На главную сайта

БИБЛИОТЕКА
«АНТИТЕРРОР»

К оглавлению литературного раздела
К оглавлению раздела «Антитеррор»
На страницу «БЕСЛАН: бойня детей»

«ДЕЛЬФИНАРИУМ»:

джихад против детей

ПРОДОЛЖЕНИЕ 5

К ПРОДОЛЖЕНИЮ 6

«Эта девочка жить не будет»

В больницах 

Приемные покои больниц Ихилов, Вольфсон, Тель-а-шомер, Бейлинсон и Шнайдер в первые минуты после взрыва превратились в поле боя. Метались обезумевшие родители. Метались подростки – разыскивали своих друзей. Кто-то плакал, кто-то кричал, кто-то бился в истерике, кто-то терял сознание. Работникам справочных пришлось выдержать натиск сотен людей и сотен звонков. Постоянно вывешивались новые дополненные и уточненные списки раненых, больницы держали связь друг с другом. Часам к четырем утра объявили, что раненых больше нет.

Тем родителям, которые не нашли своих детей в списках, предложили поехать в Абу-Кабир, в морг.

Некоторые дети вернулись живыми и невредимыми, но с тяжелыми психологическими травмами. Они до сих пор по ночам во снах видят взрывы, своих погибших и раненых друзей... 

Раненые и их родители

Игорь Шапортов:

Мы с женой Ириной приехали к Дельфинариуму, а там все перекрыто и никого не пускают. Тогда мы поехали в «Ихилов». Мы искали девочку с длинными белыми волосами и голубыми глазами, а нам говорят – такой нет. Нам показали фотографии, на которых детки были без сознания, и не могли сказать, кто они. Среди них мы Аленку не нашли. Нам сказали: поезжайте в морг, в Абу-Кабир. Мы приехали туда, заполнили анкету, перечислили все данные, родинки, шрамики, и часа три сидели там. Полицейский вынес целую гору мобильных телефонов, и мы нашли там Аленкин телефон.

А потом Иринина сестра, Вика, еще раз поехала в «Ихилов», и там ее нашла - по браслету. Она услышала, что там говорили об украшениях, и вспомнила, что у Алены на руке был браслет из голубых камней. Она была под 129 номером. Ее не могли опознать, потому что уже в «Скорой помощи» ее остригли, а глаза были закрыты. Она была без сознания, и не могла сказать свое имя. Потом мы приехали в больницу, и нам сказали: да, она еще жива. В семь часов утра закончились операции, и детей начали вывозить из операционных… Моя жена, ее родная мать, ее не узнала. А я Аленку узнал. Она была вся опухшая… Она не дышала сама, была подключена к аппаратам. Там была Юля – она хоть дышала сама, но наутро все равно умерла. Из всех деток, которые были очень тяжелые, осталась одна она. Остальные умерли. У нас есть знакомый израильтянин, он спросил у врачей в Ихилов – они сказали, что «эта девочка безнадежна, она не будет жить».

Врачи были удивлены, что она осталась жива. Палестинцы же варвары. Они начинили бомбу медными шариками, чтобы магнит не мог их взять. В организме влажная среда, медь окисляется. Этот шарик движется – и за ним создается вакуум, он все за собой рвет. У нее уничтожено левое полушарие, разбита челюсть…

Может быть, из-за того, что ее не тормошили, она выжила. И потихоньку, с Божьей помощью, Аленушка начала приходить в себя. Врачи сказали – ей надо будет заново учиться ходить, говорить, писать…

Сначала мы надеялись, что она просто останется жива. А когда врачи сказали, что критический момент уже прошел, что она уже не просто безнадежна, а в тяжелом состоянии, нам захотелось большего. Это естественное состояние родителей. Мы радовались всему: пальцем пошевелила – мы радуемся, глазками начала моргать – мы тоже радуемся, сказала первое слово – ма-ма – мы опять радуемся.

Сейчас ее перевели в реабилитационный центр, и врачи очень многое делают для нее. Мы надеемся, что Аленка пойдет, но нужно терпение и время. Ей надо будет наращивать кости. Мы хотим вернуть ей лицо. 

Катя Пелина:

Когда меня привезли в больницу, я сначала вообще ничего родителям не собиралась говорить. Я думала, вот сейчас ранки йодом смажут, и я вернусь домой, как ни в чем не бывало, как будто я пришла с дискотеки. А потом, позже, расскажу, чтобы они не переживали. Но когда мне врач сказал: «Пошевели ногой», а я это сделать не смогла, вот тогда я испугалась не на шутку. Когда я увидела, что мои ноги не двигаются, то сразу попросила врачей: если они собираются ампутировать ноги, пусть лучше меня сразу убьют. Они мне пообещали, что ампутировать не будут, тогда я закрыла глаза и сказала, что еще буду танцевать.

И потом, когда уже ко мне подошли и стали спрашивать фамилию, адрес и телефон - я уже дала все данные. А когда врач увидел, что я вот-вот потеряю сознание, он мне быстро дал свой телефон: «Звони, кому ты хочешь». И я позвонила домой папе, а мама в это время была уже в больнице. 

Виктор Комоздражников:

После того, как меня не пустили к телу Диаза, я сидел с Яном, который мне дал телефон. Он сидел рядом и поддерживал меня. Потом я пошел встречать сестренку. Я был в шоке: то плакал, то злился на что-то. Я готов был убить любого. Я хотел пойти домой - у Диаза оружие было, автомат солдатский - взять его и пойти в Яффо стрелять арабов. Я был ранен, но не обращал на это внимания. Встретил сестренку, и сказал ей: пойдем со мной вместе в Дельфинариум. Она говорит: я не могу. Если я это увижу, я упаду в обморок. Езжай в больницу! Я отвечаю: я не хочу в больницу, у меня все нормально.  А у меня брюки, майка – все в крови, части костей такие маленькие и кусочки мяса на мне все висят. Я на это не обращаю внимания, а люди ходят и смотрят на меня с открытым ртом. И скорые проезжают одна за другой. Мы остановили одну и спрашиваем: куда всех увозят? Нам сказали – в Ихилов. Я подумал, что, может, я обознался, может, Диаз жив. Я поймал такси, поехал в Ихилов с Яном.

Я зашел –в одном зале много народа было. Родители, родственники плачут...

А одежда на мне - вся в крови. Какой-то парнишка ко мне подошел и говорит: здесь матери детей, ты хоть майку сними, чтобы родителей не шокировать. Я снял майку, чуть-чуть протер брюки, и пошел искать списки. Попросил: «Диаза Нурманова посмотрите». Ищут. В Ихилове нет, и в Вольфсоне - нет, и в Тель-а-Шомере – нет в списках пострадавших. Я спрашиваю: «Где же он? Я же его там видел!» Они мне говорят: «Если что-то будет, мы тебе сообщим». И потом они говорят: «Тебе нужно срочную помощь оказать». Я говорю: «Не надо. Я пошел домой. Со мной все в порядке». Они говорят: «Ладно. Пойдем. Мы тебя только протрем, и пойдешь домой». Я согласился, и они меня повели в приемный покой. Я только присел на койку, как они тут же стянули с меня одежду, чуть ли не привязали к носилкам, сразу капельницы, рентген - и увезли в палату. Так и не выпустили.

А дома я оказался через четыре дня. Мне предстояло провести там больше, но я подошел к заведующему отделением и подписал расписку, что выписываюсь под свою ответственность. Я не люблю лежать в больницах. 

Светлана Губницкая:

Когда в воскресенье утром я пришла на работу, ко мне зашли друзья Диаза. Стоят, молчат. Я спрашиваю: «Что случилось?». Они говорят, что Витя в больнице и что нужно его оттуда забрать, потому что он не может там находиться, что ему там очень плохо. Мы помчались в «Ихилов», и там узнали, что Диаз погиб. Витю мы забрали – он был в шоке и не мог лежать в больнице, видеть окровавленных ребят.

 Лариса Скулишевская:

Нам позвонила мама Полины, и сказала, что ее дочь звонила ей прямо из «скорой», что ее везут в «Ихилов». Потом позвонил отец Тамары Фабрикант: он видел имя Эммы в списках раненых. Я думала, что ранение легкое, и захватила с собой брюки, чтобы она переоделась… В пять утра мне сообщили, что дочь тяжело ранена в голову. Операция длилась около шести часов, и только по ее окончании врач-анестезиолог рассказал, в каком состоянии Эмма. Обрушившаяся на нас трагедия подкосила моего отца: инфаркт, пришлось делать операцию на сердце. Папа не кричал, не паниковал. Но пережил случившееся с Эммой тяжелее всех…

 Анна Азясская:

О ранении нашей дочери Ларисы мы узнали после ее звонка из больницы. Мы с мужем тут же примчались в Ихилов. Что здесь творилось – невозможно описать. Толпа обезумевших родственников в коридорах, все кричат, нельзя ничего понять – где дети, кто из них жив, а кто – нет. Какие-то моменты вообще выпали из моей памяти, я пришла в себя, только когда увидела дочку своими глазами.

 Галина Дятлова:

Ночью 1 июня мне позвонила Марта, подруга дочери,  и сказала: «У Дельфинария был взрыв. Мы всех нашли, а Оксану найти не можем». Я обмерла… Иврита я почти не знаю, в стране мы всего три года… Позвонила сестре. Та подняла на ноги всех родственников. По «горячей линии» нам сообщили, что Оксана в «Ихилове». Я выскочила на улицу и остановила первую попавшуюся машину. «Куда?» - спросил водитель. «В «Ихилов». По моему виду парни и девушка, ехавшие в машине, поняли: беда! И, хотя им нужно было в противоположную сторону, довезли до больницы. Парень проводил меня в приемный покой. А там на нас набросились репортеры с камерами. Но что им ответишь, когда сам понятия не имеешь, в каком состоянии твой ребенок… Лиана, подруга Оксаны, погибла. У Оксаны были длинные волосы – обгорели, пришлось отрезать… В первое время Оксана твердила, что Лиана погибла, потому что прикрыла ее своим телом. Девочка ужасно переживает… У Оксаны пострадала вся правая сторона туловища: двойной перелом ноги, двойной перелом руки; лопнули обе барабанные перепонки, поврежден слуховой нерв. 31 июля дочери должны были сделать операцию – «сконструировать» нерв на правой руке. У нее мышцы начали ссыхаться – поэтому операцию ускорили…

 Соня Шистик:

Мой знакомый позвонил ко мне домой, и спросил у папы, где я. Он знал, что мы с подругами ходим в Дольфи. И папа на него рассердился, что мне поздно звонят, и бросил трубку. Он не знал, что произошло. Потом мой друг позвонил снова и сказал, что я в больнице, и что был взрыв. У меня маленькая сестренка, ей одиннадцать месяцев сейчас, и мама осталась с ней, а папа поехал в больницу.

Когда он приехал, ему сказали, что у меня среднее состояние, так он думал, что в этот вечер мне сделают операцию, и мы поедем домой. Потом ему сказали, что у меня тяжелое состояние, и мама приехала тоже. У меня была поломана нога, повреждены два позвонка, порвался нерв на руке, и еще много чего…

Я была в сознании, но меня усыпили на неделю, и из-за этого я потом целую неделю приходила в себя. Я не знала вообще, почему я в больнице. Я вообще забыла, что произошло, и подумала, что я в больнице, чтобы рожать. И я сказала маме, что когда я рожу лялечку, она будет ее кормить. Я просила у нее показать фотографии моего ребенка. Я сказала – ребенка, и она показала фотографии сестренки. Она думала, что я сестренку хочу увидеть. Так я говорю: нет, это Карина, это не мой ребенок, это – твой. Что ты мне это показываешь!  

Полина Валис:

Я узнала, что со мной только в субботу утром. Потому что меня кололи, что-то такое давали, что я ничего не понимала. Меня возили из отделения в отделение, иногда где-то работал телевизор или радио, и так я узнала, что был теракт. Но я почувствовала, что очнулась, когда ко мне пришла социальная работница, и спросила, знаю ли я кого-нибудь оттуда. Я ей сказала, что у меня есть подруга – Эмма, и эта работница мне говорит: я ее знаю! Тогда я у нее спросила: с ней все в порядке? Она мне говорит: это я тебе не могу сказать. Тогда мне стало очень-очень плохо. Я допускала все, даже – что ее нет в живых. Теперь я знаю, что Эмма жива, хотя и не совсем здорова. Но главное - что жива.

 Полина Харитонская:

Наташу увезли в больницу, а мне сказали ехать домой. Я так и собиралась сделать, пока не посмотрела на свою ногу. Ранение было хоть и небольшое, но кровь текла, не переставая, и вся ступня была в крови. Я подошла к санитару и попросила его мне помочь. Меня отправили в больницу Бейлинсон, где промыли рану, сделали снимок позвоночника, ноги и проверили уши. Из больницы меня отправили домой на такси.

Из дома я попыталась дозвониться до других подруг, но удалось дозвониться только до одной, ее тоже зовут Наталья, и она не пострадала.

Еще по дороге в больницу я позвонила домой, сказала, что со мной все в порядке, чтобы они не волновались, и еще сказала, что видела Аню Казачкову, но не знаю, что с ней.

Дома я сидела у телевизора, смотрела туда, где только что стояли мои знакомые, мои друзья… Мы так ждали эту дискотеку, это был наш день - День защиты детей…

Уже под утро я вдруг вспомнила, что взрыв был очень близко от Ани Казачковой. Мы им все время звонили, но никто не брал трубку. И только после обеда мы дозвонились. Незнакомый женский голос сказал: «Анечки больше нет, она умерла». Уже потом мы узнали, что погибли и три ее подружки: Юля и Лена Налимовы и Марьяна Медведенко.  

Анастасия Кулиева:

В ту ночь, первого июня, мы смотрела телевизор. Внезапно зазвонил телефон. Женщина-израильтянка сообщила: у Дельфинария совершен теракт, ваш сын ранен, поговорите с ним. У меня внутри все оборвалось… Услышала голос Фаика: «Мама, со мной все в порядке, просто меня хотят взять на проверку, пока не знаю, куда». В доме поднялась паника. Муж – сердечник, я испугалась, как бы с ним чего не случилось. А тут по телевизору пошли первые «живые» кадры с места теракта и из больницы. Вижу – на носилках в приемный покой «Ихилов» везут Фаика, окровавленного с головы до ног. Муж его даже не узнал. А я опознала - по цветастым трусикам и высоким ботинкам. Промолчала… Но те кадры повторили снова. И тут двоюродный брат говорит: «Да ведь это – Фаик!»… Мы бросились в «Ихилов». Приехав в больницу, мы стали метаться по коридорам, но сына не нашли. Мы спустились к входу в операционную и увидели, как Фаика везут на рентген. Он был накрыт с ног до головы. 

Фаик:

 Мне живот распороло, все внутренности были наружу, и я подумал: родители увидят – умрут. Вот и попросил медсестер, чтобы меня укрыли… 

Рита Абрамова:

Примерно через полчаса - сорок минут меня доставили в больницу, в приемный покой. Я помню, что мне было ужасно холодно, я вся тряслась и не могла успокоиться, буквально прыгала на кровати. Потом пришла мама. У нее были такие огромные зрачки от ужаса… Я помню, что мне делали уколы, спрашивали номер паспорта, потом повезли на рентген… А потом была операция.

Я проснулась на следующее утро. Я вся была утыкана трубками, меня все время тошнило, потому что мне давали огромные дозы обезболивающего. Два дня я пролежала в реанимации, а потом меня перевели в хирургию груди, потому что металлический шарик пробил мне легкое и опустился в диафрагму, и я не могла дышать, и у меня были две трубки, из легкого откачивали кровь и лишнюю жидкость, которая там образовалась. Этот шарик так и оставили там. Врачи сказали, что лучше его оставить, чем тревожить, потому что надо делать операцию, а операция тяжелая, и можно ненароком что-то повредить. На сегодняшний день он остается там, и пока он не мешает. Если будет мешать, то сделают операцию.

На руке – перелом в трех местах, и мне поставили аппарат – по-моему, он называется аппарат Елизарова. Такая же штуковина – стальная спица – находится в ноге, от бедра до колена. Ходить я еще не пыталась, но вчера в первый раз меня поставили - я держалась за подпорку на колесиках. Оказалось, что очень больно наступать на эту ногу. Я выдержала минуты две-три. 

Аня Синичкина:

Когда мы приехали в приемный покой, первым делом я отдала свой и Надин паспорта. Потом назвала Илюшину и Ромину фамилии – ну, кого знала. Ко мне пришли и сказали, что Илюша не в реанимации, и я подумала, значит, с ним все в порядке. Я ехала на носилках и искала его глазами. У него челка была поднятая постоянно. Я увидела такую челку и подскочила с носилок. Смотрю – это не Илюша.

Меня привезли в операционную, там мне хирург зашил ранку.

Потом меня вывозят, и я вижу Илюшину маму. Она говорит: Илюши больше нет. Я говорю: нет, он был со мной, с ним все хорошо. Она говорит: нет, я чувствую, что его больше нет – и падает в обморок. Тут Илюшин папа ее поднял, привел в чувство: зачем ты такие вещи говоришь? Ведь мы еще ничего не знаем! Она говорит: нет, я чувствую, что его больше нет.

Когда я бежала после взрыва, я позвонила маме и говорю: ты слышала про взрыв в Тель-Авиве? Нас там не было. Мы в Бат-Яме сидим. Мама говорит: быстро домой. Я говорю: мама, мы еще немножко посидим и придем. Она говорит: хорошо. Я решила, скажу – упала.

Но я не думала, что я настолько в больнице задержусь. В приемном покое до меня дозвонилась моя сестра. «Ты где?» – спрашивает. Я говорю: «В Вольфсоне». Она говорит: «Ты что там  делаешь?» Я говорю: «В Тель-Авиве была». Она говорит: «Раз разговариваешь – все хорошо». Я говорю: «Только ногу немного поранила. Катя, маме ничего не говори пока что. По телефону не смей говорить». Папы у меня нет, он умер 3 года назад. А если матери скажут, что ее ребенок был во взрыве, она, конечно, представит самое страшное. Сестра - солдатка, в Газе служит. Они приехали с базы через полтора часа. По дороге забрали маму.

Когда меня отвезли в ортопедию, приехал наш друг Яша. Он поговорил по телефону и улыбнулся. Я говорю: что такое? Он говорит: Илюша с Ромой едут домой. У меня просто крылья выросли! Я живая, они живые, и мы начали с парнем, который там еще лежал, с Даниэлем, прикалываться: вот Илюша с Ромой завтра апельсинчики в больницу привезут... А в полтретьего ночи не знаю, почему, но я начинаю рыдать. Мне вкалывают одно успокоительное, второе, третье – меня ничего не берет. Я начинаю кричать: где мой Илюша?

В полпятого мне звонит Дима и рыдает в трубку. Я говорю: «Что ты рыдаешь? Я в больнице, Илюша с Ромой дома - все хорошо». Он говорит: «Ты что, не знаешь? Илюши с Ромой больше нет». Тогда я просто потерялась. Как будто меня больше не было. Я положила трубку. Села. Вытянула капельницу из руки. Прошла два метра и упала, потому что нога очень сильно болела. Врачи меня подняли. Когда я очнулась, в меня уже вливали в одну руку – кровь, в другую - антибиотики. Я опять попыталась встать, они меня обратно положили. Лежи, говорят, не двигайся. Я лежала. В одну точку смотрела и плакала.

Потом мне рассказывали, что ко мне приходило очень много людей, и я со всеми разговаривала. Но я этого ничего не помню.

Газету мне сначала не показывали. Потом мне ее показал Даниэль, потому что его не предупредили. В газете я увидела Илюшину фотографию, Ромину фотографию на первой странице - в числе погибших, Ирину – ну, очень много знакомых. Увидела Надину фотографию – там, где ее несет Амитай. Увидела свою фотографию, где я сижу около амбуланса. Эти фотографы, я их ненавижу!

Из больницы я ушла домой через два дня. Потому что меня не хотели отпускать на похороны. Мы, говорят, не можем взять на себя ответственность, потому что ты еще не можешь ходить. Или ты совсем выписываешься, или остаешься. И я ушла. 

Максим Мальченко:

Привезли меня в больницу… В больнице около двух часов ночи, когда мне уже сделали все снимки, рентген, уже готовили к операции, тогда меня врач уговорил позвонить родителям.

Я пролежал в больнице двадцать дней. А потом меня перевели в Ихилов, в реабилитационное отделение, и там я лежал больше месяца, до 24 июля. А потом я был на реабилитации в гостинице «Сан» в Бат-Яме. И еще операция предстоит: будут решать, что делать с нервом: или пересаживать, или освобождать. При огнестрельных ранениях нервы часто зажимаются. У меня сейчас проблема с пальцами ноги: я не могу ими шевелить. А дальше посмотрим, что будет.

17 июля у меня был день рождения, в больнице отмечали. Принесли торты, было так красиво, всей больницей справляли. Дети, сотрудники, родители – всех угощали. Столько было поздравлений!

 Надежда Мальченко, мама Максима:

В тот день я легла спать, как обычно. И что-то мне не спалось. Я встала, вышла на крылечко, вижу - огни, слышу вой сирен амбулансов. Что такое? И это чувство тревоги… И тут позвонила Любовь, мама Алеши Лупало. Она говорит: ты слышала, на дискотеке Дольфи взрыв, теракт? Наши дети там! И мы сразу включили телевизор, стали звонить Сережиной маме… Мы без конца перезванивались. Мы были испуганы, растеряны –куда бежать, где искать? И вдруг мы увидели Максима по CNN. Его показали на носилках, он приподнимается, я вижу, что повязка на плече, на ногах. Но главное, мы увидели, что он жив. Но мы не знали, где нам его искать? Мы же не знаем иврит. Мы бесконечно звонили ему на телефон, через каждые пять минут – он не отвечал. Потом, когда он уже позвонил, и сказал: мама, успокойся, я жив, у меня тут нога задета, меня готовят к операции, я в больнице Бейлинсон, - мы немного успокоились и поехали в Бейлинсон. Приехали, доктор нам рассказал об операции, показал болты, сказал – успокойтесь, все будет нормально, мальчик ваш жив. Он после операции, сейчас выходит из-под наркоза. Была тяжелая операция, он много крови потерял.

Мы там были с шести часов, в час дня его только привезли. Я думала, папа на месте инфаркт получит. Я предлагала ему то успокаивающее, то корвалол, но он от всего отказывается. Как загнанный зверь бегал по вестибюлю. Мы не знали, как его успокоить. Когда я увидела, что везут Максима, я подбежала… и у него слезы на глазах, и у меня, и я сразу схватилась за ноги – ноги целы... 

Саша Белалов:

Нас отвезли в «Каплан». Мы там лежали пять дней.

 Рая Белалова:

У всех у нас было много осколков, ожогов. Осколки остались в теле до сих пор. Врачи говорят, что они сами выйдут, но есть одно опасное место. 

Надежда Деренштейн:

Мы приехали, меня принесли в приемный покой, увидели, что у меня с ногой, и не заметили сначала, что у меня и легкое пробито, и говорят: средняя тяжесть. Я обрадовалась, что я не в тяжелом состоянии - это же хорошо! Все будет нормально!

Потом меня начали осматривать, одежду стали на мне резать. Я это уже смутно помню. Помню, что мне холодно было. Потом меня повезли на снимки. Говорят: подними руку! Я говорю: мне больно. Помню, как меня везли, а я все высматривала маму.

Потом данные начали брать. Я их прошу: подруга у меня была, Аня Синичкина. Найдите мне ее! Я не знаю, где она и что с ней. Я несколько раз давала ее телефон - на русском, на иврите.

Потом меня увезли, и я больше ничего не помню,  Мама говорит, что я разговаривала, мясо просила – я этого не помню. Я помню, как открыла глаза – и увидела перед собой маму, всю заплаканную. Мама говорит, я улыбнулась.

Потом помню – смутно - я открываю глаза, и вижу своего бывшего друга, которого я как раз не очень хотела видеть. Первые мои слова были – а ты что тут делаешь? Он вышел.

После этого все более-менее помню. Помню, как оклемалась, как Анька после похорон уже ко мне пришла с Мишкой. Ревели…

К ПРОДОЛЖЕНИЮ 6

 На главную сайта

Напишите отзыв об этой публикации

вверх