|
Игорь Бяльский
Два стихотворения памяти деда Нухима
Потому что жизнъ
Потому что жизнь всё же — не что, а как,
и уздечка - из кожи именно, а нейлон,
может быть, и прочнее даже, но мой резон,
что и лошади тоже - в коже особый смак.
А особый смак - он и есть настоящий вкус,
или жизни вкус, заходя на расхожий слог,
говоря о кайфе, молодости и плюс
о самой о жизни, если, конечно, смог.
А тем паче - всаднику. Что это за Чечня
или Иудея, что ближе, да и родней,
если глянешь - раз, и обчёлся лихих коней.
Ни коня уже настоящего, ни ремня.
Обсчитался, стало быть, перенадеялся
на Всевышнего, на удачу, на чёрт-те что.
И печёт, и мороз по коже, и мчит авто.
И по свету дорог нехоженых - жизнь вся.
Говоря о коже, продолжу ещё о ней.
Мне рассказывал дед, на первой на мировой
До шести воевали бой, ну а в шесть - отбой.
И они свежевали с братом убитых коней.
И меняли шкуры на шнапс, и айда в запой,
и братались с теми же немцами потом.
А наутро пели: "Смело мы в бой пойдём!.."
Или это уже на Гражданской про смертный бой?
Нет, про смертный позже, это без лошадей,
на второй, где конницы даже и след простыл.
Дед ремни тачал на весь на чарджуйский тыл,
а в тылу освенцимов снимали кожу с людей.
С иудеев, по большей части. Такой народ.
Из него, что хочешь - универсальный люд.
И на суперфосфат годится, чего уж тут...
И на абажуры. И золота полон рот.
Вот и встало мемориалов. Полвека - ах...
И в улыбках светится что ни на есть фарфор.
И о золоте, как же, если уж разговор.
О коронках тех переплавленных и счетах.
"Всё равно не любят - пускай хотя бы
вернут..."
И за мир сейчас же, в обмен, до любых глубин.
Включишь новости - что ни день, а сюжет один:
ах, убит солдат... и далее - курс валют.
А закат падёт - занимается новый тур.
Тары-бары, базар-вокзал. А из новых эр
акаэм торчит, а там уже бэтээр...
Не земля - набор чужих аббревиатур.
И вжимается свой шесток, предъявляя счёт.
Если знаешь, скажи, пожалуйста, не молчи:
от чего алеет Ближний Восток в ночи?
Светофоры, понятно, кровь. Но что-то ещё.
Заведи машину в праздник осенних дней
и листай эпохи, себе - и Дубнов, и Грец.
Тут стоял дворец, а здесь погребён мудрец.
А на этой ферме прокатывают коней.
Ты усадишь сына в пластмассовое седло,
да и сам в такое же, и в семенящий зной -
по земле родной, не тобой отвоёванной,
круговой тропой, пока зады не свело.
Дед бы вытачал, как положено. Он умел.
Это грамоту - он не очень, а кожу знал.
И семью кормил, и в лагере не пропал,
и на воле пел, а вот сюда не успел.
Потому что век - чужих коней стремена.
Потому что внук, и ещё, и свой сад.
Там его деревья уже без него стоят
и сегодня, в послеимперские времена.
В самоволку к ним сбежал в свой последний
раз,
у врача дежурного всё-таки отшутясь.
А потом и бабка рядышком улеглась.
Вся любовь. Как сказали бы раньше, "и весь сказ".
Ни коней. До больницы тоже довёз трамвай.
На еврейском кладбище с деда какой спрос?
Он с одесской вишней давно в небеса врос
и оттуда зрит на шагреневый мой край.
Хорошо с небес видать первородный храм.
Что скала под куполом или господень гроб?
И колхоз любил он. Не то чтоб деньгу грёб,
но себе на памятник сам заработал, сам.
О любви и хотел сказать безо всех саг,
что, империи если даже сменяются,
Иудейской нашей войне не видать конца.
Потому что любовь, любовь. Остальное - так.
1999
Апрелъское
О себе я сказал, а теперь - мои речи о
Боге.
Да, конечно, - религия, опиум, знаю, согласен.
Я еще в позапрошлой стране, не в четвёртом ли классе,
декламировал атеистические монологи.
И показывал книги с портретами Бруно и
Браге,
и рассказывал про человекообразных горилл...
Дед ничуть не сердился, старинные марки дарил,
и про вихри враждебные пел, "подрастёшь..." говорил.
Я на похороны не слетал, телеграммку отбил.
За дипломным проектом в своей отсиделся общаге.
Бога нет. И не то чтобы очень мешал он,
отнюдь.
Отмечтав о бессмертии, мамой обещанном в детстве, -
мол, таблетки придумают, стоит одну лишь глотнуть...
и о разоруженье всеобщем - ряды, мол, сомкнуть, -
я и сам бы не прочь утонуть в чудодейственном средстве.
Но таблеток не изобрели. И не изобретут.
Кубик Рубика - да, аэробика - да, нарасхват.
И хватается за автомат бородатый Бейрут,
и в цветном телевизоре снова небрит Арафат.
И покуда не нас, то есть нас, но покуда
не в нос,
но уже началось - и навылет уже, и на снос.
Нет, не тот апокалипсис, нет, но чем далее в лес,
этот мирный процесс - он уже и всемирный процесс.
Нет, я не возражаю ни против безъядерных
зон
на Таити или в Антарктиде, ни против заботы
о курящих и пьющих - любой принимаю резон -
и работать согласен хоть все до единой субботы.
Бога нет - может быть, и устал, но своё
отпотел.
И сработанный мир - хоть и несправедлив, но прекрасен
от божественных вёсен и дьявольски женственных тел
до торжественных песен и нравоучительных басен.
И теперь всё, что ни происходит, несётся,
плывёт,
по-пластунски ползёт и на небо глядит возбуждённо,
не нуждается в Боге нисколько, поскольку живёт.
И нуждается в нас - ибо смертно и вооружённо.
Оставляя приёмник включённым, входя в
интернет -
пробегая по сводкам едва ли последних злосчастий,
редактирую меру причастий и деепричастий.
Деда нет. И отец мой состарился. Времени - нет.
1986-2003
<<Назад
Продолжение
>> |
