.
- Гришенька, иди ко мне, я тебе надену, - позвала недалеко стоящая молодая женщина.
- Ты надень, - упрямо тянул Лине ручку малыш.
«Тебе хорошо, - говорили Оле дети в детском саду, - у тебя мама весёлая».
Лину обогнал мальчик – подросток. Высокий, тоненький, как акробат, в короткой спортивной куртке и маленькой трикотажной шапочке; грациозно изгибаясь, он обходил прохожих, - раскинет сейчас руки и полетит. Глядя на него, Лине казалось: и её руки превращаются в крылья. Она поспешила следом, но мальчик исчез, может, и впрямь улетел.
Здание, где размещался Фонд культуры – прекрасный особняк с высокими белыми колоннами. Много света, воздуха, солнца. Лина вышагивает по устланному красным ковром коридору, и воображает, какие здесь творчески раскрепощённые люди. Вдруг видит, на подоконнике лежит кошелёк. Маленький чёрный кошелёк. «Неужели его никто не видит, или не хотят брать?» Все проходят мимо. Словно загипнотизированная, Лина смотрит на кошелёк. Сейчас нужны деньги, как никогда. С Олиной болезнью расходы возросли, а доходов пока не предвидится. «Только бы никто его не заметил. Нет, пусть лучше увидят и заберут, от греха подальше». Выждала момент, когда все разошлись, воровато огляделась и схватила кошелёк. Он был пуст. Испытала разочарование и облегчение. Будь там деньги, не достало бы сил искать хозяина. Облегчение было минутным, ибо не могло заглушить чувства унижения. Яркое солнце теперь раздражало, праздничное настроение сменилось стыдом.
В этом роскошном здании с красивыми ухоженными женщинами, Лина особенно не к месту. Пришла раньше назначенного ей по телефону времени, и сидит под дверью кабинета работодателя. Ровно в двенадцать нерешительно стучится, вернее, скребётся в дверь. От двери до стола начальника - несколько шагов. Просительница с чувством неловкости проходит их. Теряется, не зная стоять ли ей, или, не дожидаясь приглашения, сесть в кресло напротив. За столом военной выправки «железный мальчик», он уже заимствовал начальственную манеру постукивать карандашом по столу и по-барски откидываться в вертящемся служебном кресле. Где-то она уже видела такого несгибаемого молодого начальника. И вдруг она посмотрела на себя его глазами: измученная женщина в давно немодных, стоптанных башмаках. Эти, когда-то коричневые, тесные, а теперь неопределённого цвета, разношенные полуботинки на толстой пластиковой подошве отдала ей знакомая, уехавшая с мужем-евреем в Америку. Знакомая эта, вернее подруга - русская, сейчас пишет письма, восторгается тамошним сервисом, собственный дом, машина, первоклассный колледж для детей. А Лина не перестаёт благодарить её за туфли – очень прочными оказались, пятый год носит, и в грязь, и в снег.
- Поехали, - говорила подруга, - кому ты здесь нужна?
- Но я и там никому не нужна, - возражала Лина, - у меня нет морального права ехать. Помнишь, в фильме «Фараон» человек всю жизнь в одиночку копал оросительный канал, никто не верил в его затею. Когда работа подходила к концу, фараон велел засыпать канал, через него не могли пройти его боевые колесницы. Человек тот повесился. У него было на это моральное право – жизнь положил на свою работу.
Тогда думала – ещё не исчерпала все возможности здесь, а потом оказалось поздно – не тот возраст. Надеялась, всё образуется. Вот и бабушка в своё время не уехала в Америку, тоже надеялась. Да и трудно бросить обжитое место. И «образовалось»: эпидемия тифа унесла бабушкиных сыновей и мужа, а после НЭПа пришлось чуть ли не задаром продать бакалейную лавку. Тогда же сменила фамилию и бежала с малолетними детьми, тоже от тифа умершей сестры, из Жмеринки в Одессу. Спряталась, а то бы за буржуйку сочли.
Лина встретилась глазами с «железным мальчиком», удивительно, но тот дрогнул, ему стало неловко под отчаянным взглядом просительницы.
-Мы вас возьмём, - добрым голосом заговорил он, - ваша задача будет состоять в поисках заброшенных памятников культуры. Будете узнавать об интересных творческих начинаниях, которым не дают ходу. Мальчик говорил, явно радуясь, что может сделать доброе дело.
Едва взглянув на анкету, запнулся:
-Но… но у нас такая же кадровая политика, как и везде. Я вам позвоню.
Последние слова молодой человек сказал скороговоркой, словно заставил себя произнести их.
Не позвонил.
«Как приспособиться к этой жизни? Мучает бессонница и галлюцинации. Было ли это на самом деле или привиделось во сне? На солнце - ослепительно-белая стена. В стене пролом. В проломе стоит девочка в красном платьице. Прошли солдаты в гимнастёрках и тяжёлых кирзовых сапогах. Должно было случиться что-то прекрасное… и не случилось. Солдаты стали манекенами, а у девочки потухли глаза. Хочется уйти, убежать, но бежать некуда. Кругом развалины и такая безнадёжность, которая бывает только во сне. Всё рушится: здания, колонны, вышки; летят обломки кирпичей, глыбы бетона, корёжатся железные каркасы. Я иду сквозь эти разрушения, и почему-то жива. Иногда кажется, что лежу на соломе и не могу сдвинуться с места. Солома гниёт подо мной, и я разлагаюсь вместе с ней. Вижу себя со стороны: беспомощный, скорчившийся человечек. Глубоко вдыхаю запах преющей соломы… Скоро всё кончится».
Тупое спокойствие. Странное дело, почему в детстве мы ощущаем себя центром мироздания, а потом приходим к осознанию своей никчемности?
«Главное величие человека заключается в том, - писал Паскаль, - что он осознаёт себя ничтожным, но с другой стороны, сознавать, что я ничтожен, значит - быть великим. Сознание этого самого ничтожества и доказывает величие. Это ничтожество владыки, ничтожество короля, лишившегося власти». Мысль эта не воодушевляла. Какое несоответствие: дерзость желаний, разума - и никчемность возможностей. Когда-то Лине казалось, что она обогреет вселенную, а теперь и на себя тепла не хватает. Не потому ли мы выбираем в идеальные собеседники Бога? Бог не указывает нам на нашу несостоятельность.
Зло безлико. Вряд ли тот молодой человек не хотел брать Лину на работу. По профессиональной специализации она ему подходит, он сам об этом говорил. Но сильнее кошки зверя нет, кадровую политику не переплюнешь. Что такое кадровая политика? Указание свыше. Кто этот мифический человек, определяющий антисемитизм как государственную политику? Такое чувство, как в детстве, когда она стояла один на один со смыкающейся вокруг неё ватагой ребят. Круг всё ближе, плотней. Знаешь, что сейчас будут бить, и стоишь с ощущением обречённости - дальнейшие события не в твоей власти. Остановка за тем, кто первый толкнёт. Каждый из них в отдельности не питал к ней ни злобы, ни обиды. С каждым очень даже мирно играли, а когда собирались вместе, всё менялось. Всегда расхристанный, в рваных валенках на босу ногу в сорокоградусный сибирский мороз, Витька Еремеев издавал воинствующий клич: «Бей жидов!» И тут все разом срывались с места. Главное – не упасть и успеть закрыть голову руками. Только бы не упасть. Говорят, евреи, уехавшие из России в двадцатых годах, до сих пор помнят погромы. Не могут евреи России забыть о своём изгойстве. «Вы - евреи, - повторяла бабушка Лине с братом, - вы – евреи, и потому должны хорошо учиться и много работать».
Саша Шмелёв позвонил спустя три месяца с того дня, как встретились в библиотеке. Лина уже ждать перестала. Впрочем, неправда, ждала. Всё время ждала, что бы ни делала, даже ночью, во сне, и то ждала. Наверное, искала в нём защиты.
-Алё! Алё! – кричал Саша в трубку, было очень плохо слышно. – В фирму «Рога и копыта» пойдёшь?
- Пойду на любую работу.
Лину и в самом деле взяли - не то социологом, не то психологом. У фирмы, конечно, было определённое название – СКБ ВОС: специальное конструкторское бюро при всесоюзном обществе слепых. Попала она в отдел «социально-психологической реабилитации незрячих», и наконец-то стала полноправным членом общества, за что отсиживала на рабочем месте с половины девятого до половины шестого. Два раза в месяц в окошке кассы выдавали деньги: шестьдесят рублей в аванс и шестьдесят шесть в получку.
Желая вникнуть в содержание новой работы, Лина в первые дни просматривала папки с отчётами сотрудников за прошлые годы. Начальник отдела, с серым, окаменевшим, то ли от старости, то ли от слепоты лицом, насторожился: а не тайного ли ревизора он взял на работу. Сотрудники тоже переглядывались.
- Зачем вы всё это ворошите? – скривился в злой гримасе начальник.
- Хочу освоить вашу проблематику.
- Поставьте папки на место. Будете делать, что я скажу.
И Лина делала. Писала план социально-психологического исследования о том, как влияют вентиляционная система, количество душевых кабин и унитазов на социальную активность незрячих рабочих производственных комбинатов. Исследования эти никем не читались, никуда не внедрялись, а оформлялись как квартальные и годовые отчёты, скреплялись скоросшивателем и составлялись в стенной шкаф кабинета начальника.
Лина ходила на предприятия и видела сидящих за длинными столами, в ряд один за другим, слепых рабочих. Исполняли они обычно одну операцию: брали в левую руку из рядом стоящего ящика пучок цветных проводков, наощупь находили отверстие специального приспособления, совали туда проводок, нажимали рычаг и клали проводок с очищенным концом в ящик по правую руку. В другом цеху надевали шайбочку на болтик, в третьем - навинчивали крышку на патрон. Производственное объединение называлось «Электротехника», и делали там патроны и выключатели.
Обучение незрячих простейшим автоматическим операциям называлось «трудовой реабилитацией». Ещё была «бытовая реабилитация» - слепых учили обслуживать себя, ориентироваться в пространстве с помощью трости, пользоваться разными приспособлениями. Глядя на сидящих за столами людей, сто человек в цехе, Лина пыталась представить, чем заняты их мысли. Хорошо, если кто благополучен в семье, а если нет? На предприятии была комната психологической разгрузки, где щебетали в клетках попугайчики, метались в аквариуме цветные рыбки и звучала тихая музыка. В обеденный перерыв незрячие могли здесь расслабиться, и следуя призывам реабилитолога, милой, уютной женщины, прослушавшей курс лекций по аутотренингу, - представить шум морского прибоя, тень кипариса и себя – чайкой: «Вот вы летите, широко раскинув крылья, и тёплый ветер обдувает вашу грудь… Летите, летите…». В мягком, вкрадчивом голосе реабилитолога Лина слышала: «Спите… спите…» А нужно, наоборот, воскресить этих людей, приобщить их к духовной культуре, дать пищу для ума и души.
На одном из вечеров отдыха этого производственного объединения Лина делала обзор современной художественной литературы и, в частности, говорила о житейской правде, о поднимающейся над повседневностью правде искусства. По восторженному выражению на устремлённых к ней лиц слепых, поняла, что говорит именно те слова, которые нужны этим людям, слова о высшей, идеальной правде. После лекции к ней подошла незрячая женщина средних лет, и смущаясь, проговорила: «Я всю жизнь чувствовала то, о чём вы сегодня рассказывали, только не знала как это словами назвать. Мы, даже если и есть маленький процент остаточного зрения, не видим, что происходит вокруг, не можем отвлекаться от самих себя, и потому больше обращаемся к своей душе, нуждаемся... Простите, я не знаю, как вам объяснить…»
Дожидаясь в темноте под мелким осенним дождём автобуса, Лина в тот вечер осознала себя значительной, нужной: наконец-то кому-то понадобились пережитые и обдуманные ею мысли.
«Личностная реабилитация незрячих с помощью искусства» – так сформулировала она тему своей работы, которую, надеялась, начальник примет с воодушевлением. Слепые, ограниченные в доступе к информации, в большей степени обращены к своему внутреннему миру. Неслучайно чтение художественной литературы – их любимое занятие; читают выпуклый брайлевский шрифт, слушают звуковые книги. Читают всё подряд, что попадётся, только бы, как они выражаются, «забить голову».
«Не умствуйте», - оборвал начальник Линины доводы. А когда она написала в журнал для слепых о необходимости для незрячих гуманитарных знаний, снял её статью через центральное правление. Вместо отмененной статьи дал свой материал о работе клуба «Хозяюшка», где описывались конкурсные состязания незрячих: кто быстрей очистит картошку и пришьёт пуговицу.
С тех пор началась у начальника воинственная неприязнь к новой сотруднице. К остальным работникам отдела он относился спокойно, соблюдая очерёдность, выдвигал на премию, объявлял благодарность.
Все в отделе, кроме начальника, моложе Лины, и почти все - с университетским образованием, у троих даже дипломы с отличием. На работе томятся. Кто-то пытается читать, но в комнате, где десять человек, трудно сосредоточиться. Один разговаривает по телефону, другой рассказывает анекдот, третий вырезает скальпелем на бересте узоры для туеска, четвёртый собирает по шкафам пустые бутылки – налаживается в магазин за пивом. Следующий мается головной болью, время от времени вскидывается, будто просыпается, и взывает ко всем: «Есть жизнь на Марсе или нет жизни на Марсе?» Женщины хлопочут на предмет организации чая. Только одна из них осмысленно подошла к свому пребыванию здесь: она просто не выходит на работу – из года в год рожает детей.
Начальнику отдела то ли за семьдесят, то ли за восемьдесят, трудно определить возраст, - старик усох, законсервировался. Переместили его сюда из центрального правления, кому-то там понадобилось высокооплачиваемое место. Начальник труслив - не принимает самостоятельных решений, дирекции не перечит, работает по принципу «что прикажете». Ни в психологии, ни в социологии не ориентируется, хоть и заведует социально-психологическим отделом. Задание выдаёт нечёткие, вроде «пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».
- Начальник как начальник. - Пожимают плечами сотрудники на Линино недоумение, почему никто не протестует, когда он вымарывает из их текстов целые куски только потому, что не понимает написанного.
- Зачем? Одного начальника уберут, поставят другого. Этот хоть слепой, сидит в своём кабинете и не видит, чем мы тут развлекаемся.
- Лина Матвеевна, - лукаво прищурился Юра, самый молодой и остроумный среди всех. Он засовывает руки в карманы своих клетчатых брюк, и прохаживаясь по комнате походкой Чарли Чаплина, с деловой серьёзностью говорит:
- Начальник это особая порода. Разве вы не знаете? Ну как же, есть специальная школа дураков, которая готовит их. Ни ума, ни образования там не требуется. Только, пожалуйста, не ищите в этом здравого смысла. Его нет. Начальник – он вечный, а вот мы с вами так, ничто, нас можно уволить, - пританцовывает Юра, - сократить, объявить строгий выговор с занесением в личное дело. А с начальником ничего не бывает. Он на месте. Это социальное порождение, символ существующей власти. Естественно, он вас не жалует, терпеть не может, и при первой возможности выгонит. Так ведь и вы не скрываете, не можете скрыть своей горячей любви к нему. И прибило волной нас сюда с вами, милая Лина Матвеевна, неслучайно. Я после окончания медицинского института психиатром в больницу устроился. Двух месяцев не проработал, как главврач вызвал к себе, и велел на одного из коллег дать заключение, что у него маниакальный психоз: у главврача с тем мужиком конфликт был. Я отказался. С того случая главный травить меня стал, всё искал к чему придраться. Я дергался от страха, по ночам вскакивал — смотрел на часы, боялся на службу проспать. Опоздай на работу хоть на несколько минут, уволили бы по статье. Пытался уйти по собственному желанию — не отпускает: молодой специалист обязан отработать три года. Ну и вкалывал же я тогда! За мной следила вся его свора: отдел кадров, местком; чуть ли не высчитывали, сколько минут за день я в туалете просидел. Но не работа была нужна главному, он хотел доказать, что я - ничто, а он — всё, и как он захочет, так и будет. Стали мне клеить шизофрению, манию правдоискательства. Ну, думаю, нужно ноги отсюда уносить поскорей. Но уволиться мог только с разрешения Минздрава, а часы приема в Минздраве совпадали со временем моей работы, и никто меня, разумеется, не отпустил бы из больницы. Выпутался я совершенно случайно. Пока сидел на работе, брат вместо меня съездил в Минздрав и подписал бумагу, он профессиональный актер, и к тому же, мы с ним очень похожи. Подкатил он к нам на машине, и я, через пятнадцать минут после того, как главный заглядывал ко мне, удостовериться на месте ли я, вхожу к нему в кабинет. Сидит эдакий жлобина-фанфарон, и пренебрежительно бросает: «Ну что вы всё ходите, ходите. Работать нужно». Я ему подписанное заявление на стол кладу. Вдруг как заорет: «Вон!» — «Вы, - говорю, - на меня не кричите, а извольте распорядиться, чтобы отдали трудовую книжку». Еле ноги оттуда унёс. Так что, Лина Матвеевна, у нас с вами один диагноз: мания правдоискательства.
— Ну, спасибо, — криво усмехнулась Лина, — с заключением профессионального психиатра жить легче, знаешь, что к чему.
—А на начальника не грешите, он на месте, а вот нам с вами отсюда сматываться надо.
— Куда?
— В том-то и дело, что некуда.
Молодые здоровые сотрудники отдела социально -психологической реабилитации постепенно деградировали, с работы уходили разбитые, злые. Застоявшаяся умственная энергия вгоняла в депрессию; ведь она, в отличие от физической, безгранична. Даже когда, казалось бы, у человека все есть, ему непременно нужно осознать свое назначение.
Один день на работе ничем не отличался от другого, разве что в предпраздничные дни по комнатам ходил в сопровождении секретаря парткома улыбчивый директор, и поздравлял сотрудников за руку. Тут нужно было изобразить ответное воодушевление по поводу дня Конституции, или Международного праздника трудящихся – Первого Мая.
Как Лина ни старалась, но её работы всё время выходили за пределы компетенции начальника.
— Не умствуйте, — повторял он, — у нас не научный институт, а прикладной отдел. Делайте, что велят. По-вашему получается, вы умная, а я дурак.
— Этого я не говорила.
— Но вы так думаете. Вас здесь никто не держит, можете подыскивать себе другое место. — И снова начальник переделывал Линин отчет, отчего резонно считал себя соавтором, а на переаттестации психологов заявил, что у неё нет ни одной самостоятельной работы, то есть - не соответствует занимаемой должности. Отсюда последовало предложение перенести её аттестацию на следующий год. Сотрудники отдела пытались восстановить справедливость, пошли к директору.
— Помилуйте! — воскликнул тот. — Вас много, а я один, не могу же я со всеми разбираться.
-Зачем со всеми, разберитесь в конфликтной ситуации, – пытался настаивать Юра.
На том дело и кончилось. Кончилось одно, началось другое. По наущению начальника, «главный слепой» центрального правления написал на Лину докладную о том, что она не справилась с составлением программы машинной обработки анкет. «Главный слепой» предлагал свою программу, за которой Лину послали к нему домой.
Поехала. Дверь приоткрыла маленькая женщина, выглянула и опять спряталась. Стоя перед дверью, Лина вдруг вообразила: женщина уменьшается, уменьшается, и превращается в мышку — высунула мордочку, пошевелила усиками и юркнула в норку. Через несколько минут - снова тихонечко высунулась, но на этот раз за ней стоял огромный упитанный ёж с поднятыми в боевой готовности иголками.
— Вы кто? — из иголок вынырнул нос.
Лина назвалась.
Хозяева помедлили у дверей, словно раздумывая, впустить ли, затем воинственный ёж отступил, мышка шмыгнула в одну из комнат, и Лина переступила порог. Снимая в прихожей пальто, она прислушивалась к шуршанию мышки — очень уж не по себе было оставаться один на один с этим хищником.
— Проходите, – просвистел ёж. - Идите, не останавливайтесь. Я за вами. Не люблю, когда у меня стоят за спиной.
«Где я?» — Лина смотрела перед собой и ничего не понимала.
- Что это? – спросила она у следующего за ней по пятам хозяина.
- Радиоаппаратура, - хрюкнул ёж.
- А это что?
- То же самое.
Из иголок высовывался и прятался чёрный кончик носа.
Все стены от пола до потолка были уставлены радио- и видеоаппаратурой.
Ёж был слепой, и Лине показалось, что он сейчас начнет её обнюхивать. «Мышей, небось, жрет, оттого такой жирный».
Хозяин обстоятельно разместился в массивном кресле и придвинул Лине бумаги, он не спешил надкусывать свою жертву. Та пробежала глазами записи, и выразила недоумение по поводу обещанных преимуществ его программы обработки анкет. Более того, стала перечислять достоинства своей: экономичней, информативней и тематически систематизирована.
Еж ощетинился, угрожающе хрюкнул — логика его не убеждала. И всё-таки логические доказательства были тем меловым кругом, через который он не мог ее схватить.
Как ни странно, но начальник отдела Линины доводы услышал, и, тем не менее, сладким голосом предложил подписать акт принятия замечаний «главного слепого». В противном случае тот не получит деньги за участие в проекте.
— Но ведь это липа! Вы же сами убедились в нецелесообразности его предложений.
— Да, но мы с директором решили не портить отношений с центральным правлением. Сами понимаете.
— Если подпишу, значит, соглашусь с докладной, где значится, что я не справилась с работой.
— Ну, это ерунда.
— А вы бы как поступили на моем месте?
— При чем здесь я?! — Начальник стал раздражаться. — Со мной и не такое проделывали. Как видите, работаю до сих пор.
Лина снова стала перечитывать вслух акт о приемке работы, указывая на несостоятельность каждого пункта.
— Ну, ладно, давайте сюда! — протянул руку разъярившийся начальник.
— Не понимаю, — говорила Лина сотрудникам отдела, — не понимаю. Во времена Сталина было чего бояться, а сейчас ведь никому не грозит ни расстрел, ни голодная смерть.
— Человек старой закалки, — оторвал взгляд от бересты, на которой вырезал скальпелем узоры, Сережа, — его давили, теперь он давит.
— Если тебе наступили в трамвае на ногу, это же не значит, что ты должен отомстить и сделать то же самое.
— Я не сделаю, а другой сделает. Не случайно же он в начальниках ходит. Человек не ангел, выбирает: один — добро, другой — зло. Зло у нас не наказуемо, всё можно.
— Всё мо-о-о-жно, всё мо-о-о-жно, — пропела профорг Света, и вышла за водой ставить чайник.
— Не понимаю. Может, я дебил?
— Ну зачем же так уж сразу «дебил», — усмехнулся прохаживающийся по комнате походкой Чарли Чаплина Юра, — от мании правдоискательства до дебила много промежуточных стадий.
— Кстати, Лина Матвеевна, у вас нигде не завалялась пустая бутылка? — флегматично спросил Костя. — За пивом бы сходить.
Вернулась Света с кувшином воды для чайника, и поучительно заговорила о том, что нужно радоваться жизни, просто радоваться, и ничего от людей не требовать. Принимать их такими, какие они есть. Во всем можно найти светлые и темные стороны, а вы, Лина Матвеевна, непременно выискиваете самые мрачные. И вы нас ставите в сложное положение, из-за вас могут лишить премии весь отдел. Все мы, конечно, понимаем, что вы правы, но согласитесь, ругаться с начальством тоже ни к чему.
— Да уж, — поддакнула молоденькая машинистка Леночка, — подпишите этот акт и забудьте о нем. Все равно плетью обуха не перешибёте. Вас сожрут, а акт и без вас подпишут, хоть вы и ответственный исполнитель темы. Жалко мне вас, бьетесь головой о стенку. Все равно ничего не докажете, и пенсии тут не заработаете, разве что на хлеб и воду. Шли бы куда-нибудь в другое место. И вообще удивляюсь, как вы до сих пор не усвоили правила хорошего отношения с руководством: «ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак».
Лина тоже удивлялась, Леночка только в прошлом году окончила школу, и так быстро сориентировалась, что к чему. Может, в этом поколении представление о чести атрофировалось за ненадобностью? Или это смирение? Но смирению должно предшествовать усилие изменить ситуацию. В этом смысле индивидуальность значит для Бога больше, чем вся остальная часть творения. Достоинство человека — высшая оценка всех и каждого. Конечно, смешно относиться к начальнику всерьез, но за цинизмом сотрудников ничего нет, пустота.

<<<НАЗАД К ОКОНЧАНИЮ >>>

ЗДЕСЬ МОЖЕТ БЫТЬ ВАША РЕКЛАМА

ЕЩЁ НА НАШЕМ САЙТЕ: