На главную сайта

БИБЛИОТЕКА
«АНТИТЕРРОР»

К оглавлению литературного раздела
К оглавлению раздела «Антитеррор»
На страницу «БЕСЛАН: бойня детей»

«ДЕЛЬФИНАРИУМ»:

джихад против детей

ПРОДОЛЖЕНИЕ 9

К ПРОДОЛЖЕНИЮ 10

"Мы все будем опять с тобой"

Шива - семидневный траур 

По еврейской традиции считается, что на седьмой день ослабляется связь души с миром, в котором она пребывала, и это ей тяжело. Смысл семидневного траура – помочь душе оторваться от земного, скорбеть вместе с ней. В эти дни родные умерших не выходят из дома, люди приходят к ним - поддержать в горе, вместе помолчать, поплакать, чем-то помочь практически.

 Марк Рудин:

Нам очень помогли наши сослуживцы и наши друзья. Они все на себя взяли, всю организацию. Нам не надо было ни о чем думать. Был религиозный человек, который следил, чтобы Шива соблюдалась по всем правилам. Утром приходили дети, вечером – сослуживцы. Друзья вообще не покидали нас. И мы все эти дни разговаривали. В основном о Симоне. Вспоминали, какая она была в детстве, какая стала…

 Лариса Гутман:

После похорон каждый, кто приходил, зажигал свечку. Если свеча догорала, то ставили новую. И так было все семь дней. Вот его комната, которую он сам выкрасил в голубой цвет.  Вот так ему захотелось, в голубой цвет. Буквально за десять дней до трагедии он красил стены. Здесь его кровать, которую он сам покупал. Я помню, как он спал, как вставал. Он любил – на удивление – все русские песни, современную российскую эстраду. У него все диски были. И очень любил классическую спокойную музыку. Дельфины – это был его символ. Он так любил дельфинов! Плакаты с дельфинами, куда ни посмотри – везде дельфины...

 Лилия Жуковская:

После похорон мы пришли домой, родственники что-то приготовили, что-то принесли… И потом из какого-то ресторана каждый день носили горячую еду. У нас был полный дом еды. Я не помню, что ела, что пила, о чем разговаривала… Я была как в тумане. Все дни траура с утра до вечера потоком шли люди. Вечерами я была настолько измучена, что просто падала в постель. А по утрам, до прихода людей, протирала полы, чтобы не было грязи, и все повторялось сначала. Семидневная свечка первые три дня не горела – видимо, душа Мариночки не хотела уходить из дома. Что только не делали, как ее ни ставили, что только туда ни подкладывали – она не горела, и все тут! Огонь загорался и через некоторое время гас опять. На четвертый день я поставила другую свечу, и она уже горела. На том же самом месте.

 Виктор Медведенко:

Первую неделю – неделю Шивы – здесь перебывали, без преувеличения, сотни людей. Знакомые, незнакомые. Коренных израильтян было гораздо больше, чем «русских», в том числе и верующих. Гораздо больше. Я просто не в состоянии был всех запомнить, многих и сейчас не узнаю. Потом, по прошествии времени, я уже начал потихонечку запоминать людей, которые приходили повторно.

Во время Шивы не нужно было никого встречать, а нужно было просто сидеть. Я не знал, что здесь есть такая традиция, не дай Бог никому с такой традицией познакомиться. А мы этого не знали, и всех встречали, и со всеми пытались разговаривать, что-то подать, что-то поднести… Уматывались до такой степени, что вечерами смотреть друг на друга было невозможно. Но в этом были свои плюсы: нам не давали остаться наедине с собой. Приходили верующие, читали «Кадиш», поминальную молитву. Они со всей душой приходили, читали молитвы, пели, а мы как истуканы стояли и не знали, что надо голову прикрыть хоть чем-то.

Не так давно приезжали русскоязычные ребята, которые учатся в ортодоксальной ешиве в Иерусалиме. Они приехали с огромными рюкзаками, человек десять. Заставили своими рюкзаками сразу полкомнаты. Посидели с нами, поговорили. Все-таки на одном языке разговариваем, как-то проще...

Раиса Непомнящая:

Потом была Шива, и мы сидели дома – все семь дней, и все эти дни с утра до вечера к нам шли люди. Было очень много людей, которых мы не знали. К нам приезжали со всей страны. Они нас поддерживали. Мы были настолько потрясены, что мы плохо понимали происходящее. Как-то мы этих людей принимали, что-то говорили, но что – никто из нас не помнит. И людей не запоминали. У нас все время горела свеча. Я смотрела на пламя свечи и верила в душе, что это горит ее душа, чистая, как пламя свечи. Я знала, что душа ее еще летала возле нас. Нам, конечно, хотелось, чтобы она вернулась. Но я понимала, что это невозможно.

Письмо мальчика, которому нравилась Ира:

«Ирочка!

Мы никогда не были близко знакомы, а последние дни ты вдруг стала так близка мне… С 9-го класса я видел тебя в коридорах школы, ты мне очень нравилась, но мне так и не хватило смелости подойти к тебе. Ты всегда была в кругу друзей, принося свет и радость в компанию. Каждый раз, видя тебя, я радовался твоей жизнерадостности, твоей милой улыбке…

В десятом классе каждый из нас пошел по пути, выбранному им. По пути, который ты так и не завершишь.

Прошло шесть дней, боль не утихла, она всего лишь притупилась, найти себе место глубоко-глубоко в душе. Так тяжело приходить в школу к стенду, а еще тяжелее оставаться наедине с собой.

Я не понимаю, как можно продолжать жизнь. Вроде надо было бы, как твердит разум, а сердце скорбит и ноет. Как будто оборвали какую-то ниточку в душе, одну из тех, которые нас связывают с жизнью. Как будто убили какую-то нашу частицу, и неважно, что мы не были знакомы лично. Знаешь, мне кажется, что ты еще находишься среди нас, что твоя душа витает рядом с близкими тебе людьми. Может, ты обратишься к ним, постараешься немного утешить?

Надеюсь, ты не обижаешься, что я к тебе так, напрямую обращаюсь? Хотя это, уже, собственно, неважно. Ты ведь видишь души каждого из нас, и знаешь, что в них творится.

Сегодня пятница. Ровно неделя с того несчастного дня, повергнувшего стольких родителей в траур до конца их жизней. Я перечитываю специальный выпуск «Вестей», вышедший вчера, и посвященный тебе, Ирчик, и другим ребятам, убитым руками человека-дьявола. Глаза затуманиваются слезами. Почему надо было оборвать ваши жизни в самом начале, когда вы только начинали жить?

Тебе через две недели исполнилось бы 17 лет. Такой замечательный возраст! А теперь ты останешься семнадцатилетней девчонкой навсегда.

Господи, объясни, за что ты нас так жестоко наказываешь! Разве мы настолько погрязли в грехах, что заслуживаем лишения самого дорогого нам? Господи, я боюсь, что мы не выдержим этого испытания.

Ирочка, когда ты будешь в царстве небесном, обратись к Всевышнему: разве Он не видит, как мы страдаем? Разве недостаточно страданий на нашей земле?

Мы никогда не забудем тебя, Ирчик, и будем молиться за упокой души твоей. Я надеюсь, что там, наверху, в небесном царствие, тебе будет лучше, чем на этой бренной земле.

А ты потерпи, подожди, и когда-нибудь мы все будем опять с тобой, ты снова будешь с друзьями и любящими тебя людьми. Не сейчас, нет. А когда каждый из нас пройдет путь страданий по горькой тропе бичующей жизни. Ты только вступила на эту тропу, и тебе не дали продолжить. Как видно, так предназначено было сверху. Как видно, к лучшему для тебя.

А мы будем всегда помнить. Вечная любовь и упокой души тебе, Ирочка. Твой образ навсегда будет запечатлен в наших сердцах. Наши души всегда будут ждать тебя и скорбеть по тебе.

Будь же счастлива наверху, рядом со Всевышним и решающим пути вся.

 Вечно любящий тебя – Сережа.» 

Ирина Скляник:

Вечером после похорон в наш дом пришли религиозные люди. И многие, кто был на похоронах, остались тоже. У нас было столько людей, что негде было протолкнуться. И так было каждый день с утра до вечера, с начала Шивы и до конца Тридцати дней. Каждый день к нам приходили из синагоги и читали молитвы – на улице, возле подъезда, потому что дома все просто не помещались. Возле подъезда сделали специальное заграждение, там поставили столы и скамеечки...

В нашем районе есть супермаркет, так он нас просто завалил продуктами: и едой, и питьем, и одноразовой посудой, и овощами и фруктами. Они постучали, мы открыли: и они как начали заносить ящики с продуктами, так не могли остановиться. Часть продуктов нам пришлось даже занести к соседям – у нас это просто-напросто не помещалось.

После окончания Шивы мы поехали на кладбище, а когда вернулись, пошли на вечер памяти Юлечки, который организовали в ее школе – «Кацир». Все дети пришли в белых кофточках, было очень много детей. Они читали свои стихи, посвященные Юле-Яэль, пели песни, говорили о ней… Это была очень трогательная церемония. А через несколько месяцев они сделали и подарили нам книгу о Юле, где записали все эти песни, стихи, письма и рисунки, посвященные ей… 

Наталья Панченко-Санникова:

На девять дней собрались только родственники. Пошли на кладбище. У могилы подходили к нам люди, жители села, и знакомые, и мы всем предлагали помянуть Сережу вместе с нами. Так у нас полагается по обычаю. Потом вернулись домой, посидели за столом, еще раз помянули Сережу.

Анна Казачкова:

После похорон три дня у нас дома охранник от мэрии сидел. И потом, и днем, и ночью со мной были люди. Очень много было людей с курсов иврита, вместе с учителями. Дрора, моя учительница, была в Америке, когда это все случилось. Она услышала об этом, и в тот же день вылетела в Израиль, а наутро уже примчалась ко мне. Вообще все руководство курсов было у меня дома. Это помогло мне не сойти с ума в первые дни. Очень много было Аниных одноклассников, они очень помогли. Я утром просыпалась и уже слышала, что пришли дети, подруги, и они убираются. И тогда у меня были силы выйти в салон и начать жить еще один день без Анюточки. Это же Шива была, надо было каждый день в салоне сидеть - с утра и до вечера.

Я помню, как дети мне приносили еду, которую разогревали у соседки. Дети были очень заботливыми. Подносили еду, уговаривали меня покушать, попить. В их глазах я видела боль оттого, что Аня погибла, и сострадание ко мне. И Саше они уделяли много внимания. А ему тоже было очень тяжело. Ребенок-то тоже был в шоке. Раввин сказал, что во время Шивы на улицу нельзя выходить. Поэтому дети из его класса пришли к нему.

За мной ухаживали, а я, как мать, была неспособна уделить внимание своему ребенку. Я, честно говоря, про него иногда забывала в эти дни, а потом вспоминала и спрашивала – где он, с кем он? Пусть он со мной посидит.

А когда люди уходили, я ложилась и не могла спать – меня мучило чувство вины, что я в теплой постели лежу, а Аня в сырой могиле. А если и удавалось заснуть на несколько часов, то только с сильными таблетками.  И утром было тяжело просыпаться, потому что пока спала, то забывалась под действием таблеток, а утром просыпалась и сразу вспоминала весь этот ужас и горе. Что Ани нет в жизни, что надо еще один день пережить без нее. Я лежала и плакала, и только когда слышала голоса в салоне, я вставала. Мне были нужны друзья, учителя Ани, дети, одноклассники, другие дети из ее школы – они мне как родные стали, как часть Ани. Я их ждала. А когда они уходили, я их провожала и целовала. Мне было важно, что приходили из ее школы, потому что большая часть ее жизни проходила именно в школе, с ними.

Во время Шивы мне хотелось смотреть телевизор и знать, что пишут, рассказывают и говорят о Дельфинариуме, хотелось сходить на место трагедии – рассказывали, что туда все время идут люди, несут цветы и свечи, несут память и любовь. Мне хотелось все это увидеть своими глазами, но раввин сказал, что нельзя. И я поняла, что все сделаю для Аниной души, чтобы она ушла в рай к Богу, и вообще, что мне говорили религиозные люди, я старалась делать – для Анечки. И каждый вечер собирались мужчины читать молитву. Это продолжалась часа два, и между молитвами нам рассказывали о Боге, о смерти и о душе.

Ведь почему нельзя в дни Шивы выходить из дома, и все приходят в дом? Потому что душа в эти дни находится дома, и скорбит вместе со всеми родственниками о том, что ушла из тела, ей ведь тоже нелегко расстаться с телом, и надо помочь ей это сделать. А молитвы помогают ей очиститься. 

Народа было много, и очень много разных людей приезжали из разных городов Израиля - с Рамат а-Голан, из Иерусалима, приезжали члены Кнессета, люди из СЭЛЫ – кого только не было! И со всеми надо было говорить, и рассказывать про Анечку, и я так уставала последние дни, что засыпала и без таблеток. 

Людмила Литвинова, тетя:

Аня - моя единственная племянница. Я не успела на похороны, я приехала только восьмого июня. Вот успела только на Анечкин день рождения. Анютка была очень красивая девочка – просто куколка. Ее все очень любили. Она участвовала в первом у нас в городе в конкурсе красоты, и стала «Мини- Мисс Чудо-чадо» Комосомольска-на-Амуре. Этот конкурс был не только оценкой внешности, там надо было проявить много талантов: петь, танцевать, остроумно отвечать на вопросы, быть артистичной, обаятельной. Ей надели на голову корону, одели красную ленту победительницы, подарили много разных подарков. Мы все так ею гордились!

Анечка ходила в кружок – она была очень талантлива, хорошо рисовала, лепила… А с десяти лет училась в художественной школе – вплоть до отъезда в Израиль. Ее работы даже были выставлены в Японии на выставке детского творчества.

Если бы она была бы жива, а я бы приехала бы к ней на день рождения, я бы ей привезла в подарок что-нибудь из России. Я бы ей пожелала счастья, здоровья и долгих лет жизни, быть всегда веселой и красивой. Перед ней открывались большие перспективы, и она уже знала, чем будет заниматься в жизни.

    Полина Харитонская:

Аню Казачкову я знала с детского сада, мы с ней были в одной группе и сидели на одном горшке. Ее шкафчик был напротив моего, и, собираясь на прогулку, мы всегда с ней болтали. Я не помню ее без улыбки. С ней всегда было весело и интересно.

Потом ее семья уехала в Израиль, а через полгода уехали и мы. Первые, кого мы увидели в аэропорту – Аня, ее мама и двоюродный брат, Дима Литвинов. Аня без умолку рассказывала об Израиле, как ей здесь нравится… А потом я встретила ее уже в Дельфинариуме. Я потеряла очень близкого человека.  

Анна Казачкова (в день шестнадцатилетилетия дочери, в седьмой день Шивы): Пожелаем Ане, чтобы ей там хорошо было, чтобы они с Марианной там всегда смеялись. Когда веришь, что их души живы, может быть, им легче, и нам тоже. Мы их не видим, но они, может быть, нас видят. Будем кушать, будем праздновать, и они пусть смотрят, и порадуются за нас, что мы сидим и отмечаем Анин день рождения. Аня очень хотела, чтобы было много друзей на дне рождения. И вот вы все здесь. Я тоже постараюсь быть веселой в этот день. Ведь шестнадцать лет назад у меня родилась Аня!

 Виктор, отец Марианны:

На прошлой неделе я обходил все комнаты, смотрел, все ли в порядке. Захожу в комнату Марьяны, смотрю – возле окна сидят две голубки. Совершенно одинаковые маленькие голубки. Постучали по стеклу. Я открыл окно. Они походили по подоконнику и улетели. Хотите – верьте, хотите – нет, но я поверил. Я поверил, что это наши девочки прилетели нас проведать.

 Марина Березовская:

Ежедневно у нас в доме бывали десятки людей. Все люди, с которыми я была знакома - они все пришли. Мне казалось, что я знаю пол-Израиля, очень много людей. А очень поздно после всех посетителей каждый день я мыла полы. А потом засыпала без таблеток. И каждое утро вставала в шесть утра, и все это начиналось заново.

Все это время привозили еду, весь дом был завален едой. Это все стояло огромными ящиками - печенья, пирожные, огромное количество воды, потому что никто ничего не ел, все в основном пили. И плюс горячая еда утром и вечером. Я помню, что я это все просто раздавала. Я не замечала, что ем, что пью… Я только курила. Я не курила шесть лет. Я снова начала курить, после того, как увидела глаза Ляли.

К ПРОДОЛЖЕНИЮ 10

 На главную сайта

Напишите отзыв об этой публикации

вверх