|
ИЕРУСАЛИМ И ХРАМ
Иерусалим и Храм занимают в творчестве
Ури Цви Гринберга центральное место: почти нет у него стихотворения, в
особенности, начиная с 1930-х годов, в котором бы не присутствовало, так или
иначе, упоминание об Иерусалиме, о Храме - пусть даже это не основная тема, а
только фон для других тем. И это не случайно. Воспоминания о детстве,
политические призывы, вещие сны - все связано с Иерусалимом, с тем источником, в
котором единственно Ури Цви Гринберг видит спасение своего народа.
В еврейской традиции Иерусалим всегда был и остается горизонтом видения жизни.
Все стремится к Иерусалиму, все обращено к Иерусалиму, и почти каждый обряд
еврейской жизни включает в себя упоминание об Иерусалиме и надежду на то, что
этим конкретным действием рядового еврея все мы как-то помогаем построить вновь
Иерусалим, который был разрушен. В каждом еврейском доме принято оставлять кусок
стены размером локоть на локоть неоштукатуренным, в память о разрушении
Иерусалима и Храма. Перед каждым благословением после трапезы принято
произносить псалом о разрушении Иерусалима, главные слова в котором:
"Если я забуду тебя, Иерусалим, Пусть отсохнет десница моя, Пусть прилипнет язык
мой к гортани, Если я тебя не буду помнить, Если я не превознесу тебя Во главу
своего веселья".
Это напечатано во всех молитвенниках. И в каждой молитве есть благословение
Иерусалима. В каждой синагоге евреи молятся, повернувшись лицом к Иерусалиму (в
Европе - на восток, в Йемене - на запад, в Марокко - на северо-восток). Каждая
хупа ставится обращенной к Иерусалиму. И когда стоит жених под свадебным
балдахином в нарядной одежде, ему под кипу кладут немножко пепла на то место,
куда обычно накладывают тфиллин, в память о том, что еще не отстроен Иерусалим,
еще не отстроен Храм. И о каждой паре, которая проходит обряд бракосочетания и
строит новую еврейскую семью, сказано словами Талмуда -"אחת
מחורבות ירושלים" -- "строится одна из руин Иерусалима" -
То есть, самая еврейская жизнь, даже в своих ежедневных и обыденных
проявлениях, - это частичка процесса построения Иерусалима. Написано в Мишне:
"Десять различных уровней святости есть: Святая Святых — это первостепенная
святыня, далее -Иерусалим, затем Эрец Исраэль и т.д. весь мир имеет какую-то
долю святости, а начинается она из эпицентра - Святая
Святых Храма". И, где бы ни жили Евреи, - в Касриловке, или в Егупце, их мысли
были сосредоточены на Иерусалиме. Они не знали, как он выглядит, что он собой
представляет, сколько времени надо, чтобы до него добраться. Но Иерусалим был в
сердце еврея.
Интересно, что даже такой просвещенный немецкий еврей, как Моисей Гесс (Моше
Гесс), учитель Маркса, дедушка европейского социализма, в 1860 году пишет свою
знаменитую книгу - предтечу сионизма, под названием "Рим и Иерусалим". Гесс
совершенно европейски культурный человек, но когда итальянцы, освободившись от
австрийского ига, провозглашают свое государство в объединенной Италии, то это
напоминает еврею Гессу - Иерусалим. Но что получается, когда Иерусалим - не
легендарный, мистический, не из книг и преданий, - а реальный Иерусалим
становится частью еврейской жизни в Эрец Исраэль? Как сочетать этот
реальный Иерусалим с тем Иерусалимом сознания, истории, традиции, с
Иерусалимом, который был понятием, мечтой, надеждой?
Были такие, кто вспомнил, что уже у наших мудрецов два Иерусалима: Земной
Иерусалим и Иерусалим Горний, Небесный. Можно жить в городе, который называется
Иерусалим, ходить по его улицам и все-таки не быть в том Небесном Иерусалиме, в
Высшем Иерусалиме.
Ури Цви Гринберг полностью вобрал в себя Высший Иерусалим, надежду, святость и
чистоту. Он приехал в Эрец Исраэль, в этот реальный Иерусалим и постоянно жил
требованием превратить земной Иерусалим в Святой, возродить Святыни, построить
Храм, сделать все, чтобы Иерусалим вновь стал столицей царства Давида и
Соломона. И тут мы подходим к еще более глубокому понятию Святости. Что значит,
верить во что-то и жить истинными ценностями? Есть действия, которые освящают
реальные предметы. Что это значит? Это не просто понять.
Само понятие святости чрезвычайно глубоко и сложно. Оно присуще каждой культуре,
- и самым примитивным, обожествляющим "тотем" и "табу", и самым развитым. Вне
сомнения, в еврейской традиции у святости есть реальные проявления. И они, эти
проявления, не могут никогда быть полностью эквивалентны самому понятию
святости, так же, как никакое проявление любви не может быть эквивалентно самой
любви, или, напротив, никакое проявление ненависти не может быть эквивалентно
самой ненависти. Людям ненавидящим недостаточно унизить или убить один раз, они
хотели бы повторять это бессчетное количество раз. Психология любящих
аналогична. Нет стопроцентного проявления, но есть реальное проявление, и это
очень важно. У святости тоже есть реальное проявление.
Ури Цви в течение всей своей творческой жизни показывает в своих произведениях,
каковы, по его мнению, должны быть реальные проявления святости. Иерусалим,
обыкновенный земной, населенный пункт, должен строиться как Иерусалим Святой.
Идею возвращения царства (царства в широком смысле этого слова) он воплощает в
поэтических образах: "Дух и кровь Давида и Соломона должны быть воплощены".
Святость должна воздействовать на человека, так, чтобы он изменил свое
поведение, ощутил себя потомком и наследником своих предшественников - великих
царей, великих пророков и священнослужителей. Ури Цви Гринберг по-разному
интерпретирует в своих произведениях проявление и реализацию святости.
Он никак не может себе представить, что нормализация еврейской истории - это ее
секуляризация. Он не может принять такого положения, чем бы его ни обосновывали:
осушением болот, покупкой земель, охраной населенных пунктов, постройкой зданий.
Самые обыкновенные секулярные действия ни в коем случае не должны пониматься в
еврейской истории как просто секулярные действия. Нормализация еврейской истории
-это приближение к святости, а не отдаление от нее. В этом был, может быть,
основной корень его разногласий со многими сионистами, хотя большинство из них
было пламенными, преданными делу людьми. И до сих пор многие считают сионизм
движением, способным привести Израиль в состояние 130"ככל העמים
בית ישראל". Ури Цви Гринберг никак не мог этого понять. Он считал, что,
если еврейский народ уподобится другим народам, то Святость, выстраданная в
течение тысяч лет, святость, которая оживляла, согревала, объединяла, будет
выброшена за борт именно в тот момент, когда
представилась возможность ее реализовать. Что же останется? Скорлупа? Пятая
графа?
Поэтому он многими не был понят. Не в вербальном смысле. Его слова понимали, но
не понимали, чего он хочет, чего он требует. Ведь и халуцим и сионисты все
делают, как полагается. Покупают, обороняют, строят. Чего он хочет от них?
Почему он на них нападает? Он нападал на саму идею секуляризации евреев, на то,
что еврей может помышлять об уходе от своего долга, от своей судьбы и от своего
еврейства, от своего Иерусалима и от Храма. Этого Ури Цви не принимал. Он
чувствовал сердцем, что светский сионизм становится камнем преткновения на
единственно возможном для еврейского народа пути - пути к завоеванию и
освобождению своей страны. Он видел, что это движение как бы отдаляется от
Иерусалима как символа святости, традиции трехтысячелетней истории, начиная с
царя Давида и еще ранее - Авраама, Ицхака и т.д. Секулярность рабочего движения
воспринимается им не только как недостаточность политическая, но как
недостаточность духовная, как духовный пробел, который может стать роковым для
всего сионистского движения. И он, резко критикуя это движение, главным образом,
его лидеров, уходит в правое крыло, возглавляемое Жаботинским - ревизионистское
течение сионизма. И уже вместе они занимаются общественной и литературной
деятельностью.
Иерусалим для Ури Цви Гринберга всегда, еще до того, как он перешел в правое
крыло сионизма, был очень ярким глубоким символом в поэзии. Он был, как уже
говорилось, символом духовной традиции, истории и святости и был также символом
еврейского восстания против римлян две тысячи лет тому назад. Он видел в
нынешних евреях повстанцев, прямых продолжателей зелотов, великого восстания
Бар-Гиоры, Бар-Кохбы.
Необходимо изменить состояние духа еврейского народа, потому что из 15-18
миллионов человек большинство живет в тех странах, где им невозможно жить и
быть. Их там не хотят, евреев там не хотят. Это не их родина, и поэтому им
нельзя не быть повстанцами. Еврейскому народу, для того, чтобы перевернуть свое
сознание, сделать его иным, надо впитать в себя дух тех, кто не устрашился, кто
сумел восстать даже против Римской империи - величайшей империи того времени.
Для Ури Цви Гринберга все это - Иерусалим. Иерусалим - это борьба с двумя
великими культурами с христианством (он сам пришел из христианской Европы) и со
здешней, мусульманской культурой. Существует три претендента на Иерусалимский
престол: евреи, христиане и мусульмане, но это престол - престол царей Давида и
Соломона, и престол Ури Цви Гринберга, который принадлежал к аристократии
еврейского народа, который родился и воспитывался, как вождь общины, как принц,
как царь.
Он видел связь, может быть, даже физическую, между собой и Давидом. Он, как и
Давид, был рыжим, Давид описан как красноватый, то есть рыжий и с красивыми
глазами, видимо, у него были голубые глаза. И это сходство укрепляло дух Ури
Цви, он как бы отождествлял себя с повстанцами тех далеких времен, с царями,
пророками. Иерусалим для него - это сгусток еврейской жизни, корень еврейской
жизни. Это пророки и цари, повстанцы и праведники, это Храм, это Царство
Еврейское. И от этого Иерусалима все больше и больше отмежевывается рабочее
движение. Ури Цви не может с этим согласиться. Потому что дело здесь не только
политической программе или в политической позиция важно, насколько сохраняет
духовную близость с эти идеалами еврейское рабочее движение здесь, в Эрец
Исраэль. Оно очень много сделало, чтобы построить страну, чтобы освоить эту
землю, но насколько оно продолжает быть посланником всех поколений, наследником
великих традиций? Или оно утратило эту связь и стало чем-то совершенно другим? В
одном из стихотворений поэта "עוד באפר" - "В пепле,
изрезан, истоптан" Иерусалим предстает символом именно этих идей:
"В пепле, изрезан, истоптан,
В седой крови союза Б-га с нами -
Тебя я вижу, мой Иерусалим избитый!
И не будь я потомком отверженной расы провидцев,
Сказал бы: вот я стою на обломках погибшего царства,
И словно Рим, из мертвых не восстанешь к жизни.
Но я принадлежу к расе провидцев,
Чья кровь не расстается с гневом,
Даже расставшись с телом.
И вот я стою пред тобою, истерзанное царство моих
предков,
И кровью говорю тебе: в крови своей живи и в пепле,
Ибо нет тебя среди мертвых, как Рим.
Ты - среди обращенных в рабство.
И скалам твоим говорю: Иерусалима камни, рассеченные на
части!
Вот слово пророка, юноши из Иудеи:
Живите и ждите, ибо стоит ждать.
Еще увижу вас, скалы мои,
Словно в пророчестве Иезекииля
О костях иссохших!"
Перевод П. Гиля
Это написано Гринбергом в 1930 году, мы видим насколько он отождествляет себя со
всей еврейской историей и насколько он чувствует себя сгустком жизни способным
оживить камни Иерусалима города! разрушенного римлянами. Позже был разрушен и
Рим, и он стал теперь не более чем музеем под открытым небом и нет больше
римского народа. Есть потомки римлян готов, вандалов, викингов и многих других
племен, которые когда-то завоевывали Италию, это и есть итальянский народ
сегодня. Другой язык, другой народ и другой город.
Иерусалим же будет жить жизнью, кровью расы провидцев. По словам поэта --
Поверженный, ты не мертв, ты обращен среди обращенных в рабство. Ты раб, но жив,
и как будто бы не жив, потому что раб. Потому что не сам, потому что не
свободен, раб служит кому-то другому, но сохраняет в себе жизнь для будущей
свободы и самобытности. В этих стихах воплощена одна из основ жизнетворности,
присущей поэзии Гринберга - тема гнева. Гнев -
свидетельство, что не забыто ничто, не кануло в лету, не осталось только лишь
воспоминанием или записью летописцев. Оно сохранилось в крови и жизни. Гнев
жизнетворен, он восстанавливает прошлое. Раб, если в нем еще есть гнев за то,
что он продан в рабство, будет свободен, более того, он уже свободен, хотя по
экономическим и общественным законам, еще состоит в рабстве.
Другая основная идея жизнетворности раскрывается в стихотворении Ури Цви "שיר
לקראת ההתגלות" "Песнь перед откровением (Б)"
"Там встречу отца своего, вот несет он меня на плечах
К горе Мория, там святость лучится в свечах...
Мы согнуты, мы горим... аминь, купина!
В домах наших много стенаний, а радости нет.
Наши дни - время Тита, и мы в кандалах,
А родина наша, Израиль, зовется теперь Палестиной."
В 1936 году он пишет о том, что произошло впоследствии, когда стервятники с
Рейна, знаменитые ракеты "ФАУ-2" посылались на Лондон, на Вестминстер.
"День грядет - и из Нила укусит тебя крокодил,
И из струй Евфрата плеснет на тебя вавилонская рыба,
И предвижу стервятников Амалека, с Рейна летящих
К крышам Вестминстера гордого.
Я вижу, как Ганг покрывает плечи твои,
И лижет, и поглощает он и человека с ружьем,
И пушку и танк.
Я вижу, как в Индии всей взрывают причалы твои,
Цепи мостов твоих, и вместо всего - океан.
Я вижу эскадры твои в вечных объятиях моря.
Иудея вольная, Иудея морская от Эйлата до Тира
И до Евфрата в теченьи его
Была бы твоею союзницей и опорой,
Если народ мой, евреи с кипучею кровью героев,
Был бы единым властителем здесь: держава друзей
На берегах Средиземного моря.
Он предвидит закат империи, о которой говорили, что над ней никогда не заходит
солнце.
"Если бы были умнее министры твои,
Если б могли, как и я, предвидеть конец,
Если б почуяли, как и я, твоего сиротства приход
И власти твоей королевской закат...
Вижу: к морю спускаешься ты в Хайфе и Яффо
На свои корабли, чтобы в Англию плыть,
А по спинам солдат твоих - холод и жар,
Как по спине моей, когда Эти стихи я пишу.
В 1948 году англичане спустились на берег и отплыли отсюда.
"У меня есть Мессия, хоть и далек он еще,
Он в ножны упрятан пока, как меч Давида - царя."
Такое поэтическое сравнение: меч скрыт в ножнах; он присутствует, но он скрыт в
ножнах. Ножны оберегают меч.
"Предвижу я пытки свои, страшнее сегодняшних.
Слышу я множество воплей.
Вижу убитых, зарезанных, вижу пожары.
Вижу я толстостенные тюрьмы и виселицы
В Иерусалиме, в Яффо и в Акко,
И лица евреев - зелотов, на смерть осужденных..
Вижу Иерусалима зарю в восковых лицах
Их, идущих на эшафот."
Это еще задолго до Шломо Бен-Йосефа, первого погибшего, повешенного в Эрец
Исраэль в 1938 году.
"И вижу мой воздушный флот,
Что совершает бреющий полет,
Кружа над Храмовой горой
В день праздничный.
Я вижу толпы праздничных людей
И слышу залпы над долиною Кидрона -
Их столько, сколько лет мучений наших.
Гора святая как Синай пылает,
И всадник в горн трубит, и пламя извергает,
И флаг Давида - Давида башню осеняет".
Перевод Инны Винярски и Зеэва Султановича
Иерусалим предстает в своем традиционном обличии как надежда, как будущее, как
избавление от ига. - Moих самолетов тень - над Храмовой горой и залпы долиною и
над Кидроном, возле Храмовой горы". И вот совсем другое стихотворение: "В
дождливую ночь в Иерусалиме" - "בליל גשם בירושלים":
"Горсть дворовых деревьев шумит, словно лес,
Тяжесть рек несут облака - разверзнутся хляби, жди!
Ангелы мира, как дети мои, тихо сидят в тепле,
Стонут деревья под ветром, глухо шумят дожди.
Снаружи — Иерушалаим: город странствий отца,
Несущего в жертву сына на высоту эту:
Огонь зари еще пылает вдали, там, на горе,
Не погасили дожди его: вечный огонь Завета.
Если Бог повелит мне, как Аврааму,
Повеленье исполню силой любви,
Поют мое сердце и плоть в этот дождь, в эту ночь,
Ангелы мира - дети мои!
Где величье, где миф в чувстве чудном этом?
Жизнь древняя пульсирует в зорях Завета,
Кровь поет во плоти отцовой молитвой,
Храмовая гора готова к жертве с рассветом!
Снаружи - Иерушалаим... Деревьев пенье -
Их корчевали враги не в одном поколенье...
Тяжесть рек несут облака и молний горенъе,
В ночь дождливую гром - словно бы откровенье
Мужества - до свершения всех поколений".
Перевод Ефрема Бауха
Снаружи Иерусалим. А внутри - великое ожидание Иерусалима. В стихотворении,
Иерусалим - это Иерусалим до того времени, когда Ури Цви приехал в город.
Храмовая гора это та гора, на которую по велению Всевышнего Авраам пришел, чтобы
принести в жертву своего сына Ицхака. Он его не принес в жертву, это всем
известно, но он его уже положил на жертвенник. Он только занес кинжал над сыном,
когда его остановил Голос. С тех пор жертвоприношение Ицхака Авраамом стало
символом преданности еврея Б-эгу и традиции -преданности Авраама, преданности
Ицхака, преданности их обоих.
Снаружи Иерусалим. Как выразить эту преданность, как выразить то, что поэт
называет "заря Завета", - всю мощь Завета? Можно себе как-то представить, что
происходит в душе поэта? Он спрашивает себя: как реализовать всю мощь
преданности, всю мощь Завета?
Он ожидает повеления свыше, как себя выразить. И вновь это связано с Иерусалимом
и с Храмом.
Здесь есть еще один литературный прием. Дождь в этом стихотворении - это не тот
дождь благословения, который орошает землю, это другой дождь. Он падает с неба,
он рождается в облаках, которые несут в себе тяжесть рек. Где эти реки? У нас
нет таких больших рек. Наш Иордан — невеликая река, наш Яркон - невеликая река.
Великие реки есть севернее, южнее: Тигр, Евфрат, Нил и есть великие реки Европы
- Рейн, Дунай, Волге Днепр, Днестр. Вот эти дожди, вобравшие в себя всю мощь
великих рек мира, льются для того, чтобы погасить зарю Завета, погасить этот
огонь. Но не погасили дожди вечный огонь Завета. Реки вокруг не достигают его,
они идут через небо, через облака, ветер посылает их сюда чтобы погасить огонь,
но они бессильны это сделать.
В ночь дождливую гром - словно бы откровенье гром, молния и дождь. Гринберг
видит противоречие между силой воды, мрака ночи и огромной светлой энергией
грома и молнии. Молния освещает ночь, он есть надежда в тяжелой ночи жизни. Это
заря Завета, это свет, это огонь - вспомним, что Всевышний открывается Моше в
огне в пустыне. И далее — в Храме - вечный огонь, вечный огонь на жертвеннике,
вечный огонь светильника. И никакие дожди не могут его погасить - вечный огонь
мужества до свершения всех поколений. Это тоже Иерусалим, ибо эта дождливая ночь
в Иерусалиме. Эта молния - Иерусалим, Храм, Завет, жертвоприношение. Преданность
- это молния, которая освещает ночь экзистенции, ночь жизни, несущую тело в
страшном холодном потоке воды рек.
Иерусалим присутствует и в другой знаменитой поэме, написанной в 1930 году -
"באוזני ילד אספר" "Расскажу я ребенку". В этой поэме сконцентрированы и скрытая боль
еврейского народа и его прощение одновременно. Мессия идет к Храмовой горе. Это напоминает знаменитый
христианский рассказ о том, что, подойдя к Храму и увидев здесь менял, Христос
перевернул их столики. Ури Цви Гринберг использует эту притчу, как литературный
прием. Мы не говорим о том значении, которое придают этому эпизоду христиане,
важно, что Храмовая гора всегда остается точкой соприкосновения с вечностью, с
избавлением, с Мессией.
"Еврейский ребенок в доме моем, в униженном Сионе. Вечер. Смеркается.
Я говорю - а ты у меня на коленях.
Тебе, мой милый,
расскажу историю про доброго
Мессию, который не пришел.
..........................................................................................................................................................
"Не пришел наш Мессия... Орлом он над бездной
кровавой парит.
Днем и ночью я слышал шуршание крыл.
Он добрался до Яффского берега - странник с
сумой на плече:
нищий провидец, готовый к битве...
..........................................................................................................................................................
"Как близко он был... Он был здесь.
Как шум вина,
что бокал
заполняет, - слышал я шум его сердца.
Слышал я поступь его по горам — словно
серна по
горным уступам.
Но не пришел он к Храмовой горе - единственной,
куда он не ступил.
Он лишь к преддверью подошел, к порогу царства
- а там опознали
его торгаши:
вот он в величье гнева,
И нимб из пламени вкруг головы.
А в руке -
огненный ключ от врат Храма,
Согласно закону Мессии.
Его встретили там...
Усмешками и ложью их
иврита - торгаши!
И что ж они тогда сказали? Я слышал, что они
сказали:
Ты ошибся, бродяга. В любом поколенье есть
мечтатели,
псевдопровидцы: Иерусалимское царство... ха-ха...
И в любом поколенье мы так вот
стоим у
порога, чтобы мечтателей тех образумить:
Иерусалиму нужно поколенье богачей,
наличные,
чтобы дома построить,
и торговать, и есть, пить.
Без храма Б-га на горе, без
трона для царя
Давида и без щитов героев.
Иерусалиму нужен золотой телец, не Бар-Гиора:
нищий провидец, готовый к битве...
Нужны Иерусалиму тишина, и золото и
тишина...
..........................................................................................................................................................
"Закончили речь свою и захохотали.
Мессия
согнулся, словно ножом полоснули.
И я согнулся, словно ножом полоснули.
Если б
нож: ему в сердце вонзили -
он вознесся б
над тушами их с тем ножом в своем сердце.
Но его закололи насмешкой - и победили его.
Торгаши.
И слышал я, как он спросил, захлебываясь кровью:
"Но где же
поколенья, что ждали меня?
Что с арки Тита в Риме звали, чтобы пришел я к
порогу царства? "
И слышал я, как он сказал:
"Нет со мной
поколений... О, горе!
И горе тебе, страна моя, что на двух берегах
Иордана!"
И Мессия взлетел, и отправился в путь -
а куда,
я, рассказчик, не знаю...
..........................................................................................................................................................
"...Может... В меня он вошел, и гневом пылая,
меж ребер сидит,
и рычит словно раненый лев.
И я никому не сказал, что укрытье
его - между
ребер моих.
Я кормлю его мясом живым и пою его кровью -
отборным вином.
И в глубинах на арфе играю ему:
Моих предков молитвы и плачи.
А
когда меж олив возникает пророческим ликом
луна,
я в глубинах на лире играю ему:
О, как прекрасен вечный твой Иерусалим
В величье лунном, как во времена Давида!
И поколения Израиля - все в талесах, с сияньем
страшным вкруг голов -
Я вижу: ждут Мессию...
"А может... Он взлетел, обратившись в орла над
Кидронской долиной
И над горою Храмовой круг свершив, зарыдал.
Я видел, как сделал он круг, и я слышал, как он
зарыдал.
Птица плачет... И сказал я: вот птица
плачет, не это ли
Конец надеждам, прощальный круг - аккорд
последний?
Вот расстается с Храмовой горой наша мечта
о Мессии...
Орел свой круг прощальный завершил и к морю
полетел
Без взмаха единого крыльев - и мрак наступил.
Быть может, в город Тита он
вернулся, к арке
той:
Чтобы снова невидимым телом — в цепи на
двадцать веков,
а головою - в бездну, в колодец еврейской крови,
По закону
Мессии...
Кто знает: еще на две тысячи лет?.."
Перевод Пинхаса Гиля
Поэма "קודש קודשים"- "Святая Святых", написанная в 1944 году и опубликованная
много позже, - одна из самых проникновенных и, можно сказать, "ужасных" поэм
Гринберга. В 1944 году, когда он еще не знал о судьбе своих родителей и своей
семьи, которые остались там, под фашистским игом, ему привиделась его мама.
Впоследствии стало известно, что все были уничтожены... У него была особая связь
с матерью. Поэт переносит нас в свое видение, в Святая Святых Храма, и сама эта
встреча мыслится им как Святая.
"В последнюю минуту, когда лопнули глаза, и из
них стала сочиться кровь,
и тело упало - упало мне на руки,
потому что в ту
минуту оказался я там,
на месте убийства,
и произнес, исполненный сострадания: "Мама
моя, мама!" -
подняла она голову, и опустила ее мне на плечо,
и сказала: "Сын мой, сын мой!" -
и забыла о том,
что лежит на Белжецком
алтаре...
И ответил я: "Да, мама, да, Сын твой."
- Ты услышал, мой сын, что гои убивают меня?
- Да, мама.
Спасибо Тебе, Б-г мой, - сын мой жив!
И поднял нас ветер, и мама моя - у меня на руках,
и опустил нас ветер на опушке леса, и у ног наших - ручей.
- В Ливан ли ты принес меня, сын мой?
- В Ливан, мама.
- Спасибо Тебе, Б-г мой на небесах!
Благоухание Ливана в ноздрях моих...
А-а-а...
Плеск воды я слышу, сын мой.
- Да, это вода, мама.
- Иордан ли положил ты к ногам моим?
- Иордан, мама.
- Помоги мне войти в Иордан, сын мой.
Пусть
омоют меня
очищающие воды его...
- Я введу тебя в Иордан, мама.
- Прохлада вод излечит меня, сын мой.
А-а-а... Свят, свят, свят...
Спасибо Тебе,
Б-г мой.
Свят, свят, свят!
Когда я была девочкой, сын мой, купаясь в реке
летними вечерами,
Мечтала я: воды Иордана
В Стране Израиля...
О, если бы нам довелось!..
И вот - Иордан у
наших ног! - Да, мама...
..........................................................................................................................................................
"- Дай мне дотронуться до тебя, сын мой.
Из грубой ткани одежда твоя, сын мой, на тебе
солдатская форма, И ружье на твоем плече...
Да будет так всегда,
сын мой,
Пока не придем мы в Иерушалаим, сын мой.
- Да, мама.
- А когда придем мы в Иерушалаим, сын мой,
в
Храм Царя Вселенной,
В Город Царственный...
А-а-а...
Даже в субботу
не сменяй
Одежды этой, сын мой.
Когда-то мечтала я увидеть тебя одетым в
шелк,
Но теперь не хочу я этого больше.
- Будет, как скажешь, мама.
- Не расставайся с ружьем ни днем, ни ночью сын
мой.
- Амен, мама.
- И даже когда придет Машиах, и перекуют
народы мечи свои
На орала, и бросят ружья свои в огонь,
Ты - не делай этого, сын мой, ты - нет!
-
Да, мама.
- Чтобы не случилось так, что снова возьмут гои
в руки железо
И поднимутся на нас, а мы не будем готовы,
Как не были готовы сейчас...
- Святы слова твои, мама...
"Слышен голос с Небес:
- Все дороги ведут к Иордану...
Благословен тот, кто доберется живым до его
берегов.
Силой слез наших в нем и силой вечности его.
- Во веки веков, истинно... Здесь, сын мой.
- Во веки веков, мама...
..........................................................................................................................................................
"Землю с берегов Иордана
и нас с мамой ветер переносит в Иерушалаим.
Впереди и позади нас текут небеса
и шелестят звезды...
Лучи солнца упали на мамино лицо,
и пробудилась она ото сна и вздохнула,
и сказала:
- Благоухание Иерушалаима в ноздрях моих, сын
мой.
- Амен, пришли мы в Иерушалаим, мама...
- Дай мне пройти здесь ногами, сын мой.
Твоя рука - в моей, сын мой.
Иерушалаим,
а-а-а!
- Иерушалаим, Иерушалаим, мама.
Благословенна ты, вступающая во врата Родины
нашей,
Иерушалаима!..
- К Западной Стене проведи меня, сын мой.
- К Стене, мама.
..........................................................................................................................................................
"- А когда мы придем в пещеру царя нашего
Давида
- Скажу я: "Псалом Давида. Благословен Б-г,
скала моя,
Обучающий руки мои битве, пальцы мои - войне".
А ты, мама, стой рядом со мною —
И услышит Б-г голос сына твоего,
И сердце мое окрепнет...
- Да, сын мой... да, дорогой мой,
И тебя забрызгала кровь моя...
Истинно!
Сна посреди раскрыл я глаза:
стою я в Иерушалаиме, который весь - сияние,
и ведут мою маму к Западной Стене,
и идет она, как во сне, в субботних шелковых
одеждах,
и на лбу ее - нитка жемчуга, а на устах — печать
с именем Б-га...
Слышен голос с Небес:
- Всех сынов Израиля, погибших от меча гоев,
Ветер приносит к Стене, в
Иерушалаим,
А оттуда - к пещере царя нашего Давида,
И там они ждут... до прихода Машиаха...
И я так отвечаю голосу с Небес:
- Свят, свят, свят!
Мои на веки вечные, мои, как мама моя, -
Эта Стена и эта пещера
Царя нашего Давида на горе Сион.
Иерушалаим — от века и до века.
Амен".
Перевод П. Гиля
Здесь Иерусалим - это скала, во все поколения это символ надежды, ожидания;
мощь, которой нет равной. Только надо в себе это воскресить, вспомнить - великую
силу материнской любви, охрану, надежду и ожидание, которые связаны с
Иерусалимом, с Давидом, с псалмами Давида. Нет в мире ничего более святого и
чистого, чем охрана матерью своего сына; никогда это чувство матери не
прекращается. Никогда, во веки веков, и потому-то ружье и тот меч никогда не
могут быть перекованы на что-то другое, потому что сила любви, созидания и
поддержки не прекращается. Мать и Иерусалим, Храм, Святая Святых.
Поэтому Гринберг чувствовал особенно остро опасность секуляризации еврейского
народа. И если такая попытка будет реализована (а он видел, что она уже
предпринимается), это принесет только страдания еврейским душам. Ибо евреи будут
делать все как будто бы правильно, но чувствовать себя при этом будут плохо....
Сегодня мы видим это отчетливо.
Казалось бы, все тривиально, просто и ясно: страна эта наша, эту землю мы либо
покупаем, либо завоевываем и обороняем то, что имеем, потому что возвратили по
праву принадлежащее нам. То есть, как будто действуем как все остальные. Но
вдруг мы стали ощущать себя, словно мы не справедливы к кому-то, к чему-то. И
идея святости, без которой еврейская жизнь немыслима, незаметно уходит, она уже
не выражается никак. И тогда еврей начинает заниматься извечным "еврейским
делом" - самобичеванием. Он ненавидит себя: "Вот всего добился, и все -
нехорошо". Он вдруг смотрит на себя со стороны и думает: "Как же это я так? Вот
есть люди, которые жалуются на меня, группы людей, целые народы жалуются...
Нехорошо. Не хочу этого. Идея сионизма в том, чтобы на евреев не жаловались". И
начинается переоценка ценностей: "А может быть, лучше
быть слабым? Если в этом мире есть убийцы и жертвы -справедливее быть жертвой?"
Так мыслят и высказываются люди весьма серьезные. Они и в самом деле озабочены
судьбой своего народа, и обращаясь к еврейской истории, считают: "Вот тогда мы
были действительно правы. Мы были жертвами, но невинными. А сейчас на нас
жалуются".
Конечно, это не совсем верно, потому что и тогда жаловались, и тогда евреев
убивали за то, что они опасны. Либо они слишком богаты, либо слишком бедны, либо
они - капиталисты, либо - коммунисты, либо - слишком большие патриоты, либо -
космополиты, все, что хотите, но всегда опасны. Всегда. Никто евреев не считал
слабыми. Никогда! Наоборот. Их считали сильными: тысячи лет их убивают, а они
живут. Какие же они слабые? А убийцы сгинули давно.
Поэтому, когда мы, обращаясь к еврейской истории, говорим, что все признавали и
признают, что тогда мы были невинны, это неверно. Но, не понимая себя, не
понимая своей души, не понимая той святости, которая является стержнем жизни для
еврея, не принимая Иерусалима, не принимая Храма, мы сами попадаем впросак. Мы
не можем в этом винить других. Другие ведут себя совершенно обыкновенно, как
всегда себя вели. Мы себя ведем совершенно неправильно и непонятно для других,
поэтому нас считают еще более хитрыми, еще более опасными. Никак невозможно
выйти из этой реальности: в глазах других мы всегда виноваты. Каковы мы в
собственных глазах - вот в чем проблема. |
