|
БИБЛИОТЕКА
К оглавлению литературного
раздела |
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
«ДЕЛЬФИНАРИУМ»: джихад против детей ПРОДОЛЖЕНИЕ 10 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| НАЗАД | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
"Лучшие уходят первыми." Шлошим - Тридцать дней после смерти Тридцатый день после смерти - это вторая ступень удаления души от мира, а на земле, по еврейскому обычаю, в этот день на могилы ставят памятники. На Тридцать дней со дня трагедии в Дельфинариуме на месте теракта был открыт обелиск. Была объявлена минута молчания. Присутствующие встали, и один из школьников зажег Вечный огонь в память о погибших. В абсолютной тишине зачитывались имена: Ирина Осадчая Ян Блум Мария Берковская Илья Гутман Сергей Панченко Роман Джанашвили Евгения Дорфман Мария Тагильцева Алексей Лупало Марьяна Медведенко Дияз Нурманов Раиса Немировская Елена Налимова Юлия Налимова Ирина Непомнящая Лиана Саакян Юлия Скляник Анна Казачкова Катерина Кастаньеда Симона Рудина Ури Шахар
Марина Березовская: Мы были на кладбище на Сорок дней. Памятник поставили на Тридцать дней. Меня привезли, чтобы я посмотрела, что все правильно, все хорошо. И если на семь и девять дней было не очень много народа, то на Сорок дней пришли все. Очень много детей, и как-то они держались совершенно обособленно. Никто ничего не говорил. Все положили цветы, зажгли свечи, положили камешки, и мы, все взрослые, ушли в автобус, а дети остались. Они сидели там и не уходили. Сколько - я не знаю. Раиса Непомнящая: Семнадцатого июня у Ириши был день рождения, ей должно было исполниться семнадцать лет. Как она его ждала! Она меня все время спрашивала: мама, как мы будем справлять мой День рождения? Я говорила: как всегда, весело, с родными и друзьями. Мы накрыли стол, пришло очень много людей – ее друзья со школы, учителя, родители некоторых ее близких друзей, конечно же, все наши родственники и друзья – только ее не было. Мы сидели за столом и вспоминали Иру. Она была младшей и была всеобщей любимицей. Она была, как колокольчик, который звенит и радует нас своим звоном. Ее смех раздавался по всему дому. У нее было столько энергии, она была такая жизнерадостная! С первого класса она пошла и в обычную школу, и параллельно в музыкальную, по классу фортепьяно. Она все успевала. Она всегда выступала во всех концертах. Она была лучезарной. Она была красивой. Она всегда улыбалась. Она была чудесной. Она была – солнышком, которое греет всех, кто находится рядом с ней. У нее было доброе сердца, она всегда помогала друзьям и пожилым людям. Она была очень эмоциональной, очень переживала за всех. Она была как магнитик, который притягивает к себе людей. У нее было много друзей. У нас всегда собирались ее подруги и друзья. Она была не только моей дочкой, но и моей подружкой, так же, как и я – ей. Даже покупать одежду в магазин она не ходила одна, ей было скучно. Она любила ходить со мной. Последнее время она стала внезапно и очень быстро взрослеть. Вдруг она захотела пойти на «Спартак», на серьезный классический балет. Мы не успели, спектакль был в июле, а я после ее смерти не пошла. Я не смогла. Ее классная руководительница Изабелла Тевлина вспоминала, как написала ей в прошлом году: «Ириша! Ты чудесная, милая, добрая девочка! Ты умеешь ценить дружбу, умеешь хорошо учиться, умеешь веселиться, поэтому с тобой легко и приятно. Я буду очень рада, если у меня и дальше будут в классах такие же хорошие и милые ученики, как ты. Удачи тебе!». А сейчас она добавила: «Как жаль, что твоя жизнь оборвалась на полуслове…» А дети написали в специальной черной книге памяти: «Ирочка! Маленькое солнышко! Я не могу и не хочу сказать тебе прощай! Я не верю в то, что произошло. Единственное, что я могу произнести – до свиданья, друг мой, до свиданья! Милая моя, ты у меня в груди!» «Ирочка милая, никогда не думала, что буду писать в таком альбоме для тебя. Я до сих пор никак не могу осознать, что тебя нет. До сих пор жду, когда ты позвонишь, когда придешь в класс. Да и вообще – когда ты появишься. Я, да и все мы, по тебе очень скучаем, любим и ждем» «Ирочка! Самые лучшие люди всегда уходят первыми. Ты была единственной, с кем я мог разговаривать открыто. Мы тебя не забудем и будем любить всегда. Спасибо и прости!!!» На ее могиле мы поставили памятник. Он очень красивый. Плита из бело-голубого мрамора, а вертикально стоит черное сердце с ее лицом, а с правой стороны – два нераскрывшихся бутончика лилий, а вокруг мы посадили очень красивые кактусы. Среди них есть и цветущие тоже. Там мы написали: «Для нас, родная, ты жива, А в вазе, которая там стоит, всегда – цветы. Она очень любила лилии и розы. Их мы и приносим. И еще рядом с ее портретом стоит маленькая куколка. Она сама была куколкой… Нас утешает только одно: когда-нибудь мы с ней встретимся… Марк Рудин: 1 июля на кладбище Симоне поставили памятник. Большое сердце из красного камня. И плита с красным оттенком – натуральный камень, почти необработанный. Там есть ваза, а в этой вазе – все время свежие цветы. Мы не стали высекать там фотографию. И надпись сделали только на иврите. Мы написали только, что погибла она в террористическом акте. Все – по еврейскому обычаю. Домой я приношу ей белые розы. Больше всего она любила розы. Ирина Скляник: На Тридцать дней мы поехали на кладбище. К тому времени у нее на могиле уже стоял памятник. Памятник из черного мрамора с ее фотографией, на нем крупными буквами выбито – Яэлюш (Юленька), и под этим именем мы сделали два бутончика только начинающих раскрываться роз. Такая она была. Она только начинала жить, только начинала расцветать. Она была такая красивая! Раввин прочитал поминальную молитву, а мы все долго молчали и плакали. Светочка опять была на инвалидной коляске, потому что еще не в состоянии была ходить. Зажгли поминальные свечки, было очень много свечей, и положили камушки на памятник – и камушков тоже было очень много. Горизонтальная плита памятника и бордюрчик вокруг нее были сплошь выложены камушками. Дома мы сели за стол и стали вспоминать Юлечку – какая она была. Она была солнечной. Она была красивой. Она была доброй. Она была жизнерадостной. Она была влюблена и была любима. Она была счастлива. Всю ее короткую жизнь она была счастлива. Ее все любили, и она любила всех. Все время все вспоминали ее улыбку. Ее лучезарную улыбку. Я потеряла дочку, моя старшая дочь – лучшую подружку, муж – любимицу, а бабушка и дедушка – любимую внучку. Это, конечно, большая рана и большая боль, которая всегда – с нами. Наталья Панченко: На сорок дней уже снова приехали все его друзья с Комсомольска, наши давние друзья, родственники… Был такой замечательный день! Мы опять пошли на кладбище, опять посидели за накрытыми столами, опять помянули Сережу. Все в один голос твердили, каким он был бескорыстным и добрым – даже слишком. Наверное, в наше время нельзя быть таким. А я все время вспоминала его глаза, его голос, его улыбку… Я была влюблена в его улыбку. А в глазах у него была такая жизнь… у него огонь в глазах горел. Я ему все время говорила – не женись на красивой, достаточно, чтобы она просто была симпатичной. Тогда у вас будут красивые дети. Я очень хотела внуков, я так их ждала! Мы уже с ним договорились, что первого он Ванюшкой назовет – в честь своего отца. Мы даже и дом договорились построить на два крыльца – я не могла отпустить его совсем, а он соглашался – кому ж внуков подкидывать! Мне было интересно с ним, даже просто разговаривать, мы могли с ним говорить обо всем. Он действительно был моим другом – самым лучшим и самым близким. Анна Казачкова: На Тридцать дней мы поставили памятник. Красивый, в виде сердца, и там Анина фотография, дельфин и ее имя. Я хотела выразить, что она еще не успела полюбить, не стала невестой, ее юное сердце еще не успело любить и жить. Я все-таки съездила в Эйлат после ее смерти, и привезла оттуда двух дельфинов, которых мы тоже поставили на ее памятник. Теперь эти дельфины прямо на нее смотрят. Я все время думаю о ней. У нее была своя гордость, свое слово. Она всегда хотела быть первой. Когда я еще была ею беременной, я хотела, чтобы моя дочечка была самой-самой – самой красивой, самой умной, самой счастливой… Чтобы она человеком была хорошим, чтобы друзья у нее были хорошие, чтобы она была хорошей подругой. Я ведь тоже люблю, чтобы у меня было много подруг, друзей. Вот что она сама записала в своем девичьем дневнике в 12 лет: «Я обожаю мягкие игрушки и маму, я желаю, чтобы я хорошо училась, чтобы меня любила моя семья, чтобы я всегда была здоровой, красивой, жизнерадостной и чтобы у меня в жизни все было хо-ро-шо! Следующая запись: «Вот через два года я опять заполняю эту анкету, я очень повзрослела и счастлива, так как я наконец-то еду в Израиль! Ура!» Виктор Комоздражников: Диаз был мне как брат. Мы еще там, в Ташкенте, вместе в одной ешиве движения Хабад учились, при синагоге. Так получилось, что мы встретились с ним в посольстве Израиля в Ташкенте, в один день поставили визу и вместе улетели, на одном самолете. Когда мы приехали, у него здесь не было никого – ни родственников, ни друзей. Он уехал в Цфат, учиться дальше в ешиве, а я поехал к своей тете... Двадцать восьмого апреля его призвали в армию. Две недели он там побыл, пришел на полтора дня и потом ушел. И вот тридцать первого мая он пришел, а первого июня – погиб. Я почти через день езжу к нему на кладбище - он похоронен на военном кладбище в Тель-Барух - убираю его могилку, разговариваю с ним… Фаина Налимова: Такое пережить – разве можно! Я хоронила мужа – я так не плакала и так не переживала, как за девочек. Алла работала все время, я их с пеленочек растила. Я им вторая мама была. Леночка, когда была маленькая, была очень беспокойная. И я ее пеленала, к себе на подушку клала, чтобы рядом с ней спать. Она только со мной и спала. Юленька – ей было два годика, когда я ее одела и пустила зимой на улицу. Я ей сказала: не ходи далеко! Я сейчас оденусь – и выйду! Я вышла, смотрю – она ушла туда, где горку делали из снега. Она, видно, забоялась, что бабушка ее сейчас ругать будет, и ручками, как крылышками, - бабуленька-бабуленька - летела мне навстречу, чтобы я ее не ругала, что она ушла. Она такая ласковая была! Один раз она здесь сидела, а я что-то готовила, шла на кухню и споткнулась, и у меня все полетело. Она как подскочила: бабушка, я все сделаю, ты, пожалуйста, не трогай ничего. Души у них были добрые! Они всем помогали… Ольга Тагильцева: На кладбище в Нетании сделали очень красивый памятник. Как раз для девочек. Там сердечко… Раиса полненькая была, у нее сердечко широкое, а Маша стройненькая была, у нее сердечко вытянутое… И розы. Нераспустившиеся… Бутоны. Я каждый раз прихожу… мою его, и думаю – лучше бы я тебе спинку мыла, чем этот камень. Лилия Жуковская: Я заказала очень красивый памятник: на нежном бело-голубом фоне – черное сердце с лицом Марины, сломанная веточка с опущенными листочками под ним и розочки с опущенными головками по обеим сторонам. И черная гранитная ваза для цветов. В ней всегда цветы – живые, искусственные… Живые вянут, искусственные – всегда стоят. Там такой красивый букет из красных роз… И вокруг памятника черная полоса. Надежда Мальченко – об Алексее Лупало: Очень жаль, что погибли дети. Жаль Лешу Лупало, жаль Сережу Панченко, жаль их родителей, которые… Алешу я так любила, такой обаятельный мальчик, немного сентиментальный. Максим сильнее, жестче. А Алеша совсем мальчик, в октябре ему бы исполнилось семнадцать. Такой заботливый. Придет: как вы себя чувствуете? Работайте в перчатках, берегите руки! Максиму говорил: Максим! Иди перед мамой извинись! Что ты ей так грубо отвечал? Такой удивительный мальчик был! Жалко теперь его родителей, он у них единственный был. Я часто звоню Любе, они сразу после этого уехали на Украину. Сейчас главное у них – памятник для Леши. Памятник для них – это святое. Как будто связывающее звено с ним… Лариса Гутман: Он был такой самостоятельный! У него была мечта – открыть свое дело, свою дискотеку. Это была ирония судьбы. Он рисовал хорошо. И они сюда приходили, и сами рисовали плакаты для дискотеки. С Ромой они придумывали названия – по-моему, «Нептун» она называлась. Пару раз они открыли, дали вечер. Но конкуренции не выдержали. Он не понимал, куда лез. Надо быть ушлым, и чтобы за спиной стояли крепкие спины. Короче говоря, в итоге ничего не получилось. Он переживал очень сильно. Евгения Джанашвили: Как можно смириться с тем, что его нет? Я вообще не знаю, кто имел право прервать их жизнь, их судьбу?! Когда человек умирает своей смертью, это другое дело, а когда кто-то обрывает жизнь молодых людей… Столько несостоявшихся жизней! Я всегда говорила Роме: твоя жена будет самой счастливой в мире женщиной! Такой он был понятливый, такой обходительный, такой ласковый! Его все девочки любили, все к нему тянулись! Кого ни спрошу – все Рому любили! Учительница называла его – «Мезуза». Я ее спросила: почему "Мезуза"? А она мне отвечает: потому что к нему все девочки прикладываются, как к мезузе. Все хотят его поцеловать. А он был очень разборчив в отношениях с девочками. Два года назад у него была одна девочка, но они расстались, и он очень переживал. И после этого постоянной девочки у него не было. Иногда я нервничала, говорила: сейчас такие девушки, обкрутят тебя! Он говорил: нет, мама. Я не такой дурак, я все хорошо понимаю. Хотя он все время шутил, в душе он был серьезный парень.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| НАЗАД | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
dir="ltr"> вверх dir="ltr"> | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
