|
ЗНАКОМСТВО
Отойдя от станции, поезд начал разгоняться, пока не набрал скорость. За
окнами мелькали столбы линий электропередачи, поселки, деревни, деревья,
поля. Я уселся поудобнее, достал книгу, открыл ее на заложенной странице и
начал читать. На соседней скамье дремал солдат, покачиваясь в такт вагону.
По проходу в сторону вагона-ресторана прошла женщина.
Я был погружен в чтение, пока не почувствовал, что кто-то приближается. Я
поднял глаза: по вагону шел человек, в котором что-то сразу привлекло мое
внимание. Он был выше среднего роста, его высокий, изрезанный морщинами лоб
переходил в выступающее темя. Из-за стекол старомодных очков в простой
металлической оправе светились ясные и проницательные глаза. Но наиболее
яркой чертой лица были тонкие упрямые губы, прячущиеся в зарослях маленькой
бородки. Человек напомнил мне Троцкого на старой фотографии.
Увидев, что я рассматриваю его, незнакомец смущенно улыбнулся, но, ничего не
сказав, уселся на скамейку слева от меня. Он достал зеленоватый блокнот,
раскрыл его и начал что-то записывать.
"Что, в вагоне нет больше мест? - подумал я. - Только рядом со мной? Еще
один зануда, который будет мешать мне читать".
Чтобы показать свое полное нежелание вступать в разговор с незнакомцем, я
демонстративно уткнулся в книгу, пытаясь игнорировать "владельца блокнота",
как я назвал его про себя. Но у меня не получилось! У меня было странное
чувство, что он наблюдает за мной, следит за каждым моим движением,
ощупывает меня взглядом, оценивает меня. Однако я не почувствовал тревоги и
не испытал чувства преследуемого. Я поднял глаза от книги.
- Прошу прощения, что помешал вам сосредоточиться.
Я не ответил.
- У меня есть ужасная черта: я любопытен.
Мне хотелось сказать ему: "Не суй свой нос в чужие дела", - но я подумал,
что так могу обидеть человека. Тем не менее я решил наступать:
- Кто вы? - О книге я уже забыл.
Улыбка промелькнула на его лице. Он протянул мне руку и произнес: "Корчак".
Имя было мне знакомо, но не более того. Я представился и пожал его руку.
- Могу я спросить, что вы читаете?
- Книга по проблемам воспитания, я готовлюсь к экзамену.
- Вы студент?
- Да.
- Я тоже когда-то был студентом, много лет тому назад.
"Ну вот, - подумал я, - сейчас начнутся воспоминания и сравнения: раньше все
было по-другому, учили лучше, и вообще, современная молодежь..."
Однако своим следующим вопросом он удивил меня:
- Вы верите, что можно изучить педагогику по книгам?
- Не знаю, - ответил я с явным нетерпением, - меня не спрашивали, просто
сказали прочитать.
- Вот так. Ничего не изменилось: профессор говорит, и студент должен
слушаться. То же самое было и в мое время. Хочешь получить диплом - делай,
что тебе говорят. И лишь закончив учебу, можно, если пожелаешь, начинать
думать по-настоящему. Даже подвергать сомнению, свергать авторитеты - но так
поступали немногие.
Эти слова совершенно не соответствовали тому, чего я ожидал от этого
человека. Его голос был тихим и мягким. Чувствовалось, что за его словами
стоит жизненный опыт и страдания. В отличие от других взрослых людей,
например моих учителей, он разговаривал со мной непринужденно, просто
рассказывал, делился опытом.
- Зачем свергать авторитеты? - спросил я. Он улыбнулся:
- Я тоже изучал педагогику по книгам, но понял, что настоящее знание
находится не на их страницах. Точно так же нельзя стать врачом, только лишь
прослушав курс анатомии и физиологии. Я знаю это, потому что по профессии я
врач.
Разумеется, я знал кое-что о Корчаке, хотя и немного.
- Я слышал, что вы учитель... - Не договорив, я почувствовал, что эта фраза
звучит немного насмешливо. Передо мной был некто гораздо больший, чем просто
учитель.
- Что вы все время записываете?
- Почти все, что вызывает у меня интерес: люди, их слова, имена, названия
растений, всякие мысли, заметки.
- Что вы будете с этим делать?
- Хороший вопрос. Я еще не решил. У меня уже много таких заполненных
блокнотов. - Он рассмеялся. - Мне всегда говорили, что я одержим тем, что
записываю все подряд. Но и от тех, кто со мной работал, я требовал того же -
записывать, описывать, делать заметки, подавать отчеты.
Не задавая больше вопросов, я потихоньку начал вспоминать, что мне пришлось
читать о его работе, о его отношениях с окружающими.
- Из какой страны вы приехали в Израиль? - неожиданно спросил Корчак.
- Я здесь родился.
- Правда? - восхищенно воскликнул он. -Давным-давно, когда я приезжал в
кибуц, я впервые увидел их - свободных и счастливых, родившихся здесь. Тогда
я подумал - вот прекрасная страна для детей и молодежи. Не то, что было у
нас. Ну, и как сейчас здесь обстоит дело с воспитанием?
Я растерялся. Он что, не знает? Он хочет, чтобы я прочитал ему лекцию о
счастливой жизни родившихся на этой земле?
- Я всего лишь студент. Вам следует обратиться к специалистам. Единственное,
что могу сказать вам я, так это то, что ваше представление о родившихся
здесь слишком идеализировано.
Корчак посмотрел на меня:
- Возможно, но, если бы вы пожили в той обстановке, в которой я вырос и
работал, вы говорили бы точно так же. А что касается "специалистов в области
воспитания" (при этих словах в его голосе прозвучала явная ирония), то я не
уверен. Меня тоже называли "специалист в области воспитания" и полагали, что
это комплимент... Я предпочитаю обращаться к тем, чьи головы не забиты
педагогическими теориями.
Он подошел к окну, посмотрел на пейзаж и воскликнул:
- Смотрите - синее море, цитрусовые плантации и песок. Природа зовет нас! -
И добавил с радостью: - Скоро будет остановка, я должен выйти и все увидеть,
я должен все это почувствовать.
"Ладно, - подумал я, - он довольно приятный человек, но если и дальше будет
так разговорчив, то я провалюсь на семестровом экзамене. Когда он сойдет, у
меня еще останется время прочитать несколько страниц до того, как поезд
прибудет в город".
Но тут Корчак обратился ко мне:
- Может быть, вы выйдете со мной, ведь сегодня будут еще поезда. И, если вы
не очень спешите, забудьте на некоторое время про экзамен. Прогуляемся
немного.
Он выжидательно смотрел на меня. Предложение было неожиданным и странным
одновременно. Довольно пожилой человек - мне кажется, ему около шестидесяти
лет, - предлагает молодому студенту, с которым только познакомился,
прогуляться средь бела дня. Я был готов отказаться.
И тем не менее что-то меня притягивало к нему. Сочетание наивности, теплоты
и еще чего-то неуловимого, почти дьявольски искусительного мелькало в глазах
Корчака. Он напомнил мне моего давнишнего одноклассника. Нам тогда было по
восемь лет. Приятель обладал влиянием на меня и мог втянуть в приключения, в
которых я не всегда хотел участвовать. Тем не менее я тащился за ним и
никогда не злился.
Поезд сбавил ход, приближаясь к станции.
- Ну ладно, экзамен ведь только на следующей неделе, - сказал я Корчаку и
вслед за ним вышел из вагона.
Некоторое время мы двигались вдоль железнодорожного полотна. Корчак шел с
опущенной головой, словно бедуин-следопыт, всматривающийся в следы. Он хотел
знать название каждого куста, каждого плода, которые встречались нам по
дороге. Если я знал, то говорил ему, а он старательно записывал. Вскоре мы
свернули на тропинку, проходившую вдоль цитрусовых плантаций.
Мой странный спутник интересовался всем: разглядывал деревья, шланги для
полива, осмотрел забор. Неожиданно воскликнув: "Жук!" - опустился на колени
прямо на тропинку и стал сосредоточенно изучать жука, ползущего между
кустов... Он указал мне на следы, оставшиеся от его лапок на дорожке:
- Смотри, какой он проворный, а как шевелит усиками!
"Насекомые! - подумал я. - Сколько времени прошло с тех пор, как я в течение
долгих увлекательных часов рассматривал муравейники, пчел, ящериц и
хамелеонов?" Так, не спеша, мы шли и рассматривали насекомых и растения.
- Где вы живете? - спросил я. Он не слышал или сделал вид, что не слышит.
Повторять вопрос я не стал, это еще выяснится. Мы уселись в тени деревьев на
краю плантации, недалеко от первых песчаных дюн, за которыми начинается
море. Здесь обнаружился и кран с водой из которого мы могли утолить нашу
жажду. Корчак достал из портфеля бутерброд, приготовленный умелой рукой,
разломил его и протянул половину мне. К этому он добавил сочное яблоко,
который медленно и тщательно очистил.
- Видите, можно очистить красиво и аккуратно, снять кожуру, не срезав мякоти
самого плода. "Ну, вот и началось, - подумал я, - лекция об аккуратной
чистке яблока. Он еще устроит мне экзамен". Но я вновь ошибся. Я обратил
внимание, что Корчак имеет обыкновение вдруг погружаться в необъяснимое
молчание. Так было и на этот раз. Он молчал, глядя на сине-зеленое море,
которое виднелось из-за песчаной гряды.
Я лежал себе в теньке, наслаждаясь светом, проникавшим сквозь листья дерева;
легкий ветерок, дувший со стороны моря, охлаждал мое разгоряченное лицо.
Кажется, я задремал.
... Я ощутил лицом ставший прохладным ветер и еле-еле открыл глаза. Солнце
начинало клониться к западу. С верхушек деревьев доносилось щебетание птиц,
готовящихся к ночлегу. Корчак сидел рядом и разглядывал меня. Взгляд его был
теплым, но вместе с тем изучающим, словно он пытался понять мои мысли через
выражение лица. Его очки усиливали образ исследователя. И снова он как будто
угадал, о чем я думаю:
- Вам неловко от того, что я смотрю на вас. Простите. - Корчак перевел
взгляд на море; линия горизонта уже исчезала во тьме. - У меня есть такая
странная привычка - проверять и исследовать все вокруг. Всю свою жизнь я
пытаюсь раскрыть секрет, скрывающийся за обыденностью. Много раз я спрашивал
себя, существует ли связь между внешним видом вещи и ее содержанием.
Я почувствовал себя неловко. Чужестранец исповедовался передо мной...
- Нет, это не исповедь и не открытие, - улыбнулся он, - тот, кто знает эту
мою слабость, простит меня...
- Мне нечего вам прощать, я не сержусь, только хотел бы спросить, что вы
открыли во мне. Мне любопытно. Пожалуйста.
Корчак немного поколебался и вдруг звонко рассмеялся: "Вы относитесь ко мне
как к гадалке в кафе..." Я тоже засмеялся. Напряжение между нами спало, тут
он посерьезнел и сказал: "Ваш сон очень спокоен, лицо не напряжено, руки во
время сна лежат вдоль тела, ладони открыты. Такое ощущение, что вы весь
отдаетесь сну, доверяете ему, что вам хорошо. Даже большой палец,
высовывающийся из левой сандалии, кажется счастливым..."
- А что вы узнали о моих проблемах? - спросил я и не смог скрыть некоторую
тревогу. Кто знает, что он мне скажет. Я чувствовал себя как ребенок,
встретивший волшебника, а может быть, колдуна или психолога...
- Я узнал, - ответил Корчак, - что вы изучаете педагогику и думаете, что
книги способны заменить жизненный опыт.
Я с облегчением улыбнулся. Он сунул руку в карман и достал потемневшие от
времени посеребренные часы, легким нажатием открыл крышечку и взглянул на
циферблат: "До следующего поезда у нас еще полчаса".
Я встал, отряхиваясь от песка, мелких камушков, листьев и какого-то
зеленоватого червячка, сидевшего у меня на рукаве.
- Покажите мне часы, - попросил я. Он отцепил цепочку от пуговицы пиджака и
передал их мне. Это были карманные часы, какие мы обычно называем
"луковицей". На крышечке были видны простые узоры в виде листьев. И
циферблат был довольно прост: черные цифры и узкие стрелки, длинные и
тонкие. На внутренней стороне крышки можно было различить буквы, немного
стершиеся с годами. Я спросил, что там написано. "О, это длинная история.
Когда-нибудь я расскажу ее вам. Не сейчас".
. Между тем мы встали, взяли сумки и пошли назад к станции. Часы все еще
были у меня, и их тепло согревало мне руку.
- Это словно привет из прошлого, от предыдущих поколений, - вырвалось у
меня. Обычно я не произношу таких фраз.
Лицо Корчака просветлело: "Как красиво вы сказали".
По-моему, я немного покраснел: похвала была приятна, хотя и казалась мне
несколько преувеличенной. И вот, несмотря на то что он сказал раньше, Корчак
начал рассказывать о часах:
- Да, это очень старые часы. Они принадлежали отцу моего деда. Это
единственная вещь, оставшаяся у меня от моей семьи. Я не сумел сохранить
ничего из вещей матери и сестры. Но эти часы были со мной везде, даже на
русско-японской войне, и во время Первой мировой, и во время революции. Это
не просто часы, а часть меня. Часы, превращающие время в друга, которого
любят и немного боятся... (
Помню, в одном маленьком городке я показал их девочке, вся семья которой
была убита во время погрома. Это было в конце Первой мировой войны. Девочка
с куклой. Ей так нравились эти часы. И каждый раз, когда я приносил ей
что-нибудь из моего пайка, она спрашивала: "Дядя, можно мне подержать часы?"
Так мы гуляли вместе по дорожкам разрушенного и сожженного города и
разговаривали. В одной руке она держала часы, а другой прижимала куклу к
своему худому, истощенному телу. Я чуть было не поддался соблазну подарить
их ей. Но все-таки не смог. Отдать часы было все равно, что отдать часть
себя...
Его голос задрожал, но он продолжил:
- Дети в приюте тоже любили эти часы. Иногда они состязались - кто больше
наберет очков на право получить их на час-другой...
Я не совсем понял, о каком приюте он говорит. О детском доме? Я очень
немного знал о его прошлом, как и о его деятельности.
- А вы не боялись, что дети разобьют часы? Он засмеялся:
- Это проблема взрослых - страх того, что ребенок разобьет, сломает,
разрушит. А что, взрослые не ломают и не разрушают?! Нет, с часами ничего не
произошло. Дети умели хранить их аккуратно и преданно. Они хранили часы как
зеницу ока, даже преодолели соблазн подвести их, подвигать стрелки или
вообще разобрать их. Да, эти часы были со мной в разных местах. Если хотите
узнать что-то обо мне, вам следует расспросить эти часы...
Тем временем мы уже пришли на станцию. На скамейке сидела пара с двумя
детьми восьми-девяти лет. Мы сели рядом. Через десять минут должен был
подойти поезд.
- У этих часов очень долгая и интересная история. При случае я расскажу ее
вам с подробностями. Обещаю. Хорошо? - Корчак положил руку мне на плечо,
словно утешая маленького ребенка. Я молча взглянул на него, и мы оба
улыбнулись.
По своему обыкновению, он снова неожиданно преобразился в совершенно другого
человека.
У него был талант внезапно менять тему разговора, не предупредив
собеседника. Сейчас Корчак внимательно следил за детьми, бегавшими от
скамейки к крану. Было видно, что он тянется к ним, хочет поговорить,
прикоснуться и даже поиграть с ними. Но он удержался и не вмешался в их
игру.
- Посмотрите, какие дети! - повернулся он ко мне. Я, честно говоря, не видел
в них ничего особенного или необычного.
- Два обыкновенных ребенка. Просто дети, - заключил я равнодушно. Корчак
тихо сказал мне:
- Простите меня. Возможно, вам нелегко понять, что значит свободный ребенок
в свободной стране. Хорошо, что для вас это обычное дело, не вызывающее
восторга. Но я восхищаюсь любым загорелым и стройным ребенком. Веселым
ребенком. Ребенком, который не страдает от недоедания или недостаточного
веса. Ребенком, которого не бьют, которому не холодно зимой, которого любят.
Ребенком, который не должен извиняться за свое существование!
И опять, как уже бывало раньше, Корчак неожиданно оборвал сам себя:
- Снова я произношу речи. Как будто до сих пор продолжаю выступать по
радио...
Я не отреагировал. В его голосе было что-то необычное. Когда он говорил о
детях, в нем словно что-то менялось, он начинал излучать тепло.
Корчак продолжал внимательно смотреть на детей с родителями, и тут мы
услышали гудок поезда, подходившего к станции.
Через минуту мы уже сидели в вагоне. Корчак расположился у окна и смотрел в
него, как будто расставался с любимым пейзажем. До конца пути он просидел
молча, словно меня и не существовало. Я снова попытался углубиться в книгу,
но тщетно.
Корчак смотрел на сменявшиеся за окном картины, однако было видно, что он
погружен в себя, осмысливая и обдумывая что-то очень личное. Через некоторое
время поезд прибыл на конечную станцию.
- Очень приятно было с вами познакомиться. Вы настоящий израильтянин, -
сказал он, протягивая мне руку. Рука была теплая и сухая.
Корчак взял свою кожаную сумку и направился к выходу из вагона. Я нагнал его
уже на платформе.
- Я тоже очень рад, - удалось мне выдавить из себя. - Что вы делаете сегодня
вечером?
- Еще не знаю... Может быть, мы сможем увидеться завтра? Я не знаю города и
вообще не знаю городов в Израиле. Только один кибуц.
И опять что-то, чего я не понял, но спрашивать не хотелось. Одно мне было
ясно: я не хочу потерять связь с этим особенным и интересным человеком. Да и
он, как мне показалось, хотел сблизиться, подружиться, но умел и держать
дистанцию, отстаивать свое. У него было чувство юмора и теплая, сердечная
улыбка. Иногда в его голосе слышались горькие нотки, будто он был чем-то
разочарован. И еще: я почувствовал, что он одинок, что он как бы прячется за
своими очками и вопросами. Корчак пробудил мое любопытство, и я захотел
увидеться с ним еще.
Мы договорились встретиться назавтра в городском парке на горе в 10 часов
утра и расстались. Я смотрел, как он уходит. В правой руке Корчак держал
старый кожаный портфель, в левой - букет, который только что купил для тех,
к кому направлялся.
На следующий день я ждал его в условленном месте, как и договорились. Я
собирался показать ему несколько интересных уголков в верхней части города и
надеялся, что мы также успеем немного погулять в лесу, что недалеко отсюда.
- Какой будет наша вторая встреча? - размышлял я, волнуясь, словно перед
свиданием с девушкой.
Десять часов с четвертью.
Половина одиннадцатого.
Одиннадцать...
Что же с ним случилось? Я пожалел, что не спросил номер его телефона. После
одиннадцати я понял, что он не придет. Может, ему пришлось неожиданно
уехать? Ведь он тоже не мог со мной связаться. А может, он и с самого начала
не собирался приходить? Хотя именно последнее предположение было
маловероятным, ибо Корчак производил впечатление человека, не бросающего
слов на ветер. Если он обещал, то сдержит слово.
Так я простоял там еще некоторое время, думая об этом человеке, который
хотел сблизиться со мной и с которым я провел необыкновенный день. И вот его
нет, словно и не было. Странно, но получается, что наша короткая встреча
растянулась, стала долгой. Она словно изменила что-то во мне но я не мог
понять, в чем суть перемены. И тут вспомнил, что он не рассказал мне историю
своих часов, а ведь обещал.
Я вспомнил прикосновение его теплой ладони и его добрый взгляд во время
расставания, букет в его руке и будто снова увидел, как он удаляется Корчак
растворился во времени, оно унесло его с собой. Время, как сказал он сам,
это и друг, и враг.
Сойдутся ли наши дороги вновь?
|
