Ури-Цви Гринберг

К 110-летию со дня рождения и 25-летию со дня смерти

Переводы стихотворения "Ужас пророчества"

Я.Лах

В страхе пророчества

Ещё облака не дышали ни тенью, ни дымом,
и разум у важных персон пребывал во младенчестве мнимом,
а я пророчил великую скорбь:
- Тучи над Ерусалимом!

Ещё воспевали пииты олений рассвет
и винограда звёздные кисти,
а я предрекал, что дождёмся бед
мы, по воде плывущие листья.

Откуда безумие это взялось?
Когда, как рубашку с горя,
себя душа раздирает -
пророчество в ней закипает.

Гибельный плач в себе я несу - губы сухи и веки,
беженец на войне, осколок большой родни.
Сердце моё сгорело, угли во мне одни,
их не погасят и полноводные реки.

У братьев моих, у колодца их была бы жажда утолена,
они же горькою влагой излили жалость
и к морю свернули: взошла луна,
и серебро на волнах колыхалось...

Вот оно - горе, что я предвещал!
Вот носилки - погибших проносят мимо!
Зачем эта скорбь? Страданье зачем - ведь я
всё это выплакал в уши Ерусалима!

Вот сборище беженцев, их - что грибов!
Вот покинутый дом, сожжённая нива!
Вот бесчестье друзей, что достигли преклонных годов,
как деревья бесплодные Тель-Авива!

Нет избавленья. Галут и здесь.
Изгнанник в Сионе, как всюду, слаб...
О, горе! Там - только крест,
здесь же - крест и араб!

И вот уже вирши на каждом углу строчат
про горе-беду, чернильные слёзы стекают,
живые слова на устах погибают.
Скверна на всех - с головы до пят.

Так слушайте их, славословят они и сейчас,
от ваших грудей, как младенцы, неотделимы.
Вчера ещё небылицы они рифмовали для вас,
застилая бумагою бездну Ерусалима...

Их напев колыбельный так сладко был спет,
а сегодня для них легко исполнимо
всё то, что слагал накануне суровый поэт,
криком крича у ворот Ерусалима.

Ночь... Зачем виноградники небосклону?
Спокойны выси, тихu, далеки.
Я на ваши глаза кладу по закону
обломки пророчества, как черепки...

Вы все поколением мертвых предстаёте моим глазам
ещё до того, как яму вырыли вам.

К СОДЕРЖАНИЮ

М.Яникова

Ужас пророчества

Облаков дыханье, как нежная тень, еще небеса не залило,
и сравнялись разумом люди с детьми, что груди сосали,
и тогда мне было пророчество о великой печали:
тучи над Иерусалимом!

И поэты еще слагали стихи об оленях
и о гроздьях звезд в виноградниках поднебесных,
ну а мне пророчество было о днях гонений,
когда мы обнаружим, что воды несут нас, как листья, в бездну.

Это дикое знанье - откуда оно мне досталось?
Если чья-то душа разорвана в трауре и кровоточит,
в ней тогда открывается этого знанья источник.
И пророчество билось во мне, и ключом прорывалось.

И сухие губы издали вопль того, кто погублен,
кто остался в живых единственным после боя,
и чье сердце упало внутрь раскаленным углем,
что останется тлеть, даже если все реки его омоют.

И когда спасенья от жажды искал я в колодцах братьев,
зачерпнули в одном из ключей, и затем повернуться
они к морю решили; тогда луна на небо взобралась,
и поплыли блики в волнах, как серебряные блюдца.

Вот то горе, несчастье, что мне в виденье предстало!
Вот несут на носилках мертвых неисчислимых!
Есть ли такая беда, что еще не пришла, не настала,
Если об этом вопил я в уши Иерусалима!

Вот и беженцев лежбище - будто грибное царство,
на краю селений - прах плодов непригодных,
вот позор молодых, что вдруг превратились в старцев,
тех парней - сухих тель-авивских деревьев бесплодных.

Нет спасенья. Нет выкупа. Есть безысходность одна и изгнанье.
Пусть изгнание и не на Западе, а в Сионе хотя бы,
но увы! - здесь не легче: на Западе лишь христиане,
а в Сионе - опять христиане, а также арабы.

И смотрите - уже поэты стихи слагают
о несчастье и горе; их песни - чернила, а слезы - как воды,
что хотели сказать - умирает в устах, на губах застывает,
с головы и до ног покрывают их нечистоты.

О, послушайте их! Они вам верны, как дети!
Со вчерашнего дня раздается напев их небесный!
Свои рифмы пустые плетут они, будто сети,
расправляя их над иерусалимскою бездной!

Как же сладко вам спится! Напевы звучат все нежнее,
колыбельные их безыскусны и неодолимы.
Но вчера здесь другой был поэт, - его песни сложнее,
он единственным был, кто взывал в воротах Иерусалима.

Ночь... Так где же те виноградники под небесами?
Вот затихли обманутые в колыбели, поднялись к вершинам.
Ну а я здесь стою, как велит мне закон, у вас пред глазами,
и осколки пророчества моего, как осколки кувшина.

По-моему, все вы давно уж мертвы,
Пусть в яму нескоро уляжетесь вы!