НАМ ПИШУТ

На главную

См. также:
- Налоги в истории Русских
- Налоги в истории Евреев

Перевёл Георгий Польский (Москва)

Это Слово никто не услышал.
Старинная поговорка моряков.

Философия 18 века, с которой связано понятие Просвещения, решила отмежеваться от предрассудков прошлого, и попыталась сделать Разум основой всех обычаев и правил политической жизни. Соединенные Штаты и их Конституция были созданы исходя из принципов философии Просвещения. В том, что касается налогов, этот период отмечен глубоким знанием существа налогообложения, этики, юриспруденции и, наконец, просто здравым смыслом.  У всех великих государственных и политических мыслителей данного периода, даже у рядовых людей, было, что сказать о налогах.  

Знание этого периода Разума появилось благодаря жестокости и смутам семнадцатого века. В Англии монархия была свергнута, король обезглавлен, нация прошла через страдания гражданской войны, в целом вызванной налогами. Под ударами шести налоговых бунтов развалилась Великая Испанская Империя. Голландия вошла в период глубокого упадка из-за чрезмерных налогов. Во Франции налоговые бунты были повсюду. Они были жестокими и кровавыми. Возможно, Франции было хуже всех, в связи с ее полувоенной политикой выбивания налоговых платежей и наказанием несогласных. 

Не мудрено, что опустошение, причиненное цивилизации плохим налогообложением, стимулировало людей этого века обдумать причины краха. Они искали в своей истории примеры того, какие налоги работали, а какие нет. Они часто говорили о непосредственной связи между налоговой политикой и деспотизмом. Также, они часто говорили об отношении между налогами и процветанием. Как и сейчас, это было трудной задачей - найти справедливый и разумный налог. Эти мыслители использовали прошлое как путеводитель для своей философии. Они хорошо знали свою историю – как раз то, что современные мыслители – с не меньшей прилежностью - игнорируют. 

На первый взгляд, кажется великой загадкой, почему такое интеллектуальное общество как наше, вооруженное таким багажом знаний о нашем прошлом, вынуждено встать на путь, ведущий к постоянному увеличению налогов, без исследования прошлого –  чтобы вспомнить, что сделали чрезмерные налоги с другими народами. Причина, по которой мы так глупы, может быть найдена в нашей недавней истории – девятнадцатом веке. Наше неведение рождено нашим благополучием. Если бы прошлый век был связан с кровопролитием и экономическим коллапсом, вызванным плохими налогами, войнами и жестокостями, с уничтожением свободы через налоги – возможно, в этом случае проблемы налогообложения стали бы для нас объектом более серьезного беспокойства. Мирная налоговая политика и низкие налоги девятнадцатого века притупили наше восприятие тех зол, которые с неизбежностью будут порождены современной налоговой системой. 

У людей девятнадцатого века было преимущество, которого у нас нет, и которое, отчасти, стало возможным благодаря их здравому мышлению. Глядя на налоговые катастрофы своего недавнего прошлого, они  получили уроки того, какой вред может нанести неправильное налогообложение в решении проблем налоговой политики. Они использовали сырье истории, прошлый опыт человечества, и на основе этих данных они строили свои размышления и умозаключения. 

Трудно упрекать просветителей в том, что их взгляды были ошибочны, поскольку  мы с благодарностью и почтением придерживаемся многих из них по сей день. Они предложили политическую концепцию разделения властей, идею сдержек и противовесов, представительной демократии и ограниченной власти государства. Их знания о налоговой политике доминировали в мышлении западного мира. На протяжении всего девятнадцатого века в дебатах Конгресса США, Британского Парламента и Французского правительства читаются и чувствуются идеи Локка, Монтескье, Адама Смита и других великих мыслителей Просвещения. Но где-то по дороге к двадцатому веку эти взгляды были потеряны в нашем рвении к неограниченной власти государства, большим войнам и большим расходам. Они обращаются к нашему веку так же как Исайя и Иеремия обращались к своему народу во время беспорядков и войн 800-600 г. до н.э. Как пророки, они предсказали беды, которые обрушатся на нас, если мы вверим себя всевластным правительствам и чрезмерным налогам.  

Эти люди дали нам множество правил. В этой главе я остановлюсь на десяти наиболее важных. Многие из них исчезли из мира идей, в котором мы живем в данный момент, и современные эксперты в области налогов и форм правления выглядят несведущими в том, что эти люди оставили потомству. Ищите сколь угодно долго, но вы не найдете серьезной поддержки их умозаключений в работах современных экспертов. Даже когда эти идеи слегка затрагиваются – они с легкостью отбрасываются прочь. Возможно, это как раз пример простой истины – то, что легко дается, не воспринимается всерьез. Наши гражданские права и свободы были переданы нам прошлыми поколениями, которые были вынуждены сражаться за то, чем наслаждаемся мы сейчас. Для нас свобода – это наследство, а не то, что мы заслужили или добились сами. Мы относимся к свободе легкомысленно, и нельзя сказать, что мы осознаем, каких трудов будет стоить ее вернуть, когда мы ее потеряем. Перед вами бесценное наследство, которое люди эпохи Просвещения передали нам. 

1. Государство1 в лучшем случае является необходимым злом.

[Полный текст см. тут:  http://c-bajun-v.narod.ru/libr1_bn/Philosof/monteske/duh_zkns/Bk_13_14.htm ] 

Умозаключение Монтескье основывалось на действиях правителей, которые на протяжении веков занимались ненужными тратами и безумствами.  Если правительство было на скромном довольствии, количество вымышленных нужд могло быть урезано. Сегодня только Шведы являются народом, у которого есть конституционный инструмент для противодействия проблеме, поднятой Монтескье. В Швеции государственные расходы и ставки налогов определяются народом. Государство может только предложить -  последнее слово остается за людьми.  

Вьетнамская катастрофа – яркий пример того, что имел в виду Монтескье. Президент Джонсон был избран как кандидат за мирную жизнь («подлинную нужду народа»). Избиратели отвергли казавшуюся излишне ястребиной позицию Голдуотера. Оказавшись в белом доме, Джонсон тутже подменил нужны народа своими воображаемыми «нуждами государства», которые – как мы теперь понимаем – были продуктом неуравновешенной психики. Потребовались годы страданий и потерь для нации – потерь и человеческих жизней и благосостояния -  чтобы выпутаться из этой бессмысленной войны. Национальное самоуважение было потеряно. 

Вьетнамская война полностью соответствует предупреждению Монтескье: «очарованность исключительным проектом» (Американской гегемонией над  Южной Азией), «необузданное желание никчемной славы» (то, что мы можем назвать Манифест Судьбы² (Manifest Destiny) для Востока). Тут есть все, разумеется, но нет подлинных желаний людей, которые не учитывались в колониальных войнах, нет стремления к стабильности, тому, чтобы десятки тысяч молодых людей не гибли в военных авантюрах, порожденных параноидальным страхом перед коммунизмом, который, кстати сказать, со временем показал свою полную несостоятельность как серьезная экономическая система. 

3. Государство не должно заниматься бизнесом.

Лучшим современным примером глупости государственного бюрократического управления бизнесом являются социалистические и коммунистические страны – даже капиталистические страны, которые рискнули допустить государственное участие в бизнесе, погорели на этом. Сегодня Россия расплачивается за абсолютный государственный контроль и планирование. Посудомоечные машины не работают, и все, что производят государственные компании, чрезвычайно отстает от продукции частного сектора экономики. Адам Смит, как и многие после него, объясняет проблему следующим образом:   

Принцы, однако, часто принимали участие в коммерческих проектах и изъявляли желание, как частные персоны, поправить свое положение, становясь участниками в наиболее распространенных видах торговли.  Но они вряд ли когда-либо добивались успеха. Расточительность, с коей принцы обычно ведут свои дела,  подразумевает невозможность успеха. Агенты принцев относятся к богатству своих хозяев, как будто оно неистощимо; им безразлично - по какой цене покупать, безразлично по какой цене продавать, безразлично какие нести расходы.

4. Свобода несет в себе семена собственного уничтожения.

Это наиболее поразительное утверждение, появившееся в тот период. У Монтескье есть глава под названием «Злоупотребление свободой» (Книга 13, глава 15). Он подчеркивает, что люди, живущие в свободном обществе, склонны терять бдительность и терпимо относиться к завышенным налогам, но, однажды допустив их – они обнаруживают, что уже не в состоянии вернуться к старым: 

Преимущества свободы привели к тому, что люди стали злоупотреблять самой свободой. Видя, что умеренное правление дало превосходные результаты, они пожелали расстаться с этой умеренностью, получая большие налоги, пожелали получать налоги чрезмерные и, не поняв, что этот дар приносит рука свободы, обратились к рабству, которое всегда бесплодно. Свобода порождает чрезмерные налоги. Результатом чрезмерных налогов является рабство. 

Согласно Монтескье, у этого умозаключения простая логика. Однажды позволив установить чрезмерное налогообложение в свободном обществе, собирателям налогов тем самым «предоставляется исключительный инструмент угнетения, в результате чего страна повергается в руины».  Поясню еще раз: народ в свободном государстве безрассудно предоставляет правителям право устанавливать тяжелые налоги, что подстегивает уклонение от них, что в свою очередь приводит к необходимости карательных мер. Эти карательные меры и являются тем, благодаря чему страна повергается в руины. 

5. Прямые налоги являются знаком рабства, косвенные – знаком свободы.

Это убеждение, как мы уже отмечали, восходит к Грекам и первым Римлянам. Монтескье объясняет его следующим образом: «Подушная подать более характерна для рабства; пошлина на товары более характерна для свободного общества, потому что не имеет прямого касательства к индивиду. 

Это была эпоха, когда великие государственные умы смотрели на криминальное законодательство с такой степенью уважения и благоговения, которой им не хватает сегодня. Правительства имели право определять как «преступление» только то, что противоречило Всеобщим Законам Природы (Laws of Nature3, то есть было тем, что мы назовем «очевидным преступлением4». Принцип юриспруденции [основанной на Всеобщих Законах Природы] был сформулирован Джоном Локком в его Второй Книге о Цивилизованном Государсте (см. тут http://www.humanities.edu.ru/db/msg/43657 ):  

Таким образом, всеобщий закон Природы является вечным правилом для всех людей, и для законодателей, и для всех остальных. Устанавливаемые [законодателями] правила для любых человеческих поступков, их собственных в той же степени что и поступков других людей, должны быть согласованы со Всеобщим  Законом Природы.   

Когда Декларация Независимости заявила о праве колонистов отделиться от Великобритании и провозгласило их собственное правительство, этот бунт оправдывался через философию Локка: «…занять самостоятельное и равное  место  среди  держав мира,  на  которое [народ] имеет право по законам Природы и ее Творца» [полный текст декларации см. тут: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/indpndnc.htm ]. Иными словами, их бунт был в согласии с законами природы, которым должны соответствовать «все поступки человека». 

Взгляды Локка, оказавшие столь глубокое влияние на Соединенные Штаты, не были популярны в монархической Европе, в которой божественное Право королей доминировало [над законами Природы]. Определять, что есть «преступление» - было правом королей, а на законы природы им было наплевать. Генри VIII произвел на свет почти двести мелких постановлений, в которых он определял уголовные преступления, наказуемые повешением.   Один из таких законов был направлен против попрошайничества… Согласно философии  Локка, у правителей не было власти по своей воле определять что-либо как преступление. Правители не могли этого делать, потому что их законы должны сначала соответствовать законам Природы. В вопросе неповиновения последователи Локка придерживались твердых взглядов, порицавших определение уклонения от налогов как уголовное преступление. Уклонение от налогов – это результат чрезмерных налоговых ставок, которые вынуждают налогоплательщика уклоняться от их уплаты в связи с «огромной прибылью», которую он может получить благодаря этому уклонению. Монтескье говорит: 

В этих случаях прибегают к особо суровым наказаниям, как если бы они были вызваны  тяжелым уголовным преступлением. Разграничение наказаний в этом случае исчезает. Люди,  которые не могут быть в действительности плохими, подлежат наказанию как бандиты, а это более чем что бы то ни было противоречит духу умеренного государства. 

Пятнадцать лет спустя Блэкстон пишет Комментарии к Законам Англии, включая несколько разделов, посвященных свободам Англичан. Он подчеркивал, что эти свободы распространяются на каждого, кто ступил на английскую почву. Даже чернокожий человек – подчеркивает Блэкстон в 1766 году -  немедленно становится свободным. Мне всегда было интересно, как американцы Юга оставили этот великий принцип английского законодательства.  Говоря об уклонении от налогов, Блэкстон развивает мысль Локка и Монтескье: 

К особо суровым наказаниям приходится прибегать для того, чтобы предотвращать уклонение; возможно даже к наказанию смертной казнью: что размывает всякую соразмерность в системе наказаний, и ставит убийц в равное положение с теми, кто виновен не в общепризнанном [преступлении], но всего лишь в вынужденном  нарушении (positive offence). 

«Вынужденное нарушение» - то, которое не заслуживает быть названым уголовным преступлением. Упоминание о наказании «смертной казнью», возможно, вызвано жестокими законами против неплательщиков налогов Уолпола⁵.

Но дело не ограничивается только этими двумя гигантами законодательства. Много лет спустя, в 1776 году, была опубликована ставшая классической работа Адама Смита О богатстве Народов (The Wealth of Nations). Он также определял уклонение от налогов как «синтетическое», не являющееся природным нарушение. Относиться к такому нарушению как к уголовному преступлению – противоречит законам природы. Тот, кто уклоняется от налогов, пишет Смит, зачастую является человеком, неспособным совершать уголовные преступления, и является во всех отношениях прекрасным гражданином, если бы законы его страны не отнесли к преступлению то, что согласно природе преступлением не является. В коррумпированных государствах, в отношении которых по меньше мере есть подозрение в том, что они расходуют средства понапрасну и использует большую часть национального дохода не по назначению, к законам, которые защищают данное положение дел, относятся без уважения. 

Альберт Джей Нок, в своей замечательной книге "Наш враг – Государство", выступает как современный последователь  идеи о врожденных правах человека (natural rights). 

Понятие свободы стоит на доктрине о врожденных правах человека (natural rights), и я всегда считал Декларацию Независимости глубоко правой в том, что человечество наделено самим Создателем рядом неотъемлемых прав, одним из которых является свобода. Но мир стремительно опережает таких старомодных людей, как я, и мне сообщают, что эта доктрина вдруг стала сомнительной и вышла из моды, что сегодня уже практически никто не верит в то, что у человека вообще есть какие-либо  врожденные права, что всякие права, которыми человек пользуется, являются правовой нормой, установленной законом, и, следовательно, вполне законно могут стать объектом ограничения и подавления властями, которые их устанавливают. 

7.      Самый страшный враг свободы – произвольное налогообложение. 

«Но наиболее разрушительным фактором для налогообложения является его произвольность. Налоги часто превращаются своими правителями в инструменты наказания промышленности… То, что они находят место среди цивилизованных людей, достойно удивления». (Давид Юм). 

Если вы были поражены идеей мыслителей Просвещения о том, что те, кто живут в свободном государстве, склонны допускать налогообложение, которое доводит их до состояния рабства, возможно, вам покажется еще более странным их убеждение, что налогообложение, которое является произвольным (arbitrary), поощряет уклонение от налогов, зверства, предательство,  вооруженные перевороты и свержение правительств силой. К сожалению, этот термин не требовал тогда дополнительных разъяснений, и не уточнялся. Полное значение термина произвольное налогообложение нам не ясно. Оно никогда не было предметом интенсивного изучения  в наши дни, и пока этого не произойдет, мы останемся в некоем мраке неведения относительно всей его значимости и того, почему из всех врагов свободы оно считалось ее самым страшным противником. Очевидно, этот термин не относится только к одному типу налогообложения, либо одному типу недостатка, к которому приводит неправильное налогообложение.  Это опасность, которой подвержены любые типы налогообложения, устанавливаемого либо реализуемого непрофессионально. Чтобы быть произвольным, налогообложение не должно соответствовать ряду требований. Но каких требований? В книгах эпохи Просвещения три требования отмечены как наиболее важные, и когда налогообложение нарушает их, оно становится произвольным. 

Первое требование гласит, что налогообложение должно быть по согласию. Налоги должны взиматься только при одобрении тех, кто их платит – только если на это дано их согласие – что является первым и главным базовым правом человека среди всех его прав. Все другие права рассматривались как подчиненные данному. 

Один из налогоплательщиков писал в Газете Мэриледна в 1748 году, что право устанавливать налоги только на основе согласия [налогоплательщиков] является «Шарниром, на котором держится Свобода, и в любой момент, когда он ослабевает либо отбрасывается, в той же степени ослабевает либо отбрасывается Свобода». Этот автор пишет, что налогообложение по согласию является одной из самых замечательных особенностью Британской Свободы, если не сама Душа и Сущность ее, которым обладает ее Народ, или - что то же самое -  Представители Народа, [эта особенность] дает возможность сохранять в своих руках власть над своим Кошельком, быть единственными судьями того, какую величину налогов устанавливать и куда направлять их использование. 

Чувствительность этих людей к важности реального, подлинного согласия была такова, что ассамблеи новой Англии воздерживались от установления налогов для городов, которые не присылали своих делегатов - в 1769 году, когда губернатор Джорджии отказал четырем новым приходам в представительстве [на ассамблее], законодатели не установили налоги для них. 

Локк особо подчеркивал важность принципа согласия [одобрения налогов налогоплательщиками], что мы могли бы отнести к семнадцатому веку и периоду Британской гражданской войны. Вопрос о праве на согласие для народа Британии, живущего в метрополии, был разъяснен Билем о Правах, как мы отметили в главе 23. Но, как мы скоро обнаружим, это не решило проблему для англичан, живущих в колониях Северной Америки. Концепция, однако, подверглась значительному усовершенствованию в восемнадцатом веке, и самые мудрые и понятные мыслители находились в Великобритании, а не в колониях. Концепция «согласия» поставила налогообложение вне поля обычного законотворчества и установления норм. Государство могло принимать любые законы и нормативные акты на благо общества, но как только речь заходила о налогах, законы, связанные с налогообложением, должны были быть одобрены налогоплательщиками; а другие законы – нет. Лорд Уильям Питт, упорно пытавшийся предотвратить революцию в колониях, объяснял эту концепцию следующим образом: «налогообложение не является частью исполнительной или законодательной власти. Налоги являются добровольным приношением и даром, получаемым только от Общин». 

Его позицию поддерживало множество ведущих Британских государственных мужей, одним из которых был не кто иной как Министр Финансов лорд Кэмдэн - он занимал эту должность с 1766 по 1770 год. Во многом благодаря ему был отменен Акт о Штампах (Stamp Act – см. http://en.wikipedia.org/wiki/1765_Stamp_Act ). Кэмдэн говорит: 

Моя позиция в данном вопросе – я повторяю – и я буду отстаивать ее до моей последнего часа – заключается в том, что налогообложение и представительство нераздельны. Эта позиция основывается на законах природы. Более того, этот принцип сам по себе является вечным законом природы, поскольку все, чем владеет человек, принадлежит только ему. Никто не в праве взять что-либо у него  без его согласия, выраженного им самим либо через его представителя. Если кто-либо пытается взять что-либо без согласия – тем самым он пытается нанести тяжелый вред. Тот, кто делает такое – совершает воровство, он отвергает и разрушает различие между свободой и рабством. Взимание налогов и представительство являются одинаково важными  и существенными моментами для этой системы законов. 

Другой ведущий политический лидер Британии Лорд Шельберн, занимавший пост президента Торговой Палаты и назначенный государственным секретарем по делам колоний после того как Акт о Штампах был отменен, говорил, что принцип согласия был первой и наиболее фундаментальной свободой британского народа – изначальная свобода, на которой основаны и от которой зависят все остальные свободы.  «Это единственная привилегия, от которой мы зависим», говорит Шельберн, «чтобы сохранить все привилегии и преимущества, на которые мы имеем право». 

Американская революция выросла из диспута о том, что является определяющим критерием согласия. Является ли это только фасадом? Вопросом показухи? Британское правительство верило в принцип согласия также как американцы, но ему были нужны денежные поступления, и согласие, как и свобода, должно было быть преодолено сборщиками налогов. Поэтому правительство создало вымышленное согласие. Парламент был выразителем согласия каждого – и тех, кто живет в стране, и тех, кто за ее пределами, тех, кто имеет право голоса и тех, кто его не имеет, мужчин и женщин, христиан и иудеев. Таким образом, как бы [у этих групп населения] отпадала необходимость в реальном представителе. Но лучшие государственные умы были с этим не согласны. Блэкстон, провозгласивший много свобод английского народа в своих Комментариях, озвучил принцип налогообложения по обоюдному согласию, по которому  у налогоплательщика есть «его представитель», а также напомнил, что это согласие отсутствовало в те времена Британской истории, когда налоги «изымались силой без реального и добровольного согласия».  Эдмунд Бёрк утверждал, что Англичане были бы плохим гражданами, если бы «имея в своих руках разные эффективные средства по предотвращению [ошибочного налогообложения], подчинились бы налогам, с которыми не согласны». 

Второе требование гласит, что налоги должны пропорционально распределяться между людьми по четко определенному правилу. При отсутствии правила, регулирующего пропорциональное распределение налогов, налоговая политика ipso facto является произвольной. Гамильтон представил эту концепцию в своей речи 4 Июля 1782 года, в городе Фишкил, штат Нью-Йорк: 

Как только люди, входящие в какую-либо группу, наделяются неограниченной властью над собственностью их соседей, они будет злоупотреблять этой властью. Их  увлечения, предрассудки, пристрастность, антипатии будут основными моментами, которые определяют возможности тех, на кого эта власть распространяется… Дух Свободы делает безнравственным все самовольное и неконтролируемое в налоговой политике. Он безошибочно утверждает, что каждый человек должен знать, какую часть его собственности, определенную согласно ясному общепринятому правилу, требует от него государство. Какой бы свободой в теории мы не хвалились, она не может существовать в реальности, пока продолжается [произвольное] определение величины налогов. 

Сто лет спустя эта концепция была все еще жива. Она была в силе и в девятнадцатом веке. Томас Кули, ведущий исследователь конституции того времени, объяснял смысл произвольного налогообложения следующим образом: 

Налоги отличаются от произвольных поборов тем, что они налагаются согласно некоему правилу, которое равномерно распределяет доли [налогового] бремени  между субъектами. Требования к оплате, устанавливаемые безотносительно какого-либо правила пропорционального распределения, следовательно, не являются налогами. 

Но если такие требования – не налоги, что же они такое? Кули, как и многие деятели девятнадцатого века,  скорее всего, был учеником Адама Смита, ну или по меньшей мере ученым, который относился с уважением к основателю современной экономики. А Смит писал, что когда вы отказываетесь от принципа пропорционального распределения, вы вступаете в поле вымогательства. 

Третье требование – равенство, которое необходимо для того, чтобы определить меру склонности каждого к тому, чтобы перекладывать свою часть налогового бремени на кого-либо другого.  Дэвид Юм пишет: «Каждый человек жаждет скинуть с себя груз любого налога, который ему предписан, и переложить его на других». 

Наряду с согласием, требование равенства было ведущим принципом справедливой налоговой системы. Государство воспринималось подобно огромному земельному наделу с объектами собственности, принадлежавшей множеству владельцев, и поскольку главная задача государства – защищать национальное достояние, точно так же как и с большим наделом земли, операционные расходы должны оплачиваться пропорционально доле каждого владельца. Коротко говоря, вы должны платить за то, чем владеете. Человек, который владеет частью надела, в пять раз превышающую надел другого, должен платить в пять раз больше. И это закон. Адам Смит описывает его так: 

Расходы государства, направленные на субъектов своего народа, сродни расходам руководителей на совладельцев крупного имения, каждый из которых обязан делать взносы пропорционально величине своей доли. Приверженность либо пренебрежение этим правилом определяет то, что считается равенством либо неравенством в налогообложении. 

В 1690 Джон Локк, переживший Британскую гражданскую войну, возможно, был отцом этого принципа, сформулировав его следующим образом: 

…верховная власть не может взять у какого бы то ни было человека часть его собственности без его согласия. Ибо защита собственности – конечная цель государства, ради которой всякий человек вступает в  общество… Это правда, что большие государства не могут содержаться без больших расходов. И это соответствует тому, что каждый, кто пользуется услугами государства по своей защите, стоимость которых пропорциональна величине его собственности, должен выплачивать соответствующую долю на  поддержку этого государства. Но это должно происходить по его согласию… Ибо какой же собственностью я владею, если  другой человек имеет право отнять ее, когда ему заблагорассудится? 

К девятнадцатому веку принцип пропорционального распределения стал аксиомой, не подлежавшей обсуждению: «Каждый человек обязан делать взносы в общественный фонд, пропорциональные тем благам, которые он получает благодаря тому, что общество его защищает». Налоги, развившиеся из этого принципа, не являются бременем, это – справедливая плата за получаемые блага. 

Таким образом, по мнению этих людей, налог должен базироваться на соблюдении принципа пропорционального распределения. Налог, который лишен этого принципа, является произвольным – в этом случае это не более чем процесс конфискации имущества, которому придана личина налога. 

Защитники нашей системы прогрессивного налогообложения возражают, утверждая, что ведущим принципом является «уровень платежеспособности», а не равномерное распределение либо равенство в налогообложении. Но платежеспособность вообще не является каким бы то ни было принципом.  Это не более чем выжимка из догмы Карла Маркса «от каждого по способности». Фридрих Хайек в книге The Constitution of Liberty подчеркивает ошибочность этого умозаключения: 

В отличие от пропорционального налогообложения, прогрессивное не дает нам принципа, на основании которого можно было бы определить, какой груз налогового бремени должен быть возложен на разных людей…. Довод, основанный на кажущейся справедливости прогрессивного налогообложения, как это часто отмечалось его приверженцами, снимает всякие ограничения для того, чтобы доходы, превышающие определенный уровень, полностью конфисковывались, а доходы ниже этого уровня вообще были освобождены от налогов.  

Например, законодатели в 1950 году думали, что 91% - справедливая планка. Богатые были в состоянии платить так много. В 1986 году новые законодатели решили, что 28 процентов – приемлемый предельный уровень «платежеспособности». Прогрессивное налогообложение эволюционировало в произвольное в своей наиболее разрушительной форме, но об этом чуть позже. 

8.      Экономика здравого смысла: будь на стороне производителеля⁵ (supply-sider). 

Экономика производителя [здесь и далее не используется принятый перевод термина supply-sider “экономика предложения»], с ее на первый взгляд абсурдной теорией того, что понижение налоговых ставок ведет к увеличению доходов [государства], отнюдь не нова. Как мы увидим, она уходит глубоко в античность. Она также нашла сторонников в период Просвещения. В одном из трактатов неизвестного автора, датированного 1788 годом, эта мысль выражена предельно кратко: «…если государственный доход является основной целью, умеренные налоги очевидно наиболее продуктивны». Сторонники экономики производителя верят в то, что низкие ставки налогов стимулируют рост заработков, сбережений и инвестиций, чем расширяют экономическую активность и увеличивают всеобщий национальный доход и богатство, подлежащее налогообложению. Монтескье выразил эту мысль просто: 

Природа справедлива ко всему человечеству. Она вознаграждает людей за их трудолюбие. Она заставляет их быть трудолюбивыми пропорционально наградам, которые предоставляет им за их труд. Но если неограниченная власть лишает народ компенсаций, получаемых ими от природы, люди ввергаются в состояние презрения к труду, в результате чего праздность и бездеятельность становятся их единственным счастьем. 

Читатель должен понимать, что согласно нашим стандартам, термин «умеренный» в применении к налоговым ставкам эпохи Просвещения, означает «предельно низкий». Когда к концу восемнадцатого века сформировался 10% налог на прибыль, он расценивался как грубое оскорбление. Сегодня подобная налоговая ставка была бы манной небесной. 

Мыслители Просвещения были не только сторонниками экономики производителя, мы могли бы их назвать супер-сторонниками экономики производителя. Они верили, что аккуратная политика умеренного налогообложения в действительности приносит пользу коммерции: 

9.      Отличительные черты скверной налоговой системы: четыре правила Адама Смита. 

В первой главе о налогах Адам Смит формулирует четыре максимы – о том, какие налоги плохие, и какие хорошие. Он мало интересовался вопросами свободы, будучи больше поглощен проблемами умных налогов, которые бы эффективно работали на все заинтересованные стороны. Вот они: 

1.      Плохой налог – тот, реализация которого требует большого бюрократического аппарата.

2.      Плохой налог – тот, что «создает препятствия в трудовой деятельности людей, заставляет их отказываться от мысли заниматься определенными видами бизнесов, которые могли бы поддержать и дать работу множеству людей.  В то же время, пока этот налог заставляет людей платить, он может сократить, либо даже разрушить какие-то фонды [сбережений], которые бы позволяли людям легче справляться с платежами».

3.      Плохой налог – тот, что стимулирует процесс уклонения. «Закон [налоговый],  в противоположность всем обычным положениям правосудия, сначала сам создает соблазн, а затем наказывает тех, кто этому соблазну поддался».  

4.      Плохой налог – тот, который заставляет людей проходить через «отвратительный процесс проверки налоговыми инспекторами, навлекает на них ненужные тревоги, неприятности, вызванные мелкими придирками, и притеснения…  Следование хотя бы одному из этих правил приводит к тому, что налоги становятся скорее непереносимыми для народа, нежели выгодными для его правителя». 

10.  Отличительные черты хорошей налоговой системы: шесть правил Лорда Кеймса. 

Наши исследователи истории, политики, философии и этики уделяют мало времени, если уделяют вообще, вопросам налогообложения, а в восемнадцатом веке ученые считали налогообложение существенным моментом всех этих и связанных с ними областей. В философии, например, в книге Вильяма Пэйли «Принципы морали и политической философии», содержится существенный материал и размышления о налоговых проблемах. Лорд Генри Хоум Кэймс, замечательный ученый своего времени, опубликовал «Очерки по истории Человека» (1769), которые содержат длинные рассуждения и анализ вопросов налогообложения. Его книга оказала значительное влияние на Адама Смита, активно использовавшего идеи Кеймса. Привожу «…правила, коим надлежит следовать в налоговой политике»: 

1.      Если существует возможность для уклонения от налогов, они должны быть умеренными. Законодатель несправедлив, когда «сначала соблазняет, а потом наказывает» за то, что поддаются этому соблазну.

2.      Необходимо избегать налогов, издержки по собиранию которых высоки.

3.      Произвольные налоги «противны всем». В этом случае суммы к оплате определяются согласно «смутным и субъективным мнениям других».

4.      Чтобы излечить «неравенство богатых», необходимо, чтобы бедные были освобождены от крупных налоговых обременений.

5.      Необходимо избегать налогов, которые истощают силы народа. Они «противоречат самой природе государства, призванного защищать, а не подавлять».

6.      Необходимо избегать налогов, которые требуют клятвы.

Кеймс пишет: 

Клятвопреступление уменьшилось до незначительного проступка и уже с трудом может быть расценено как изъян человеческого характера… В самом деле, достойно сожаления поведение наших законников: вместо того, чтобы принимать законы по реформированию и исправлению морали, безрассудное размножение клятв [в обещании выплачивать налоги] не только привело к распространению коррупции во всех уровнях, но, уничтожив  авторитет клятвы для человеческой совести, сделало ее бесполезной. 

Презрение к практике использования клятв в фискальной политике было распространено в период просвещения, и, как уже отмечалось, восходит ко времени Королевы Елизаветы. За двадцать пять лет до Кеймса, великий поэт Александр Поп сказал, что пока правительство считает допустимым налагать «тяжелые и разрушительные налоги», требовать клятвы по их выплате является «позорным и бесчестным поступком».  Клятва – сакральный акт. В богобоязненном обществе, когда люди нарушают данную ими клятву, они тем самым отказываются от милости Божьей и просят Бога их покарать. Использовать такой инструмент для сбора налогов – порочная и богохульная практика. 

Идеи Просвещения относительно налоговой политики и государства смогли пережить следующий век.  Генри Давид Торо вдохнул новую жизнь в концепцию Пэйна о ограниченном государстве, и что лучшее правительство – то, которое правит мало, либо не правит вовсе. Торо оправдывает гражданское неповиновение, когда государство становится вне заданных рамок, и в своей собственной жизни он предварил данный постулат в действительность, сев в тюрьму за уклонение от налогов. Законы налоговой политики Адама Смита продолжали доминировать в экономике и налогообложении повсюду. Давид Рикардо продолжил эстафету, начатую Смитом. В свою очередь ему наследовал Джон Стюарт Милль. Порицание клятв в фискальной политике было озвучено Дж. Р. МакКаллохом, ведущим экономистом середины девятнадцатого века, проповедовавшим, что упадок морали людей стал результатом этой порочной практики. Даже Верховный Суд еще в 1885 году признал неприемлемым использование клятв в фискальной политике. 

Но чем ближе подходил девятнадцатый век, тем больше философия двигалась от идеи ограниченного государства к патернализму в государственной политике. Волки оделись в овечьи шкуры. Слова, которые раньше стояли на страже идеалов Западной Цивилизации, приобрели иное значение. Государство получило власть отбирать собственность любого человека под предлогом налогообложения, и это стало называться «социальной справедливостью» и «распределением доходов». Коммунистические диктатуры назвали себя «Демократическими республиками». Даже термин «равенство» был лишен изначального смысла в философии налогов, как мы это увидим.  

В двадцатом веке народы Запада соблазнились философией социализма и идеей государства всеобщего благоденствия, и эта очарованность привела к исчезновению традиции мышления, заложенной  Просвещением. В своей наиболее грубой форме, патернализм нашел воплощение в итальянском фашизме, национал-социализме (Германия) и в имперской политике Японии. Марксизм стал формой изнасилования, даже не соблазнения, поскольку никогда не принимался по всеобщему народному согласию. Итальянский диктатор Муссолини выразил базовый догмат всякого патернализма, и жесткого и умеренного, своим замечанием: «Мы первые, кто провозгласил, что чем более сложными становятся формы цивилизации, тем более ограниченны должны быть свободы индивида». 

Даже если мы на словах показываем уважение к идеям просвещения, в действительности у нас нет ни ограниченного государства, ни умеренного налогообложения (эти двое идут рука об руку). Вспомнив многие идеи, изложенные в этой главе, мы обнаружим, что отказались практически от всего, что они отстаивают. Четыре правила скверной налоговой политики, изложенные Адамом Смитом, в полную силу функционируют в нашей системе. И даже несмотря на то, что этого зла самого по себе вполне достаточно, мы ко всему прочему еще и позаимствовали ряд кошмаров, предложенных нам учеными людьми. Рассматривая знания эпохи Просвещения о налогах, становится очевидным, как гласит старая пословица моряков – «Это слово никто не услышал6» - по крайней мере, никто из наших законодателей. 

1. В русскоязычной традиции таким образом переводится английское слово “government” (правительство). При этом в зависимости от контекста и мнения переводчика, это слово может переводится и как «правительство».  Понятия «Государство»  в том виде, в каком оно существует в нашем языке, в английском вообще нет. Различия в понятиях, на мой взгляд, происходят от того, что в русской традиции Государство – со всеми очевидными этимологическими вводными – отражает процесс предельного обезличивания, отделения этого понятия от конкретных  «практических» людей и вещей. Существует некая Страна, в этой стране существует некий бюрократический аппарат, управляющий ею, есть население, которое проживает на этой территории, но ни то, ни другое, ни третье  не сводится у нас к понятию  Государства. В англо-саксонской традиции процесс обезличивания не зашел так далеко – и в основном то, что мы переводим как государство – в английском имеет значение правительственного и бюрократического аппарата в целом, наделенного властью принимать законы и контролировать их исполнение. В этом необходимо отдавать отчет, когда в дальнейшем слово государство используется в применении к описанию идей и принципов, которые легли в основу, в частности, американской демократии (так, например,  понятие «государственная экспансия» не полностью соответствует нашему – по крайней мере в тех случаях, когда в английском в случае нашего «государства» использовано слово «правительство»). Вернуться к тексту

вверх