|
В КАФЕ
Это произошло с нами по дороге с побережья к центру города: жилые дома,
похожие один на другой, небольшая площадь, магазины, кафе, парикмахерская.
Корчак внимательно во все вглядывался, как будто до этого в жизни не видел
городского квартала. Он всматривался в каждую деталь, иногда, по своему
обыкновению, записывая что-то в блокнот.
Я был заинтригован его поведением, тем, как внимательно он все изучает.
Вещи, на которые я обычно не обращал внимания, сейчас словно впервые
появились передо мной и заявили о своей значимости: выцветшая стена,
треснувшая плитка, пожелтевший газон, цветная вывеска, парикмахерская, у
входа в которую стоял пустой вазон.
- Может, выпьем чего-нибудь? - предложил Корчак и разом вывел меня из
состояния скрытого наблюдения за его поведением. Мы сели за один из столиков
в маленьком кафе. Посетителей почти не было.
- Почему вы так всматриваетесь во всякие мелочи? Это что - важно? Хотите
обосноваться здесь? - спросил я.
Он звонко рассмеялся:
- Обосноваться? Мне уже поздно... А ты знаешь, что детали - это самое важное
в жизни? Ведь через частное мы познаем целое.
В это время к нам подошел официант, и мы заказали прохладительные напитки.
Когда официант удалился, Корчак спросил меня:
- А ты не хочешь быть официантом?
- С чего это вдруг? - пробурчал я. - Я что, по-вашему, похож на официанта?
Он немного нахмурился, потом улыбнулся и сказал:
- Прости, я не хотел тебя задеть. А что, официант - это недостойная
профессия?
- Я не говорил, что это недостойная профессия. - Я почувствовал некоторую
неловкость. Не люблю, когда меня вынуждают извиняться.
Корчак продолжил миролюбиво:
- Сейчас я тебе кое-что покажу. - И словно фокусник, начинающий показывать
чудеса, добавил: - Когда официант вернется к нашему столику, ты только
внимательно смотри. Согласен?
Что я мог сказать? Естественно, согласился. Кроме того, ему удалось
пробудить мое любопытство. Появился официант и поставил на стол поднос с
бутылками и стаканами. Корчак вежливо к нему обратился:
- Извините, могу я у вас кое-что спросить? Официант на секунду замялся,
потом кивнул.
- Вы давно здесь работаете? - спросил Корчак. Официант ответил. Корчак начал
расспрашивать его о зарплате, условиях работы, семье, о том, где он живет.
Я смотрел на официанта: передо мной был сухощавый черноволосый человек
средних лет. Посмотрим, как скоро у него кончится терпение. Однако с ним
случилось то же, что и со мной во время моей первой встречи с Корчаком. С
каждым новым вопросом официант все больше подпадал под очарование
любопытного незнакомца, о существовании которого десять минут назад он и не
догадывался. В вопросах было какое-то очарование искренности и подлинной
заинтересованности. Произносимые Корчаком, они сразу переставали быть
банальными. Официант чувствовал, что его слушают очень внимательно, что его
ответы важны для спрашивающего. Чем больше Корчак спрашивал, тем охотнее
официант отвечал, рассказывал обо всем в подробностях, чтобы доставить
приятное человеку, о котором в сущности ничего не знал.
А у меня появилась возможность рассмотреть моего любознательного друга,
целиком сосредоточившегося на вопросах. От него исходила доброжелательность,
согревавшая официанта, который, несомненно, привык только к приказам и
выговорам. Поскольку, кроме нас, посетителей не было, он охотно присел за
наш столик, готовый к дальнейшим расспросам. Корчак спросил:
- Вы женаты?
- Да, и у меня трое детей.
- Дети - это замечательно. Они наше будущее. Будущее страны. Прекрасно. А
ваша жена, чем она занимается?
- Она сидит дома с нашим младшим, которому восемь лет.
- А где остальные? Официант чуть заметно вздохнул:
- Они сейчас в интернате, в кибуце. Не дома. Нам было нелегко, - добавил он,
словно оправдываясь. - Жене тяжело. Она не совсем здорова.
- Но кибуц - это же хорошо, - сказал Корчак с воодушевлением. - Это хорошо.
Я сам видел7. Детям там раздолье. Там у них все условия, не то что в городе:
простор, поля, деревья, вода, любовь и внимание. - В его голосе звучал
оптимизм.
- Однако вот мои скучают. А у нас нет возможности часто их навещать. Это на
севере, и ехать далеко, да и дорого.
- Скучают? - улыбнулся Корчак. - Значит, любят. У нас было то же самое.
Сначала дети сильно скучали и всегда ездили домой на выходные и в праздники.
Ну, те, у кого был дом, родственники, - добавил он печально. - Но у нас им
было хорошо. Увидишь, твои дети тоже будут довольны в кибуце.
Официант спросил:
- Что значит "у нас"? Вы заведуете каким-то учреждением?
Корчак не ответил. Официант посмотрел на него:
- Я отправлю своих детей к вам. Я вижу, что вы хороший человек. И жена будет
рада. Корчак дружески потрепал официанта по плечу: "Конечно, только это уже
невозможно". На лице официанта отразилось разочарование:
- Мне с трудом удается содержать жену и ребенка. Хорошо еще, что мы получаем
пособие на содержание детей в кибуце.
Мой приятель пробормотал:
- Пособие... Если бы я получал серьезное пособие на детей. Я бы мог принять
больше сирот. И главное - подольше держать их в приюте.
- Какой приют? - спросил официант. Корчак устало улыбнулся и взглянул на
меня:
- Он задал хороший вопрос. Надо рассказать об этом, но не сейчас.
И внезапно, по своему обыкновению, он перевел разговор на другую тему. Как
будто вопросы, обращенные к нему, стали слишком личными, интимными.
- Может, здесь поблизости есть кинотеатр? - обратился он к официанту, и тот
ответил:
- Да, есть. Неподалеку отсюда.
Корчак с довольным выражением лица потер руки и сказал:
- Вот и замечательно! Люблю кино. Вечером пойдем на фильм. Договорились?
Давайте это отпразднуем. Выпьем пивка?
Я не хотел спорить. Да и идея выпить холодного пива в жаркий летний день
была совсем неплохой. Официант принес нам два больших стакана пенящегося
пива.
- Э, нет! - воскликнул Корчак. - Себе тоже налейте.
Официант покраснел:
- Здесь так не принято, что будет, если я понадоблюсь?
- Но тут же есть еще и официантка, верно? Я вижу, что она сидит без дела.
Скажите ей, что вы тут с нами, а если что нужно - пусть вас позовут.
Пожалуйста, принесите пива и себе.
И крикнул в спину удалявшемуся официанту: "Скажите хозяину, что это - за мой
счет!" Официант обернулся, поднял руку в знак благодарности и улыбнулся.
Так мы и сидели втроем, попивая себе пиво и беседуя. Я в разговоре почти не
участвовал, больше слушал вопросы Корчака и ответы официанта. Он рассказывал
о своей семье, о детстве, проведенном на севере Африки, о том, как еще
ребенком переехал с семьей в Израиль, о своих детях. Корчак, в отличие от
многих спрашивающих, не перебивал, а слушал внимательно, лишь время от
времени вставляя замечания типа: "Отлично! Интересно! Продолжайте,
пожалуйста. Это действительно интересно. Да нет, меня все интересует".
Однако самым замечательным был момент, когда официант вытащил из бумажника
фотографии своих троих детей и с гордостью показал нам дочку и двух сыновей.
Корчак внимательно разглядывал каждую фотографию, обращая внимание на детали
и делая замечания: "Какие красивые! Смотрите, какой у нее лоб. Какого цвета
глаза у маленького?"
- Зеленовато-серые, - гордо ответил отец.
- Какие большущие глаза!
- Он еще совсем маленький был, а уже с такими глазами!
Корчак вернул ему фотографии и вдруг горячо пожал его руку:
- Я очень благодарен тебе за то, что ты позволил мне посмотреть на
фотографии твоих детей. Большое спасибо!
Официант слегка смутился, но ответил на рукопожатие.
- Я очень рад, что у тебя и твоей супруги есть дети. Как повезло и вам, и
им!
- Да, господин, но это еще хлопоты и тревоги.
- Да, приятные хлопоты, - сказал Корчак. Посетитель покорил сердце
официанта, и тот
тоже захотел выказать заинтересованность: "А сейчас, господин, покажите мне
фотографии ваших детей. Я уверен, они красивые". Услышав эту просьбу, Корчак
вздрогнул, как от тока. До этого он сидел, слегка наклонившись и
повернувшись к собеседнику, весь превратившись в слух и внимание. Сейчас он
вдруг выпрямился и застыл, однако через минуту расслабился и произнес с
улыбкой: "У меня много детей".
Он вытащил бумажник и, покопавшись среди бумажек и билетов, показал нам
старую фотографию. Мы с официантом стали ее разглядывать: на ней было
человек тридцать детей, сидящих в три ряда, а в центре сидел наш знакомый,
на несколько лет моложе, но уже в очках, с бородкой и наметившейся лысиной.
- Это ваши дети? - спросил официант удивленно, а потом рассмеялся: - Вы
шутите. Такого быть не может. Сколько же у вас жен? - И продолжил, громко
смеясь: - Я и не думал, что вы такой донжуан! Корчак ответил серьезно:
- Нет, у меня и одной-то жены нет. Официант стал серьезным:
- Простите, что я спросил. Извините. Я видел, что вы так хорошо разбираетесь
в детях. Так интересуетесь, я был уверен...
Корчак его успокоил:
- Ничего страшного. На самом деле это мои воспитанники. У меня было
несколько выпусков, и дети жили у нас долго, до четырнадцати лет. - И,
повернувшись ко мне, добавил: - И за это меня тоже осуждали.
- Но почему? - спросил я.
- Потому что хотел, чтобы они оставались у нас еще несколько лет. Ведь в
приюте им было хорошо, а тут они вдруг оказывались одни в этой жестокой
жизни.
Корчак, казалось, вдруг потерял интерес к беседе. Он вертел в руках пустой
стакан из-под пива, и было видно, что ему больше не хотелось продолжать эту
больную тему. Так мне показалось, и по прошествии минуты или двух мое
предположение подтвердилось, когда Корчак добавил почти шепотом: "Я тоже
потерял отца в 14 лет..." - и снова замолчал.
Официант почувствовал, что разговор подошел к концу. Он немного смутился,
вопрошающе посмотрел на меня и, подумав, пригласил нас к себе домой:
- Познакомитесь с моей женой и малышом.
- Нет, нет. Спасибо, в другой раз, - ответил Корчак. - Вы же работаете здесь
каждый день?
- Да, - ответил официант.
- Мы еще вернемся, вот тогда и сходим к вам в гости. Ладно?
Мы пожали друг другу руки. Корчак заплатил по счету и вышел из кафе, я
последовал за ним. Мы молча дошли до небольшой зеленой площади, вроде
маленького сквера: там было несколько лавочек и детская площадка. Я был
уверен, что Корча-ку захочется присесть на одну из скамеек и понаблюдать,
как обычно, за играми детей.
- Может, посидим здесь? - предложил я.
- Нет, я бы предпочел просто прогуляться. Здесь есть красивая аллея. Не
всегда у меня есть силы наблюдать за детьми. (А я про себя подумал:
"Особенно после того болезненного вопроса официанта".) Я почувствовал, что
Корчаку необходимо выговориться; не задавать вопросы, не расспрашивать, а
просто излить душу. И не на бумаге, а так, как друг говорит с другом.
- Некоторые считали, что у нас со Стефой8что-то было, с милой, талантливой
Стефой, без которой я не смог бы управлять приютом и одновременно писать,
публиковаться, преподавать и выступать с лекциями. Кто-то однажды намекнул
мне, что я ей небезразличен.
Корчак словно думал вслух, не заботясь о том, слушают ли его.
- Но я ничего такого не замечал, кроме того, я не испытывал к ней подобных
чувств. Поймите меня правильно: она была замечательная женщина и прекрасный
товарищ. Я был ей признателен за преданность детям и приюту, а также за ее
заботу обо мне. Я ведь всегда немного был эдаким рассеянным профессором... -
тут он рассмеялся своим глуховатым приятным смехом.
- Но создать с ней семью? Это ведь дело очень сложное. - И Корчак снова не
какое-то время замолчал.
- Каждый раз, когда я вижу детей с родителями, у меня щемит сердце.
Может, я совершил ошибку? Действительно, почему я не завел своих детей?
Возможно, что мои опасения были напрасны. Сегодня я уже и не помню, чем
руководствовался, принимая решение не создавать семью.
Когда я был молод, то, как и все молодые, был более уверенным и решительным.
На протяжении многих лет у меня не возникало сомнений в том, что это мое
решение было разумным, правильным и обоснованным. Так я думал.
Люди вообще много думают, - заметил он с иронией.
- Я все помню, будто это было только вчера. Ненастный день, какой-то городок
под Лондоном. Я там находился как молодой врач-практикант при одной из
больниц. Помню, сидел в парке, смотрел на играющих детей.
Я был молод, думаю, и тридцати еще не было. Но уже тогда меня временами
одолевал какой-то пессимизм, которого люди не понимали.
"Воспитатель - и вдруг пессимист?!" - удивлялись они. И тем не менее. Но
этот пессимизм не был связан с сомнениями в силе воспитания, в него-то я
всегда верил. Как верю и сегодня, несмотря на все трудности...
И вот сижу я себе и наблюдаю за детьми и собаками, которые во множестве
бродили по дорожкам парка. Кстати, ты знаешь, что собака в Англии - это
почти священное животное? - спросил Корчак, усмехнувшись.
- И снова, Бог знает в который раз, я начал прокручивать в голове мысли о
женитьбе, о детях. Это все было еще лет за десять до Первой мировой войны.
Мир тогда был совсем другой, но тучи уже надвигались. Время было смутное и
тяжелое. Польша, которую я любил, сопротивлялась гнету Российской империи. А
кем был я, в конце концов? Польско-еврейский раб, закабаленный царским
режимом. И мне было ясно: раб не имеет права заводить детей. Дать жизнь
ребенку только в силу того, что у меня есть биологическая способность к
этому, - безответственно. Только свободный человек может растить детей. Но
тут же пришла другая мысль: это же фактически самоубийство. Ведь у тебя не
будет продолжения. Как же ты можешь ставить крест на своем будущем? Ответов
у меня не было...
Вечерний ветерок шелестел листвой кустарника. Становилось прохладно, матери
начали зазывать детей домой.
Корчак поднял на меня глаза:
- Но это только часть правды, было еще кое-что: мой отец умер в клинике для
душевнобольных. От этого шока я не оправился до сегодняшнего дня. Я боялся,
что это передастся по наследству. - Он глубоко вздохнул и пробормотал: - А
может, я просто искал предлог...
- И вы никогда не меняли своего мнения? - спросил я.
Помолчав несколько минут, он ответил:
- Не думаю. Может... Может, я только не осмеливался выразить словами то, что
было у меня на сердце, о чем я мечтал и чего хотел всю жизнь... К тому же я
был слишком занят. Однажды я написал своему хорошему товарищу сюда, в
Палестину: "Я усыновил идею служения ребенку". Ты спросишь, как я могу
помнить строчку из письма, которое было написано так давно? Это и впрямь
странно. Сегодня я думаю, что это было моим оправданием, а может, и моей
маской.
Я хотел сказать ему: "Но вы ведь так много сделали для детей. Своей работой
и своими книгами вы многим принесли счастье". Хотел, но побоялся, что это
прозвучит неестественно или сентиментально. Как я, молодой человек, буду
утешать мудрого Корчака? Ведь он и сам все это знает.
Корчак тяжело вздохнул:
- Мне было трудно говорить об этом, но нужно было высказаться. Спасибо, что
выслушал меня. Я чувствовал, что, если можно так выразиться, ты слушал не
только ушами, но и сердцем... И это мне помогло.
Мы расстались у остановки автобуса, который шел до его гостиницы.
Я уже привык к его европейским манерам и протянул ему руку для прощания. И
тут он взглянул на меня, развел руки и, спросив: "Можно?" - горячо обнял
меня.
Будто на короткий миг усыновил...
* * *
В последующие дни мы не встречались. Он посещал организации, занимавшиеся
молодежной алией, выступал с лекциями в кибуцах9. А я был занят учебой.
Однако со дня нашего знакомства я постоянно обращался к книгам Корчака, и
каждый раз мне открывались его новые стороны, глубинные слои его характера.
Неужели все это - один человек?
В один из вечеров я узнал историю о миллионере, который потерял сына и
захватил маленького волшебника Кайтуся, так как хотел его усыновить10.
Обращение-мольба миллионера к Кайтусю было очень эмоциональным и
одновременно совсем непедагогичным: "Да, я хочу, чтобы ты остался со мной. Я
куплю тебе все, что захочешь. Дам все, что пожелаешь. Буду исполнять все
твои прихоти, только скажи. Сейчас я покажу тебе твои комнаты - в них раньше
жил мой сын. Я все переменю в них, как ты велишь.
Если ты любишь путешествовать, мы поедем в путешествие: у меня собственный
салон-вагон и собственная яхта. Мы можем жить у моря или в горах, в Америке
либо в Европе. Я хочу, чтобы ты остался со мной"11.
А ведь Корчак знал, что невозможно купить любовь ребенка подарками, какими
бы роскошными и дорогими они ни были.
Потом, путешествуя по его книгам, я обнаружил, что тюремный надзиратель в
романе "Король Матиуш на необитаемом острове" относится к Матиушу с какой-то
особой нежностью и даже помогает ему бежать. Почему бы?
"Я так говорю не потому, что ты король, а потому, что ты похож на моего
умершего сына. Одно богатство было у меня в этой собачьей жизни, да и то
забрал Господь. А потом пошли одни беды".
Более того, он также дает Матиушу одежду своего сына. Сцена очень
трогательная: "Он достал из чемодана одежду своего умершего сына и, перед
тем как надеть ее на Матиуша, три раза поцеловал". Затем тюремщик
продолжает: "У него была такая же симпатичная мордашка, как у тебя, и такие
же глаза". Сказал и разрыдался. Когда они прощались, Матиуш обнял сурового
тюремщика.
Однако этим тема усыновления в книгах Кор-чака не исчерпывается, так как,
продолжая изучать его работы, в той же книге я прочитал про королеву
Кампанеллу. Она хотела стать Матиушу матерью. Кампанелла обращается к нему с
мольбой: "Скажи мне, только честно, если бы короли разрешили... ты бы
согласился? В этом мире я так же одинока, как и ты. У меня нет детей. У меня
вообще никого нет. Ты хочешь, чтобы я заменила тебе мать? Ты будешь жить в
большом мраморном дворце, расположенном в саду с золотыми яблоками, в моей
красивой и теплой стране. Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо. Со временем
остальные короли с этим неизбежно смирятся, и, когда я состарюсь, а ты
станешь взрослым, я передам тебе трон и корону. Ты опять будешь королем".
Материнство решит проблемы страдающей от одиночества королевы и проблемы
сироты Матиуша. Оно также положит конец заключению Матиуша, взятого в плен
королями. После усыновления его ждет блестящее будущее...
Я продолжал читать, пока глаза не закрылись сами собой. Я помню, что видел
сон, но забыл о чем.
Утром, когда я сидел за завтраком с родителями и двумя младшими братьями,
мама спросила:
- Ты выглядишь очень усталым. Плохо спал?
- Я читал допоздна.
- По учебе?
- Нет, книги моего нового друга. Помните, я недавно о нем рассказывал.
- А, тот самый Корчак... - сказал папа. - Слышал о нем. Он известный
человек. Что он делает в Израиле? Когда приехал?
- Я не знаю, но он и вправду удивительный человек.
Потом я рассказал им, что искал в его книгах, а также о нашей беседе с
официантом. Один из моих братьев, заядлый читатель, сказал мне за кофе с
булочкой:
- Я думаю, есть еще один рассказ, который тебе надо посмотреть. Не помню,
как он называется. Это короткий рассказ из моего любимого сборника "Рассказы
для детей". Я его часто перечитываю. Книга стоит на полке над кроватью в
моей комнате.
После завтрака я уселся со сборником. Стал просматривать и читать, и вот
добрался до рассказа "Мои размышления". Главный герой - мальчик, который
собирается отправиться в Палестину, чтобы спасать еврейский народ. И вот что
происходит во время этого приключения: "Один богатый еврей смотрит на меня и
говорит: "Был у меня сын, похожий на тебя. И лицо, и глаза точно как у
тебя"".
Или еще. "Некий летчик сказал мне: "Был у меня сын, который покончил с
собой. Становись летчиком, и я буду тебе отцом*".
Я задумался: насколько остра должна быть боль, и как велико было у него
желание иметь детей, что столь многих своих героев Корча к наделил
стремлением иметь ребенка. Но ни одного усыновления так и не состоялось! И
это не случайно. Мальчик из рассказа "Мои размышления" вежливо, нетвердо
отказывается быть усыновленным: "Благодарю вас, господин офицер, но у меня
есть родители. Летчиком я стану, но только в Палестине".
Спустя неделю мы снова встретились. Корчак хотел послушать лекцию о
проблемах воспитания на современном этапе, которая состоялась у нас в
университете. Слушал он внимательно, делая пометки в блокноте.
Потом, когда мы уже сидели в кафе на вершине горы над заливом и портом,
простиравшимися внизу12, я хотел спросить его кое о чем из прочитанного, но
не знал, как начать. Корчак, в который раз, всем восхищался:
- Посмотри, сколько огней! Какая красота! Только теперь я понимаю, сколько
потерял, когда в свое время не выезжал из кибуца, чтобы посмотреть страну.
Может, думал, что за пределами кибуца больше и нет никакой Эрец-Исраэль. Или
же боялся оставить теплое местечко, где меня окружали друзья и почитатели.
Сегодня я понимаю, что и Дом сирот был для меня в известной мере чем-то
вроде убежища. Когда я находился там и всего себя отдавал детям, мне не
приходилось сталкиваться со злом, ненавистью и грязью, окружавшими нас в
Польше.
Мы сидели и молча смотрели на огни кораблей и катеров, скользивших по темной
глади воды. Из радиоприемника в помещении кафе раздавались песни на иврите.
- Какие красивые песни, - проговорил Корчак. - Музыка прекрасна. Как она
успокаивает!
- Вчера я прочитал несколько ваших рассказов... - собрался я с духом.
- Да ты прямо исследуешь мое творчество.
- Нет-нет, это книги, большинство из которых я прочитал еще в детстве. Но
уже прошли годы, и я не помнил подробностей.
- Каких подробностей?
- Связанных с вашим разговором с официантом.
- А... и что именно?
Я немного растерялся. Может, я слишком бесцеремонно вторгаюсь в жизнь моего
немолодого друга? А он своей обостренной интуицией сразу почувствовал это и
поспешил успокоить меня:
- Послушай, я все время изучаю жизнь - и твою, и других. Я задаю множество
вопросов, и все охотно отвечают. Мне не повредит, если и я сам немного
раскроюсь для людей. Не смущайся - говори, спрашивай, я люблю и слушать, и
отвечать.
- В ваших книгах мне встретились несколько персонажей, которые хотят
усыновить ребенка: миллионер из повести о Кайтусе, тюремщик Матиуша,
королева Кампанелла, богач и летчик из рассказа "Мои размышления". Но вы как
автор так и не даете этому сбыться. Ни одно из предложений об усыновлении
так и не было принято. Почему?
- Да, в этом есть немало от моих собственных желаний и опасений. Иногда я
думаю: "Вот, если бы я усыновил ребенка..."
- Но вы бы не смогли сделать это, не будучи женатым.
- Да, конечно, - сказал Корчак, - и тем не менее в мечтах в разные моменты
жизни мы строим иррациональные планы. Надежда - это тоже исцеляющее
лекарство. Но ты был прав, когда искал эти отрывки. Может быть, я так и не
создал семью, потому что знал, что я не создан для этого. Я слишком часто
витаю в облаках, погружен в свои мысли, пишу. Разве смог бы я быть достойным
главой семьи?
Он вздохнул и отпил кофе из стоявшей перед ним чашки.
- Вы знаете, - неуверенно проговорил я, - изо всех этих отрывков становится
ясно, что вы одновременно хотите быть и приемным отцом, и усыновляемым
ребенком. Может, вы и Матиуш, и Кайтусь сразу?
Корчак развел руками и улыбнулся:
- Так говорят и критики, а кто я такой, чтобы спорить с ними?.. Ну, а если
серьезно, то у меня было тяжелое детство. Я уже рассказывал тебе про своего
отца и про мои опасения в этой связи.
- Да, но ведь в этом случае усыновление ребенка как раз было бы выходом для
вас.
- Да, если бы я женился. А может, мои страхи были преувеличенными? Кто
знает, однако, - и тут Корчак повысил голос, - не подумай, что я был
несчастен. Дети принесли мне счастье и много-много морального
удовлетворения, несмотря на все трудности, о которых ты узнал из моих
книг...
Расстались мы в полночь. Каждый пошел своей дорогой: он - в дом знакомых, у
которых остановился, я - домой. Однако то, что я услышал от Корчака и узнал
из его книг, не давало мне покоя: что же с ним произошло, что он не хочет
завести ребенка? Он, правда, говорил, что вместо этого можно просто служить
детям, но я все равно спрашивал себя: неужели он навсегда смирился со своим
одиночеством и холостяцкой жизнью?
В книге воспоминаний (ведь он уже был немолодым человеком) он писал, что в
юности мечтал:
"Боже, дай мне жизнь тяжелую, но красивую, интересную и высокую..."
Был ли Корчак счастливым человеком? Я вспомнил старинную сказку, в которой
хотели найти счастливого человека и дать его рубашку больному царю, чтобы
тот выздоровел. А когда после долгих поисков нашли самого счастливого,
выяснилось, что он настолько беден, что у него и рубашки нет...13
Кто же счастлив? Официант, который гордится своими детьми, несмотря на все
трудности, конечно, знает минуты счастья. Корчак, который показывает
фотографию "своих детей" - выпускников приюта, знал похожее счастье, но в
чем-то оно было другим. Заглушает ли тот факт, что он посвятил свое
"отцовство" многим, боль о его собственных нерожденных детях?
Эти мысли не покидали меня, пока я шел домой. Все уже спали. Я включил свет
в своей комнате. Несмотря на долгий день, я не ощущал усталости. Я
почувствовал, что слова моего друга нужны мне, как наркотик. Я раскрыл книгу
"Как любить ребенка" и нашел там обращение Корчака к матери:
- Ребенок - это пергамент, сплошь покрытый иероглифами; лишь часть ты
сумеешь прочесть, а некоторые стереть или только перечеркнуть, вложив свое
содержание14.
Сколько существует родителей, которые в силу большой любви к плоти от плоти
своей не в состоянии понять, насколько сложна личность их ребенка?! Корчак,
которого смутил и расстроил вопрос официанта о детях, которых у него не
оказалось, тот самый Корчак сумел глубоко прочувствовать взаимовлияние,
которое оказывают друг на друга мать и дитя:
- Женщина созревает духовно только как мать, в результате тайной душевной
сосредоточенности и той интуиции, которой требует воспитательная работа15.
Мать, понял я, когда лежал в темноте без сна, это ведь сам Корчак. Именно
благодаря душевной сосредоточенности и интуиции его работа приносила плоды.
И подумал, что он сам так бы сказал мне со своей тонкой и доброй иронией:
"Ты пытаешься разгадать меня. Задача не из легких, у меня и самого не
получилось..."
|
