|
- Ну, когда ты покажешь
серьги праматери Сары? Так прямо в лоб спрашивали они, не обращая ни
малейшего вниманья на аккуратные зарубки: "как бы", "похоже", "примерно".
- Завтра.
- Ты уже три раза обещала завтра!
- Ты уже восемь раз говорила "завтра"!
- Ты уже миллион разов с четвертью и с половиной сказала "завтра", "завтра"!
- И после этого выпада, вычерпавшего все, что еще оставалось исчерпать,
настала тишина, и ее нечем было крыть.
- Ладно, раз уж так, я принесу, завтра я принесу, нет, правда! Только это не
точно те самые сережки Сары, они примерно в таком роде...
Но уже стоял рев, и благочестивого толкования никто не услышал. Прыгали и
орали "йеш" (по-русски "есть"), что на языке наших массовых эксов озна-чает
"гол!", "мы урвали!", "теперича наше!" "Йеш" они вопят, собираемся ли мы
пойти в лес или купить мороженое. Вот и сейчас не упустили случая. "Йеш" им
надо орать, а не серьгу праматери Сары.
Но все-таки было стыдно: я действительно обещала и тянула, как сохнутовский
чиновник. И посему на час раньше поставила будильник - эту бессмертную
железку (пропаду ей не было) я вывезла через границу за неуязвимость и
бронебойную стервозность звука, чтоб не забыть страну исхода.
Сволочь затрезвонила, ввинчиваясь, как бормашина бывших времен, до самых
костей с зуденьем, внятным и мертвому: "Мое дело правое, после меня не
заснешь".
(А ведь немедля по приезде, как все просвещенные люди, которым открылись,
наконец, дары цивилизации, я решила перестать вздрагивать и приобрела
устройство западного толка, кротко помекивающее с деликатными промежутками;
завела нежнейший входной звонок, натенькивающий сороковую симфонию, чтобы
отныне трески и хлопки обратились в амадеевы звучания!)
Когда меня пропилило вдоль и поперек и по всем направлениям, я встала
смывать опилочную пыль.
Под душем снова свежая и неизменная радость, что израильское солнышко
задарма кипятит воду в бойлере.
Затем ресничной щеточкой прошлась по ресницам. Конечно, у праматери Сары они
были длиннее и гуще. Пожалуй, как у Шахара-художника. Шахар на иврите -
заря. Ресницы у нашей зари мягкие, пушистые, как опахала. Подымет - и на вас
без всякой защиты в самом деле глянула светло-каряя поглощенно-удивленная
вами заря.
Я достала подвесок - расплющенную железку, именуемую "бедуинским серебром".
Вовсе не блещет: тусклая матовость породы в стране, где все камень и глина.
И потому хранима вещь, и кочует по изгнаниям, и передаваема из рода в род.
Посредине дымились камушки цвета горных расщелин на закате, а вокруг в
звучном обилии выстроились дутые пупырышки, закрепленные рубчатыми колечками
- тут красоту наводили нежным зубилом.
Насобирала я свои драгоценности, долго-предолго вникая в них над прилавками,
так что торговец уже отворачивался, отчаясь.
Товар добирался вместе с ювелирами и продавцами из Саудии, из Йемена, а то
из персидской державы, из краев Ассар-адона*, Тиглатпаласара, Салманса-ра -
царственный слог "сар"** перекатывался тут и урчал знакомо, почти
родственно.
Пряча дрожь, я сгребала вещицы - внюхаться в них, покачать на ладони, и, о
Боже великий, - приложить к своим бренным запястьям, шее, груди. И всегда, к
обомлению, оказывалось, что не только царица Савская, но и я могу их, если
вздумается, приобрести. Может, цены упали, оттого что моды поменялись?
----------------------------------------------------
* Адон - господин.
** Сар - военачальник; министр (совр. иврит).
----------------------------------------------------
- в нынешней Персии женщины повязали платочки, закрыли шеи до подбородка и
скандировали теперь на улицах, требуя нашей тут немедленной поголовной
смерти.
Разумеется, сегодня без губной помады в сад не зайти. Меж этих серег я
просто перестану существовать. Скажут: нет садовницы* в детском саду. Кто с
детьми?
Возьму простецки розовую, насыщенную, без намеков.
Далее, так уж и быть, все хозяйство на голове стянула в две короткие
толстенные косицы, да еще, Господи, прости, вплела серебряный и красный
жгуты с колокольчиками на концах.
Я звенела, как хорошо пристроенная овца из стада Авраамова. Немножко
разволновалась с непривычки, но значительность, мощно преисполнившая меня до
краев, была слишком густа, весома, чтоб расплескать ее зазря.
Потребовались, конечно, черная футболка с круглым вырезом для создания фона
и черные широкие шальвары.
День прошел, я помалкивала, юлила, переводила разговоры и заметала следы, а
они эти последние часы предвкушений уже почти и не приставали. В конце
концов все расселись на коврике по-восточному и перешептывались, пока я
извлекала из сумки
----------------------------------------------------
* Дословный перевод слова "ганэнэт", т.е. работающая в саду; от "ган" - сад,
"ганан" - садовник. В совр. иврите - воспитательница в детском саду.
----------------------------------------------------
расписную шкатулищу, обитую красным шелком. На обороте крышки было
зеркальце. Я, смотрясь, прикрылась им, а когда опустила крышку, все увидели
широкое ожерелье из серо-землистого металла. Оно состояло из насеченных
шероховатых колец, набранных во множество рядов с воинственным однообразием.
Металл, тускнея, облег кожу и безмолвствовал, подобно платине, вне всякой
вещной претензии заявить о себе: "Посмотрите, какая я особенная, красивая".
Он просто опоясал шею, как зубчатая стена с бойницами и смотровыми окошками
- башню.
Может, поэтому все повскакали, затряслись, как я тогда, когда впервые
обложила подступы к горлу этой тяжелой чешуей.
Враз потянулось двадцать рук - потрогать.
Тогда я выхватила из шкатулки подвесок и погремела, как колотушкой. Общество
выразило восторг.
- И мне! И мне!
Я, скользя, как вышколенная гейша, повертывалась туда-сюда, чтоб всем
потрогать и побренчать. То и дело выискивался обиженный, которому не
досталось.
- А почему Шахар два раза? - завопила интеллигентная Тамар, которую я
особенно ценила за благородные, исподволь навертывающиеся слезы при чтении
истории Иосифа и братьев и всяких других историй.
Чтоб она заткнулась, пришлось разрешить ей ухватиться за подвесок еще раз.
Ну, а уж после ублаготворять их профсоюзные вопли о справедливой дележке еще
минут десять.
А затем и сама не стерпела, вытащила прекрасно-массивную пепельную цепь - ее
широкие кольца курчавились семитскими завитками - подцепила в середине
подвесок и уложила на волосы так, чтоб он свисал от пробора к переносице.
Бог весть каким открытием это им показалось. Они закричали: "Не снимай!
Оставайся так!"
- Спляши нам! - потребовал Шахар и засмеялся от радости.
- Ты как царица.
- Как Сара!
- Праматерь Сара была царица.
- Нет, она была владычица, владычица она была, сара!
Они поспорили еще по этому поводу, а я решила, что, как вернусь домой, сразу
запишу все в тетрадочку, чтоб никогда не забыть.
Тут, разбуянившись душою, я извлекла другой подвесок - как другую туфельку
из кармана! - только мои подвески были вовсе асимметричные, и разные
камушки-костры горели в них. Но зрители все равно ахнули.
- Вот, - сказала я, - владычица праматерь наша Сара, такие были у нее
драгоценности, и даже еще больше с каждой стороны, до самых плеч! Но у меня
мочка гораздо, гораздо слабее, и серьгу выдерживает с трудом, смотрите! - Я
поворачивалась, чтоб всем было видать, как отягощено ухо.
Народное собрание приглядывалось досконально; было вобрано в глядение в не
меньшей мере, чем я над прилавками; и я млела от благорастворения во
человецех - границы, то есть перепонки поверхностей между нами терялись, как
на берегу, когда распластаешься в прибое, или в пении а-капелла.
И было удивление, и было замирание, и, значит, ВСЕ ПРАВДА, ничего я не
придумала тогда, в лавках, над звонкими этими оказавшимися и существующими
вещами.
Тут всех обуяло удовлетворение и захотелось скакать.
Я объявила, что сейчас каждый может попробовать удержать драгоценность
владычицы Сары хотя бы на одном только ухе.
Они подставлялись благоговейно, я, пританцовывая и припеваючи, закрепляла
самодеятельным образом Сарины цацки, и вот:
плавно отходили, оттянув шею, чтоб удержать, не расплескать награду.
Круг почета с диковинными тихими таинственными движениями.
Затем церемония снятия.
- Береги это до следующего праздничного раза!* -и убегали вприпрыжку -
рассказать, как сегодня примеряли в саду серьгу праматери Сары.
Девочки медлили, решались после младших и после мальчиков. Они рдели,
потупляли глаза, готовясь к ответственности и величию, пока я возилась с
подвеском.
----------------------------------------------------
* Тяжеловатая калька с весьма обиходного иврита.
----------------------------------------------------
Кажется, им было страшновато. По завершении все разрешалось сиянием.
А чертова девка Яэль, как всегда, выгадала.
(Каждый день я тряслась, что прохожие из соседнего Хйрбе Садим догадаются
наконец похитить ее для какого-нибудь кувейтского падишаха, - уж слишком
безапелляционно, в каком-то круглом, земшарном масштабе была она хороша.
Правда, никакой газельей робости, и глаз она не потупляла, наоборот, отлетев
от швырков мальчишек - бесчувственные сабры не делали скидок на ее всемирную
красоту, - перла снова, как танк, как десант "Голани" на скалы А-Буфора", -
с сияющими расширенными зрачками, не слыша ни ударов, ни боли. Потом
неделями громко стенала по саду от расквашенных коленок и синяков. И ни разу
не заплакала в драках.)
Чертова девка Яэль не домогалась, не вскакивала и не протягивала руку. Она
примеряла последней.
Она нацепила оба подвеска, прошла, не торопясь, к зеркалу. Никто ее не
подгонял, не кричал сварливо, почему у нее сразу две ноши... У зеркала долго
вглядывалась, поворачивала голову, улыбаясь неопределенно, никуда, и это
была улыбка, за которую благодаришь Бога, что довелось увидеть.
Я молчала, и Шахар, наш косноязычный гений, которому мы год назад
постановили сделать персональную выставку и НЕ ЗАВИДОВАТЬ (обвесили его
----------------------------------------------------
* Крепость крестоносцев на территории Ливана.
----------------------------------------------------
рисунками сад и позвали всех родителей) - Шахар тоже не уходил. Он стоял у
дверей с сумкой, с бессмысленной улыбкой младенца - бессмысленной улыбкой
захваченного вулканом, или обвалом души, или иным чем-то, от чего не
заслониться, как не заслониться от откровения.
- Ат яфа! (ты красива!) - выкрикнул он и выбежал вон. Но скоро вернулся,
стал на пороге, на прежнем месте, и сосредоточенно возгласил:
- Ты тоже, как царица, как праматерь Сара!
И, порешив это дело, вышел широченными мужскими шагами, размахивая сумкой,
так что я испугалась: снова он куда-нибудь ее закинет и затеряет.
А мне потом мамаше его отвечать.
Март 1987 |
