|
|
Литературный |
 |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Произведения конкурсантов,
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Первое место на третьем этапе
литературного конкурса имени Януша Корчака в номинации ГОРОД СЕМИ БАШЕН Сказочный роман |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
- Долго тебя не было - сказал Джим. - Плохо тебе? - отвечал солдат. - Где она теперь? - спросил король. - Я отведу тебя, если захочешь. Правда, на дорогах твоих неспокойно, Ваше Величество. И обратного пути уже не будет, Джим! - Да - отвечал король,- но моя девочка - он обернулся к окну, где стояла Ленти - За нее не бойся. Что будет, то и будет. Чем ты поможешь ей? Все что ты мог, ты ей уже сказал... Король снял со своих рук тяжелые перстни. подошел к дочке и надел на тоненькие пальцы: - Пусть поищут... Здесь никому их не показывай, не доверяйся никому. Слушай только старого Бена: он тебя нянчил и он тебя любит, дай господи, ему сил, не бросит, и не предаст. Прощай, моя девочка, и не проклинай своего бедного отца. Вот и все, что известно про Потеряного Джима. Его и чернобородого солдата нашли через три дня - они были убиты стрелами мятежников-грабителей, осаждавших дворец. Одежда их была в беспорядке - наверное, убийцы узнали короля и искали перстни. Солдата так и похоронили вместе с королем, а на могиле поставили большой белый камень. Скоро, очень скоро пролегла у камня большая дорога, уходящая из королевства Артура в страну морей. А еще через месяц войско разбойников захлестнуло и сам дворец, и война разгорелась с новой силой и пропала в этой войне вся королевская фамилия. - А Ленти?- спросил Сан Тун. - Ну, это другая, совсем другая история. Старый слуга Бен и вправду успел спасти девочку в ту ночь, когда разбойники напали на дворец. Он втолкнул ее в карету, бросил вознице горсть золотых и крикнул беглянке: "Бог тебя сохрани" - Тулбукунчик, милый, но почему же Фея не спасла Джима? Ведь он поехал к ней... И почему же так все грустно и грустно? -Не знаю, мой милый. Просто бывает и все. Знаю только, с тех пор Фею долго не видели люди, множество лет. Иногда горе можно причинить вовсе того не желая - даже Феи этого боятся...Спи спокойно и не думай долго о бедном Джиме. У тебя доброе сердечко, оно и так ничего не забудет. - Я пойду - откликнулся мальчик тихо, -Знаешь, Тулбукун, что-то я не очень хочу быть королем. Всегда хотел, а теперь не хочу... - Не торопись, не торопись, мой мальчик! Ты вырастешь и все решится само собой. Еще не время и впереди еще много, много сказок. Приходи завтра, королевич, а пока ступай! - Непреме-е-нно! - донесся до него голос мальчика. В глубине сада на нижних аллеях затихли легкие шаги, казалось, затихло все, пока не пришел новый день, а за ним и вечер. Пока вновь не стемнело в королевском саду и не началась четвертая сказка... ЧЕТВЕРТАЯ СКАЗКА -Сегодня я расскажу тебе историю маленькой Ленти - сказал Тулбукун королевичу. Может быть именно эта история больше всего и похожа на сказку, потому, что это была очень далекая страна, та, в которую унесли Ленти испуганные кони... Граница ее подходит к Лесной башне, но затеряться в ней очень легко, ведь и дорог в этой огромной стране почти нет, и пути ее кажутся без конца. Возница сбежал сразу и долго принцесса мчалась одна,- пока карета на всем скаку не подпрыгнула и не перевернулась на корнях старого дуба. Ленти осталась невредима, но никого не было вокруг. Лес стоял стеной, такой черный и дремучий, что ни за что на свете принцесса не решилась бы войти в него. Дорожка, по которой мчалась карета переходила в узенькую тропинку и тихо по ней катилось, не падая колесо, отлетевшее от кареты. "Так и быть! - подумала Ленти, значит мне туда и идти. Недаром же отец часто повторял, что любая дорога сама ведет -только иди" Идет Ленти, спешит, не оглядывается, хочет перегнать наступающую темноту. Тропинка становилась все уже а то вовсе пропадала из виду и перепрыгивала в соседние кусты; в лесу стало темно и холодно. Тут показалось Ленти, что впереди, среди деревьев, мерцает желтый огонек, да все ближе и ярче. Раздвинула она рукам заросли бузины и увидала маленькую поляну. Посередине ее стояла избушка, старая, перекошенная набок, даже крыша нависла над окном. Ленти выбралась на полянку, поднялась по скрипучей лестнице и постучалась в дверь. Тишина... Девочка постучала погромче и, наконец, чей-то скрипучий голос ответил: "Кто там живой, заходи, коли стучишь!" Потянула Ленти тяжелую дверь и вошла. Ярко горела печь, а еще ярче большой светильник под потолком. Темные лавки были заставлены чудной фигурной посудой, с потолка свисали пучки сухих трав, стоял по середине дубовый колченогий стол, а на печной лежанке Ленти увидала маленькую высохшую старушку, уж очень странную на вид. Нос большой крючком, космы седые по локоть, губы, как два гриба - моховика, а глаза голубые, чистые, как васильки." - Ты одна ли, деточка?" - спросила старуха. " Одна, бабушка!" "Ишь, ты, одна! А чего это тебе нужно в моем лесу темной ночью? По нужде ты али по своей воле? " "Меня кони завезли... А домой мне нельзя, там у нас война." "Ага! А зовут-то тебя как?" "Принцесса Ленти." "Вон кого бог послал, принцессу! Подойди-ка поближе, погляжу я на тебя. Да не бойся, бабой Ягой только маленьких пугают, ты уж девица. А это у тебя откудова? "- показала старуха на стеклянный браслетик "Один солдат мне подарил." "Ага! Так и бывает, веселый такой солдат, да чернявый." " И вправду веселый, он за моим отцом приходил.." "Ну, тогда слыхала я про вас. Ты, милая, из Рода Странствующих Королей. И тебе, дочка, видать. покоя не будет. Ну, да бог с ним! Оставайся тогда у меня, коли захочется. Только уговор: мне старой помощница, ой, как нужна! Зверей следить, лес охранять, путников привечать, да кой-какому колдовству тебя научу. Вишь ли, ноги старые меня не слушаются, разбойники лихие бояться перестали, и лешие своевольничают. Ну, что, девонька, надумала ли?" "- Да," - просто ответила Ленти и осталась у Бабы Яги. Ах, у Ленти все всегда получалось чудесно и быстро, будто она и с рождения все на свете умела, и старуха-то стала ее называть не иначе как "умницей ", да "золотком". Колдовство старухино давалось Ленти и того легче - все травы и цветы принцесса знала наперечет. Звери и птицы полюбили милую девушку, лесные разбойники подбрасывали ей на тропинку букеты цветов, а водяные, да другие лесные чудища наперебой вызывались сопровождать веселую принцессу в самую страшную чащу. Пригодился Ленти ее стеклянный браслетик - стоило повернуть зеленый камушек- и самый лютый зверь ластился к ней и готов был куда угодно следовать за принцессой. Однажды, в конце лета, Ленти нашла в лесу молодого волка, попавшего в капкан. Сбила она камнем тяжелую цепь, обняла его за шею, да за спину, потащила до старухиной избушки. Принялась принцесса варево лечебное готовить, чтобы ему лапу перевязать. Протянула руку за травой на полке - а браслетик-то ее стеклянный тут лежит. Забыла, значит, утром, как в лес убегала. А волк и так ее не тронул, послушался ее рук, только глядел печально. Старуха узнала, покачала головой и говорит: - Не простой это волк, недоброе чье-то дело! Посмотри-ка, и глаза у него умные, человеческие. Окликни-ка его, может он и имя свое назовет. Но как они его не подзывали, не окликали, волк даже головы не повернул, пока сама Ленти не попросила: " Как тебя называть, серый, может признаешься? А волк возьми и ответь: "Ива-а-а" - то ли прорычал, то ли вправду имя свое сказал. Ну, так и стали его кликать "Ива-ива," а потом и вовсе Иваном. Рана у волка скоро затянулась. Начал он выходить сначала на полянку возле избы, а потом и подальше в лес. Стали они с Ленти неразлучны - куда один, туда другой. Баба Яга только руками всплескивает: "До чего зверь смышленый попался, любой разговор понимает, ни разу ни старой, ни малой не ослушался.!" Наступила осень и ночи стали холоднее. Баба Яга совсем не слезала с печи - кости говорит, старые, зимы боятся. Пошла как-то Ленти за осенними горькими травами и волк с нею. Далеко - далеко ушли, на самый край бабкиного леса, Выглянули они на опушку, а там, за рекой, да за лесом - город виднеется. Блестят на осеннем солнышке узорчатые терема, высокие крыши, птицы кружатся у башенок. загляделась принцесса: "Смотри, Иван, какой красивый город на том берегу! Вот и нам бы туда попасть! Как наверное, там весело и нарядно, людей много и.."- взглянула Ленти на волка- а его и не узнать! Шерсть на нем дыбом, глаза зеленым огнем горят! "Что ты, бедненький, чего ты так перепугался, глупенький," -говорит ему Ленти, а волк знай ворчит, трется о ее ноги, путь загораживает, за подол зубами оттягивает, будто отвечает: "-Не смотри туда, не ходи!" "Ну только на бережок выйдем, поближе поглядим" - уговаривает его девушка, да только громче зарычал волк, стал землю когтями царапать, траву вырывать: "не ходи",- просит,-" подружка, милая", в глаза Ленти заглядывает. Согласилась наконец, Ленти: -Ну, хорошо! Нам и домой пора. И снова рассказала принцесса бабушке про волка. Задумалась Баба Яга и говорит:" - Ладно уж! Попытаю я, узнаю, в чем тут дело". Покряхтела старуха слезла с печи, принялась свои горшки перебирать. Побросала в самый маленький горшочек разных кореньев, мышиной лапкой размешала, водой из лягушачьей лужи побрызгала. Поставила горшочек и на поляну - пусть в него осенняя заезда упадет. А на другой вечер разожгла огонь, сварила снадобье, лесную сову в дом зазвала. Обмазала своей мазью совиные крылья и велела: "Лети, пучеглазая, ночью в город, послушай да посмотри, чего там делается, да смотри, побыстрей воротись!" А как прилетела сова, пошепталась с нею Баба Яга, повздыхала, поохала, да и разбудила поутру принцессу: "Слушай меня, девица, беда в городе приключилась. Змей Горыныч накликал целое войско гадов ползучих, черных гадюк, да болотных ядовитых змей-желтопузок, наслал их на город. Стали змеи людей жалить и душить, в детские колыбели заползать, в подвалах, да погребах клубиться. Сначала били их мужики, да всех не перебьешь. Осмелели змеи, по мостовым тучами перекатываются. Позапирались люди по избам-теремам, а и там спасения нет. И повелел Змей сынка своего, Змеина - последыша называть царевичем-королевичем. В царев терем добрался Горыныч, с Иваном-царевичем сражаться решил. Иван-то молодой, да храбрый, никому не сказал, у стариков не спросился, меч подхватил и к Змею вышел. А победить-то Горыныча трудно, ох, как нелегко! Знать не знает Иван, что Горынычу в глаза глядеть нельзя – коли взглянет простой человек - враз зверем оборотится, каким сам Змей пожелает. Пока Иван меч поднимал, да удалой кудрявой головой потряхивал, свистнул Горыныч, лапами затопал, да и прорычал: "Стань серым волком, оборотись, да опустись на четыре лапы, а мой сынок, на две ноги поднимись, царевичем Иваном оборотись" Так и сталось. Иван-царевич серым волком обернулся, а Змеич проклятый обликом в Ивана вышел, только глазищи зеленые, злые остались. Убежал царевич-волк в темный лес, а Горыныч по волчьим тропам капканов велел наставить. Плакали кузнецы, а капканов наковали-наклепали. Тут еще горе: повелел Горыныч красных девушек к Змеичу водить, невесту, мол, сынок ищет. Невесты объявленной все нет да нет, а ни одна к отцу-матери не воротилась. Говорят, на съедение он их в терем забирает. Змеи по домам поселились, домочадцы им прислуживают, каждого шипа-свиста слушаются, по ночам спать боятся, вот ведь какая напасть, милая. А наш волк, значит, самый Иван-царевич и есть, бедная голова! -Бабушка, что же дальше-то будет? Как такую беду-то извести? -Беда - не счастье, доченька, на денек не приходит. Избавиться-то от беды нелегко. - Ой, бабушка, а вдруг браслетик мой пригодится? Неужто змеи моего зеленого камушка не испугаются? - Змеюки-то испугаются, и Змеич поганый задрожит, а вот Горынычу ничего не страшно, враз зверюшкой обернет. Ох-ох, и до нас-то лесных доберется, попомни мое слово! Нисколечко он меня старую-дряхлую не боится. Есть, правда, одно средство. Коли бы кто папоротников огонь перед рассветом поймал. в чаще сыскал, да с этим огнем к Змею вошел прогонит - сколь не гляди Горыныч на такого человека, тот человеком и останется. Да только глаза человеческие змеиного взгляда все равно не стерпят - ослепнет тот человек навечно. Вот печаль-то какая, девица! День проходит после того, два проходит. Бежит Ленти спозаранку в лес, а ноги сами на опушку ведут. Иван-волк рычит, не хочет ее пускать, а все-таки подойдут к речке, поглядят на город. Тихо там, да темно, будто и солнышко над ним не светит. Постоят они так-то и обратно идут. Вовсе запечалилась наша принцесса. И песен ее в лесу не слышно и в доме она ходит тихонечко, все думу какую-то думает. Раз спозаранку глядит Баба Яга: и корзинка Ленти на скамейке стоит, и волк-Иван под скамейкой спит. Хватилась Баба Яга: " Ой, просыпайся, царевич, прокараулили мы лихо одноглазое! Ушла наша ягодка, да неладное задумала, никак в город побежала! Скачи-беги во все лапы, может и воротишь еще!". Побежал серый волк сквозь чащу короткой дорогой к речному броду, а только все равно опоздал. Догнал он Ленти уж на другом берегу, обернулась к нему принцесса:" Иван-царевич! Не ходи за мной! Что было мне делать, раз волшебный браслетик у меня оказался? Стало быть мне к змею и идти!". Не пускал волк девицу, дорогу загораживал, да не уговорил. Только и сам не воротился, поплелся за нею следом. Вошли они в город, а на улицах - ни души, все по домам попрятались, от змей хоронятся. Идут они, вокруг оглядываются, к высокому царскому терему направляются. Вдруг "шмыг-шмыг"-зашуршало на мостовой, черные змеи -козульки у самых ног зашмыгали, а за ними и длинные гадюки повыползали. Окружили они волка с принцессой, головы поднимают, шипят, того гляди ужалят. Ленти одной рукой волка обняла, другой браслетик им показывает, зеленым огоньком на них светит. Взглянет змеюка на браслетик, кувыркнется. зашипит сильнее прежнего и едва живая прочь уползет. Враз никого на мостовой не осталось, Помог, значит, волшебный огонек. Так и добрались они до царского терема. Запрыгнул волк вперед, на высокую ступеньку дубового крыльца, обернулся к Ленти, а у самого шерсть дыбом, бока ходуном ходят - бьется волчье сердце, страшно ему. Открыла Ленти дверь и вошла в гостевую горницу. " Вона кто к нам пожаловал! Глянь-ко сынок, никак еще невестушка тебе объявилась?" – да враз перед ними сам Змей взгромоздился на скамью. Тесно с ним в горнице, паленым сразу запахло. Тут и Змеич появился: царевич обликом, лицом пригож, да глаза такие злые - отворотится хочется... - Вот и знакомец наш с нею. . . Никак соскучился в лесу-то по хоромам своим, а, Иван? - потряс Змей головой, да вдруг взревел - Так зачем пожаловали? - Вот - отвечает Ленти и браслетик свой протягивает, а горло - то у нее перехватило, руки чуть слушаются, стоит в лице - ни кровиночки. Поморщился Змей Горыныч на браслетик: - Так значит... Недобрые гости у нас, Змеевич! Хитрое у тебя украшение, девица, да и ты не плоха! Забирай-ко, сынок, ее в горницу свою, а с Иваном я сам посчитаюсь. Ахнула Ленти, браслетик свой выронила, а Змеевич к ней бросился. Да не тут-то было! Кинулся между ними царевич Иван, вцепился волчьей хваткой в горло, кубарем покатились они по горнице, Горыныч всей тушей заворочался, всеми тремя головами прямо в лицо Ленти сунулся: - Вот вы как! Ну, пусть он, коли сможет - поможет тебе! Взгляни-ко сюда, подними - ко глаза! Выхватила тут принцесса из рукава малый зеленый листочек, папоротников огонечек! Вот, значит, чего она в лесу доискалась, с чем к Змею пошла:" - Гляди сам, коли не боишься!"- да и посмотрела Горынычу прямо в желтые его глазищи. Скукожился Змей, завертелся на месте, стукнулся всей своей грудой оземь - и в дыму на половице одна черная гадюка вместо Горыныча оказалась. Только Ленти, как стояла с огоньком - цветком в руках, так и осталась стоять. Тут и Иван к ней подбежал: - Жива ли ты, королевишна? Убил я Змеича поганого! А Ленти вниз руки протягивает, будто волка погладить хочет... - Что ты, что ты, девица! Неужто не видишь, что я человеком перед тобой стою, - вскрикнул Иван, - Отпала от меня шкура волчья постылая. Да только ничего уже Ленти не видела, ослепла она, взглянув Горынычу в глаза! Так и женился Иван-царевич на своей слепой принцессе. Весь город на свадьбе гулял, Баба Яга по одну руку от невесты сидела, по другую - жених молодой. Долго старая бабка колдовала, иноземные знахари в город наезжали, но никто Ленти не помог, не увидели больше ее глаза светлого солнышка. Прожили молодые ни много. ни мало три годочка. Родился у них сынок, статью в отца, лицом в мать. Только опять случилась беда, пришла, откуда не ждали. Затосковала царевна по цветам, да по лугам, по лесу оставленному. Раз упросила нянек доглядеть за сыночком, да за нею не ходить. Ушла в лес, бродила по знакомым тропинкам. Ноги сами дорогу находили, руки сами ветки отводили. Только не убереглась. Выползла на тропинку черная гадюка, обвилась вокруг ног: - Постой, царевна-королевна! Должок свой верни, аль забыла меня? Не по силам своим ты со мною тягаться вздумала!"-И ужалила змея царевну. Только вздохнула Ленти, глаза закрыла и опустилась на траву бездыханная. Оставила Ивана безутешным, сыночка сиротой. Случайный дальний гость привез эту историю в Город Семи Башен, рассказывали ее, бывало, в Лесном квартале. Говорили, что в той стороне дождик при летнем солнце и теперь называют "слепым" или "царевнины слезы", будто бы это царевна Ленти плачет. Ненастье такое быстролетно и приносит будто бы счастье да удачу. - Вот так сказка Тулбукунчик! - воскликнул Сан Тун. И что же, этого Змея, значит, никак не победить? - Я историк, а значит, только рассказываю истории. А кто берется их всем объяснять - пустой болтун! - сердито отвечал Тулбукун, - Сам, сам думай, милый королевич! - Ладно - вдруг охотно согласился мальчик, - лучше я сам. А ты расскажешь дальше, про сына Ленти, что с ним сталось? - Как не рассказать, все скажу, что знаю. Но завтра, завтра, королевич! И опять сумерки опустились на королевский сад и наступила пора слушать и рассказывать новую историю. ПЯТАЯ СКАЗКА Сын принцессы Ленти вырос отцовским любимцем. Не пожалел царь-отец никаких игрушек и забав, никакого взрослого дела - и в военные походы с собой брал, и у трона саживал важных бояр слушать. Отец на охоту- и маленький Феодор с ним, на пиру- по левую руку сидит, куда царь туда и царевич. К 16 годам превратился мальчик в воина, под стать бывалым Ивановым дружинникам. Одно только чудачество, дружиннику как будто и не к лицу, а было у юного царевича: петь он любил. Не как всякий человек поет, и птица всякая петь умеет, а как среди птиц- соловей, так и Феодор среди людей. Загрустит он, запечалится - и сам не знает почему - какие у отроков печали-горести? А послушав его, не одни красные девицы наплачутся, а и седые дружинники вздыхают. И вправду, будто не горлом пел царевич, а самим сердцем: глаза прикроет, и весь мир ему не в радость, только песня его. Вытянется в струнку, дотянется голосом до верхнего звука и замрет, будто как песня закончится - так и ему бездыханным пасть! Услыхала раз Феодора старушка-странница и напросилась к царю слово сказать: "Батюшко",- говорит,-" чудный дар у сынка твоего, да и страшен такой божий подарок. Тяжко человеку с такой ношею. Не неволь его, царь, к воинскому делу, к кровавому ремеслу. Отпусти со мною царевича по миру ходить, вольным воздухом дышать, людей удивлять!" "Да что ты, бабка, что ты удумала, старая! Феодору после меня царствовать, а не песни петь, как голодранцу беззаботному. Да и королевство -царство ему на роду написаны: ему мать древние королевские перстни оставила. Мечу и царской короне он наследник, а не песням твоим!" "Ой, государь, не гневайся, да только все равно не царствовать твоему сынку, уж я-то знаю... Тот перстень, что "Миловать" велит – и вправду его будет, а тот что "Повелевать"- на руке не удержится" Разгневался Иван, аж на троне своем привстал:" Уходи, бабка, от греха! Худое моему сыну пророчишь! Пойди со двора, пока я не осерчал и старую тебя не обидел! Эй, служки, гоните ее!" Подскочили тут Ивановы слуги, а старушка вдруг ногою топнула, повернулась, оглянулась на царя, да такие глаза у нее молодые, будто обожгла царя синим огнем. Тут и пропала у них из рук, словно и не бывало ее здесь. Посох ее только оземь стукнулся. Глядь- и он в прах рассыпался, закружилась-завертелась пыль у ног и птицей вспорхнула из ворот. Посудачили-порядили, да и забыли потом странницу, а Федору и вовсе ничего не сказывали. Прошло время и собрался царь-Иван в дальний поход, в чужие степи. Враги Ивановы по степям конным войском ходили, жили разбоем и набегами. Вот для острастки и налетел царь Иван на их шатры, разбил их становище, жен-дочерей в плен побрал, малых детей веревками повязал, костры степные потоптал. Легкая добыча дружинникам - как хмельное вино. Вторые сутки в степи сидят, победу празднуют, при свете костров золото половецкое делят. Меж ними и Феодор ходил, мечом позванивал, смеялся да радовался. Вот на вечерней заре забрел он к кургану, где дружинники пленников охраняли. И слышит Феодор - поет у басурман кто-то. Разглядел он мальчишку малого, босого, но в богатом кафтане. Голос у отрока - серебряный, дрожит, срывается, как паутинная ниточка. Зато песня чудна и заманчива, будто топот коня в ней остался, и звон тихий от узды, и ветра степного свист. Выводит мальчонка, старается... Заслушался Феодор, просит мальчишку: "Спой еще". А тот зыркнул на Федора черным глазом, сплюнул и отвернулся. Вернулся царевич к кострам, сел у огня, а не идет у него из головы ночной певец. Беспокойно Феодору, нехорошо на сердце. Уж и птицы запели, прозрачной стала степная ночь, дружинники уснули, а Феодору не спится. Опять царевич к пленникам подошел, слышит - плачет кто-то. И подумать ничего не успел Феодор, сами ноги поближе поднесли. Смотрит - а тот мальчишка, что песню пел, плачет горько, слезы мохнатой шапкой утирает, его одного среди пленников-сородичей сон не сморил. То ли разум у царевича помутился, то ли душа так попросила... Взял он мальчонку за руку, на ноги поднял. Заупрямился, было, малец, да Феодор сильнее был, оттащил мальчишку в сторону, к коновязи, забросил на своего коня и острым ножом веревку с шеи срезал. Снял со своего пальца перстень, сунул в мокрую мальчишескую руку: "С перстнем этим тебя на заставах не тронут, везде пропустят. Скачи прочь!" Залопотал что-то мальчишка по-своему, да только царевич ударил коня. Понесся конь в туманную степь, а Феодор ему вслед глядел, пока тот из глаз не пропал. Повернулся он к становищу и обмер: два дружинника к нему бегут, кричат: "Убег ханский сынок! И коня царского увел, видал ли ты, Феодор?" А царевич и отвечает: "Это я его отпустил" Онемели дружинники, на Федора смотрят, на месте топчутся. А царевич им тихо молвит: "Я сам отцу скажусь" и к Иванову шатру отправился... Царь Иван разгневался как летняя гроза, потемнел весь, сыну велел на глаза не показываться. Стыдно ему за царевича перед соратниками - сын-то в помощниках у врага оказался! Только сердце отцовское не выдержало - приказал он царевичу явиться перед царскими очами: "Коли хочешь, чтобы на тебя пальцем не показывали, отца-царя не стыдили - садись на коня! Верни ханского отпрыска- далеко он не ускакал, кругом степные заставы стоят. "Не смогу я, батюшка"- отвечает Феодор - "пожалел я его, дал перстень свой - ни одна застава его не удержала, ушел он в степь". Взглянул Иван на сыновью руку - а глаза поднял - сверкнули гневом царские очи:" Не сын ты мне боле! Иди, куда знаешь! Вражье отродье дороже тебе материнского благословления и отцовского престола! Позор мне и роду моему, горе мне!" Не отвечал Феодор ни словечка, поклонился в ноги отцу и прочь пошел. Вся дружина вслед Феодору глядела, пленники повставали с земли чтобы его разглядеть, только царь-Иван в шатер свой ушел, сгорбившись. Так, нежданно-негаданно, а выпала Феодору дальняя дорога. В степи - везде путь, вот и шел царевич куда глаза глядели. Много дней не слыхал он человеческого голоса, бил птиц из лука, ночами костры палил, сам с собой разговаривал, сам себе песни пел. То во сне ему песня приснится, то будто степной кулик напев насвистит, то ковыль легкий слова незнакомые нашепчет. Долго бродил Феодор, следов человеческих и конных сторонился - боялся на половецкие отряды напасть. А дошел-таки до человеческого жилья вдали от родной стороны. Показались вдали крыши незнакомого города. Так попал Федор в Город Семи Башен и довели его ноги до той окраины, что зовется Степным кварталом, у Степной Башни. В Степном квартале - людское море, будто со всей степи собираются здесь кочевые люди. Лохматые половецкие шапки мелькают, раскосые глаза смеются, кони ржут, шум да гам день и ночь. Встречал Федор и воинов с родной стороны, в шеломах высоких. Услыхал родную речь - слаще песни любой она ему показалась. Так ходил царевич неприкаянным, пока к вечеру не набрел на корчму, где на постой хозяин пускал. Устроился на ночлег, да все не спится степному путнику в четырех стенах, на тесном чердаке. Встал царевич, спустился в нижнюю горницу, где сонный хозяин чугунками гремел. Разговорились они, а вечерние разговоры самые долгие.... Сказался царевич, что он - прохожий, что делать, где голову преклонить - сам не знает. Усмехнулся хозяин: "Я ведь слыхал, как тебе не спалось, как ты песни наверху пел. Давно я такого не слушал. Ты-то пел, а я-то плакал и сам сна-покоя лишился. Бог тебя сохрани за те песни, а я будто молодым снова побывал, всю жизнь свою вспомнил. Вот что я тебе скажу- расскажу. Как ты пел, зашла ко мне бабка-странница, ее все здесь знают. По степи куда хочешь сходит, и нехристи ее не трогают. Что пыль дорожная, везде побывает, все знает. Поговаривают, что колдунья она и ворожея, того сам не ведаю, а только в пути ее встретить - к хорошему. Так вот и сказала та бабка, что знает она тебя, слыхала уже и песни твои. Вот, мол, куда голубок сизокрылый залетел, далеко от родного дома. Да-а-а... Ему бы, говорит, степному соловью, на басурманский праздник поглядеть: соберутся через три дня со всех кочевий лучшие певцы, да станут силами мерятся: кто кого перепоет. Самый главный хан будет их слушать, судить, кто первый из них." "А я бы и пошел, поглядел, мне охота большая" - отвечал Феодор, да ведь схватят меня, убьют." "А пусть, говорила бабка, в одежду половецкую оденется, в толпе схоронится. В бою с ними встречаться, поди-ка, не страшнее, а меча-то наш певец не гнушался ране. Не советчик я тебе, дело чудное и опасное. Только что слыхал, за то тебе и продаю." "А и пойду я",- отвечал Федор.- " мне терять нечего" Людей в степи - тьма-тьмущая, да все больше конные, а не пешие. Гомонит-шумит кочевая толпа, а как выйдут в круг два певца, так и примолкнут все, слушают. У певцов не гусли, а совсем другая музыка - о двух струнах и ручкой-кочергой. А поют так: сначала один будто слово молвит, а как замолчит - другой ему отвечает, кто кого краше перепоет, переговорит. Слова сразу подбирают , а выходит складно, голоса птицами взвиваются. Ничего, что Феодор слов не знал почти, ему казалось, что он все сам собой понимает. Никто в толпе на него и не посмотрел - мало ли кто по степи ездит, кто на праздник прибредет, да из каких мест. Одежда на Федоре басурманская, шапка на глаза надвинута - кому до него дело, кто таков? Сменялись певцы, наконец, перепел других один половчанин, в годах уже, с проседью в черных волосах. Хороши были все, а этот -лучше всех! Вышел он один в круг, загудела толпа. Запричитали, залопотали слушатели: "Хану. хану слово!" Тут и не стерпел Федор. Как тогда, ночью, в половецком становище, будто помутился у него разум, одно сердце свое слышал. Выбрался Федор из толпы, встал перед певцом, шапку оземь бросил: "Спой-ко со мной, половчанин!" Всколыхнулась толпа, к царевичу нукеры с ногайками подскочили, руки ему стали заламывать: "Лазутчик он - кричат. Да по осанке видно княжеского дружинника!" Только хан, который на возвышении сидел, рукой шевельнул:" Оставьте молодца! И толмача позовите сюда!" "Русской ли ты крови, выведывать ли сюда пришел?" - спрашивает толмач " Крови я русской"- отвечает Федор, на хана смело взглядывает,-" да только не выслеживать сюда пришел. А охота мне было песен ваших наслушаться. Хороши певцы твои, хан, нельзя ли и мне попробовать? Вели ,хан, с победителем вашим спеть!" Усмехнулся хан:" Что ж, джигит, пой! Я и гусли тебе прикажу принести. А вот проиграешь нашему акыну - велю тебе, как лазутчику, голову снести. Если же вдруг перепоешь его - живым отпущу". "Будь по-твоему, хан! Сам я пришел, своей волею" - отвечал царевич. Изготовился половчанин-акын, запел лучше прежнего. Толмач рядом с Федором стоит, слова ему по-русски говорит. " Вот степь",- поет половчанин, "без конца, и без края Коня бы да ветра – все, что здесь сердце попросит. Скачет джигит, вся эта степь, весь мир будет его. Добудет и злато и серебро, всякого зверя и птицу, любого коня, человека любого возьмет! Нет преграды ему, как нет степи конца. Будто небо опрокинулось- получилась степь, звезды упали ему в глазницы - так сверкают его глаза; линна его нагайка, как степная река. А прольется вода или кровь - одинаково в землю уйдут" Оборвалась песня, умолк певец. Взял Федор гусли, провел рукой по струнам, подхватил последние слова тихим голосом: " Скачи, джигит, губи ковыль, ничего на свете не жаль! Жизнь твоя- как ветер - вот вздохнул и нет его нигде. Одна каленая стрела быстрее джигита, догонит она твое сердце. Собьется конь на скаку, закружатся небо и степь в потемневших глазах, и погаснут ясные звезды. Люди заплачут, а степь не заплачет. Только ковыль получит свое - красную молодецкую кровь. Ни человек, ни злато не возвратят тебя обратно, не прискачешь из той степи, куда умчишься вмиг, где солнце с черными лучами. А и поскачут другие молодцы, пусть удалее и краше, а того уж и не станет никогда! Плачь, степь!..." Оборвал Федор песню, голову опустил. Никто и опомниться не успел- бросился к Федору половецкий певец, свою музыку на землю бросил, ногой раздавил, повернулся и в толпу ушел. Нахмурился хан: " Ладно... Кто поет, тот и песню судит." Оглядел грозный владыка толпу свою- кто глаза отводит, кто голову повесил. опечалился. "Приведите ему коня, самого быстрого"- говорит хан - "отпустите подобру-поздорову. Уходи, певец, не для воинов твои прекрасные песни. Послушают тебя мои нукеры - тебя же с досады порубят. Душа твоя прямо в горле бьется, на кончике языка дрожит. Смотри, потерять тебе ее легче легкого" Поклонился Федор хану, вскочил на коня и бросился вскачь. Толпа перед ним расступилась, молча его провожали. Сам не знал Федор, куда теперь ему податься, лишь бы уйти куда-нибудь. Целое лето был на коне, нигде подолгу не оставался, второй ночи не ночевал. Сменилась степь лесами, стали попадаться ему каменные холмы да горы. Селилась тут чудь чудная малыми деревушками, по лесам да урочищам, росту невысокого, тихого нрава. Кочевье степное давно их не трогало, только бегунцы из русских земель добирались, спасались здесь от лихих людей. Здесь и набрел Федор на деревеньку о пяти домах, где прижились такие беглые. Не пахотники были, а все вместе гончары-мастера. На всю округу горшки крутили, да медом и воском приторговывали. Им Федор и поклонился, у них и остановился. Хозяева обрадовались, родную речь заслышав, признали за своего. Работал царевич, как все: и лес рубил, и глину месил и ракушечник добывал-толок, а, бывало, и за гончарный круг садился. Руки воина крепки - с чем хочешь сладят. Пролетела жгучая, трескучая зима, оттаяли холмы да старые камни на солнцепеках. А как ожил лес и зазеленели опушки, и душа царевича оттаяла. С того ханского праздника ни разу Федор не пел песен, одна беда от них. Бывало, вспомнит чего, бормочет про себя, а волю голосу не давал. А тут отправился он на дальний глиняный карьер, цветную глину искать, как мастер Василий велел. Повторял про себя, что старшой приказал: на высокий взгорок зайти, где река край берега, как горбушку у каравая заламывает. Там-то землю на всю глубину неопытному глазу видно. Походил, поглядел Федор, сел на том высоком берегу и засмотрелся на божью красоту. Горы стоят в тиши, в синем весеннем тумане, лес бескрайний дышит спокойно, будто во сне, река вьется, как брошенная девицей, лента атласная, а под рукой-молодая трава мягче шелка. Сидел Федор на том бережке, встал уходить, да сам не знает, как запел. Самые ласковые слова выбирал, какие только от матери в детской колыбели слышал. Долго так пел, ничего вокруг не видел, да остановился перевести дух. Тут взял, да взглянул перед собою на речку. А у берега легкий сосновый челнок прибился, в челноке - девушка-чудиночка стоит. Платье ее - беленого холста, оттого и волосы, и глаза-смородинки еще чернее кажутся. Забылась девица, куда плыла, с Федора глаз не спускает. Заметила, что Федор больше не поет, на нее смотрит, засмеялась. Оттолкнулась шестом от зеленой кочки и уплыла восвояси. На другой день пошел Федор на реку, и запел снова, и чудиночка его объявилась. И на третий день так-то. А летом привел Федор к своим молодую жену. Всем миром новый дом поставили и стали жить-поживать. По-чудински звали Федорову невесту "птичкой-голубкой", так и молодушку в деревеньке стали прозывать - Голубка. Веселой была у Федора жена, все смеялась: то у Федора горшки ловко получаются - ей радостно, то слова русские перепутает, не поймут ее товарки- ей первой смешно. Кумушки-то возьмутся мед варить, да опару ставить, а у нее вкуснее всех. Спрашивают - отчего складно так получается, говорит, что мать ее в детстве учила: когда тесто месить, мед ли пьяный варить - все чинные одежды сними, каменья-украшенья, да в простой рубахе песни веселые пой, пляши, коли можешь - все и сладится. А без веселья и опара опустится, и мед тяжел будет - только голову дурманить, сердце печалить. К другой весне родилась у Федора-царевича дочка - черноглазая, быстроглазая, чистая птичка. Так они и жили, все бы ладно, только нет-нет, а найдет на Федора тоска, чернее тучи ходит , все какую-то думу думает. Говорит ему жена: "Не таи грусть свою, расскажи, что с тобою?" "А не одна у меня печаль, голубка моя, а целых две! Одно - что время мне в родные края явиться, отцу поклонится. Может и вина моя избудется, кто знает? А еще - не по мне сиднем на месте сидеть. Вырос-то я у отца в седле. Смолоду всю степь прошел, до самого Города Семи Башен. И любы мне эти края, да воля и самой жизни дороже" Помолчала Голубка, да и промолвила: "Что ж поделать, видно надо собираться. Только и мы с тобой, негоже нам сиротами оставаться." Не хотел Федор жену и малую дочку с собой брать, да не переспорил свою Голубку. Одно твердит упрямая чудиночка: "С тобой, да с тобой! Дочке деда покажешь, деду внучку приведешь!" Пустились они в дорогу после половодья, проводили их всей деревней. Дед Василий перекрестил. Долгий был путь! По лесам чудским Голубка вела, а по русским землям, до самых Ивановых застав, Федор-царевич путь выбирал. В самый листопад, в последнее тепло, добрались до первой знакомой деревушки. Вся как есть пустая деревня, половину домов пожар спалил. Одна такая, вторая, третья - не узнает Федор-царевич родные края! По осени самое веселье на земле, свадьбы играют, урожай считают. Только нету на том празднике ни души, да и поля не убраны, копытами выбиты. Глядь, в одной деревушке, посередь пожарища древняя старуха сидит, печка под ней целехонька, к печке посох дорожный прислонился. Подошли они к старухе, поклонился ей царевич: - Не бойся нас, матушка. Мы из дальних краев домой пробираемся, в Иванов-город. Что тут приключилось - стряслось? Ни одной живой души не встретили, спросить некого! - Эх, миленький-сердечный, кому теперь здесь дом родной?! Старый хан половецкий умер, теперь сынок его лютует. Все деревни пожег, не щадит ни старого, ни малого. Кто живой остался, убежать успел - все в Иванов-город подались. Меня-то перехожую никто не трогает, да и не дойти мне до города. А ты не кручинься, сокол, в черную годину у всякого своя судьба, бог не оставит. Слушал царевич бабку голову опустив, лицо его потемнело: - Прости меня, матушка- сказал он, да велел жене с сыном торопиться, спешить. Добрели они до Иванова-города, ворота заперты. Стража кричит: "Кто вы будете? Коли христианские души-то перекреститесь!" Вошли они. Неузнанный никем Федор до терема царского дошел. Тут служки спрашивают его" Зачем тебе к князю?" "Я - сын Ивана-царя, видно, не узнали вы меня!" Удивлялись слуги, к царю его проводили. Упал Федор к отцу в ноги и жена его с дочкой. - Здравствуй, отец! Федор, сын твой, челом бьет! Не вели гнать-казнить, вели слово молвить. Велика вина моя, позволь мне искупить ее, с дружинниками твоими меч поднять, ворога встретить. А жену мою и внучку твою приюти, спрячь в тереме! - Подойдите, дети мои, ко мне- отвечал Иван,- дайте поглядеть на вас. Знаешь ли ты, сын, кто к нам войско это привел, землю разорил? Ждем мы его, собаку поганую, третьи сутки. Идут они город брать. Дружина моя не устоит, перед смертью нам свидеться пришлось. Что толку казнить себя, такая доля у тебя, сынок. А может и моя рука не туда тебя завела. Может, я самый виноватый и есть! Обнялись отец с сыном, да так и остались стоять. ... Рано в смутный утренник пошли городские девки да бабы по воду, а прибежали без воды, заполошные, ведра у реки побросали: "Ворог за рекой, у брода! Весь берег обложила тьма басурманская!" Враз город проснулся, ворота дубовые на засовы закрылись, дети со стариками в церкви укрылись, дружинники, да молодцы с мужиками на стены городские поднялись. Велел царь Иван черную смолу греть, воду кипятить, бабы камни бросились сбирать. И Федор наш к последней битве приуготовляется. Жену с дочерью перекрестил, прощенья у них попросил, перстень свой королевский дочурке на шею на суровой нитке повесил. Уже и к стенам городским добрались половцы, и солнце померкло над Ивановым городом. Разыскал Федора седой дружинник: "Помнишь ли меня, Федор-царевич? Я тебя учил в седле держаться, когда ты отроком был. Крестник-то твой спасенный, видно, всех нас сегодня погубит, и тебе не поздоровится... Не серчай на старика, я ведь правду говорю. Не ведомо мне, божьей ли волей, лукавый ли тебя соблазнил, чтобы ты его, змееныша, из полона выпустил... А все ж таки, спой-ка нам, царевич! Сердце в последний раз вздохнет, умирать не так страшно будет!" И запел ведь Федор! Может для того и петь-то он умел, чтоб он родичей своих в страшный час утешил? Поднялся голос его к самым серым тучам, даже ханские разбойники присмирели, остановились. Слушали сородичи Федора, головы к нему не поворачивая, от ворога взгляда не отводя. Как взлетел голос на последнюю высоту, колокол церковный ему в тон задрожал-ответил, и сорвалась-оборвалась песня, как сокол, подстреляный влет. Засвистели, загоготали враги, хлынули к стенам. Дрогнули ворота тесовые, заскрипели, и перекинулась сеча в самое Иваново гнездо. Федор мечем себе дорогу расчищает, к воротам пробирается. Одного желал - до молодого хана живым дойти. И смилостивился над ним бог - схватился Федор с ханом. Меч ли его был удачлив, смерть ли ханская от Федора была суждена - а не спасли хана верные слуги. Ранил царевич хана, и сам мертвым упал. Три метких стрелы впились ему в горло - не петь, тебе, соловей, не будить солнца в родной стороне! Сгорел Иванов город в огне, погиб Иван со дружиною в кровавой сече, не жива - пропала и невестка его Голубка, одна внучка царская в полон ворогу досталась. Посекли вороги всех, кто мог меч поднять или камень бросить. Только несмышленые дети, да девицы красные в полон попали. Радоваться бы басурманам богатой добыче, да легкой победе, только хан молодой при смерти лежит, умирает. Велел раненый все злато-серебро ему принесть, всех пленников согнать к его ложу,- налюбоваться желал, на то, чего с собой не взять. А как царскую внучку ему поднесли - встрепенулся он, приказал перстень с нее снять, ему показать. Поглядел, откинулся на подушку и молвит: "Малого меня твой отец пожалел- за песню на волю отпустил. И отца моего песнями победил, а потому и не сгублю тебя! Отдайте ей перстень, да второй с моей руки - он и есть ее. Оденьте девчонку, как ханскую дочь, да продайте в самую дальнюю землю. Цену возьмите за нее самую большую, пусть Федор-царевич не думает, что я поскупился" Не ослушались хана верные слуги, увезли маленькую Марию в дальние края, продали купцам чужим, заморским. След ее в родных краях затерялся. А про Федора - царевича кто же упомнит, никого в живых не осталось! Есть, правда песенка колыбельная, которой мамки детишек укачивают в темные ночи, есть там и про Федора-певца стих, да кто знает, про того ли Федора-царевича? -Тулбукун-Тулбукун, а я все понял! - встрепенулся королевич . –Оказывается в жизни все так просто и все решается само собой, все совпадает и рано или поздно! И… -Ничего больше не стану слушать! Не спеши, мальчик! Ведь сказки такие разные, и завтра все будет по-другому! Да прибегай пораньше! старый Тулбукун скучает без своего маленького советника... - Да-да-да! Конечно, я приду! - донеслось из глубины сада.- И спрошусь у отца пораньше.... Жди! . ШЕСТАЯ СКАЗКА И вновь стемнело в королевском саду и настала пора шестой сказки... - Здравствуй, здравствуй, мой мальчик! Старый болтливый Тулбукун заждался тебя сегодня. Что ж, поспешим, королевич, за девочкой с заплаканными глазами, которую увозят ханские слуги. Она скоро утешится, такие маленькие ничего не помнят долго. Машеньку-чудиночку назвали Маной и оставили в далекой стране джунглей. Купил Ману богатый раджа, человек незлой и одинокий. В его дворце Мана и выросла. У раджи не было своих детей, и девочка утешила его в старости, как могла утешить родная дочь. Ах, Маленький Сан, какой резвой и любопытной была эта девочка! Приемный отец только взывал к богам и качал головою им в укор: " О, боги! Впору было этой девчонке родиться мальчиком и носить мужское платье". Едва Мана научилась говорить, правитель Рад лишился покоя навсегда. Вопросам ее не было конца: "Отчего светит солнце? На каком языке говорят обезьяны? И отчего они не строят лодки как люди? Кто раджа у тигров и почему люди умирают?" Бедный Рад старался, как мог, но сам был недоволен своими ответами... Мана раздаривала подружкам свои украшения и платья, зато целый месяц из дворца не отпускали бродячего фокусника, потому что Мана не могла вдоволь насмотреться на дрессированных змей. Когда ей исполнилось семь лет, она горько плакала, что не умеет глотать огонь, как волшебники на базаре, а любимой игрушкой ее был глиняный боевой слоник. Оказывается, его слепил " знакомый бродяга"! В плату за игрушку Мана вынесла ему свой завтрак и обед, и ужин. А как-то раз на храмовом празднике она засмотрелась на танцовщиц, тех, что танцуют древние танцы, и они начисто лишили ее сна. Были забыты все прежние затеи - Мана начала учиться танцевать и делала успехи. Одно тревожило Рада все больше, сколько не пытался он наставить девочку. Ах, ей нужно было все сразу, или не нужно вовсе! Она и вправду стала танцевать очень хорошо, но внезапно и танцы бросила навсегда. Один Рад понял в чем дело, потому что в бессонную ночь подсмотрел нечаянно, как его девочка танцует на каменной террасе при свете луны. Она была так хороша, и танец так необыкновенен и причудлив, что Рад долго, незамеченный, любовался дочкой. Любовался, пока ошеломленный, не понял вдруг, что она пытается станцевать лунный свет. Не больше и не меньше! В другой раз он отыскал ее среди слуг готовивших еду во дворе на больших кострах... . О, боги, Мана хотела для них станцевать огонь! Рад был готов поклясться, что это ей почти удалось. Вот только слово "почти" не годилось для Маны и это был ее последний танец. Мана все больше становилась непохожей на других, обычных девушек... Детское любопытство у всех людей сменяется терпением и надеждой, но не так было у Маны... Рад любил ее и не мог видеть, как жизнь Маны становится все печальнее. - Скажи мне, что с тобою, свет очей моих, радость? Неужели Рад пожалел чего-нибудь для тебя, неужели все его богатство и власть не смогут помочь Мане в ее печали? - спросил он наконец. - Нет, отец! Помнишь, в детстве ты так и не сумел мне объяснить отчего светит солнце? Сможешь ли теперь объяснить мне, чего хочется моему сердцу? Зачем на этом свете появилась Мана, кому нужна ее жизнь? Скажи, для чего есть эти руки, каждое утро просыпаются эти глаза? Неужели для того, чтобы печь лепешки, наряжаться, выйти замуж, ступать долгие годы на тот же самый песок, что и раньше, и умереть? Отчего душа моя говорит мне: "Мало, мало, Мана!", отчего нет мне покоя, как другим людям? - Остановись, дочка, и не терзай себя напрасно. Смысл человеческой жизни скрыт от людей и, уж наверное, есть тому причина. Ты станешь искать его всю жизнь как и все, как принято у людей, не проси же не положенного тебе... - Ах, отец,- перебила его Мана. Твои ответы и в детстве были так же неуклюжи.. Чего вы все боитесь, чего вы по крохам собираете всю жизнь, если и вправду хотите знать то же, что и я? Кто не слыхал про Источник Откровений? И что же? Люди просто трясутся над своей бедной жизнью! Как бы не была бедна и противна, да своя... - Замолчи! - остановил ее Рад. Ты слишком молода и не ведаешь, что говоришь. Источник- не забава от скуки, не игра для девушки, которая не знает. куда себя деть. Я выдам тебя замуж!- Вот тебе мое последнее объяснение! А теперь ступай в свои комнаты! Я не желаю слушать от девочки того, что пристало разве что храмовым мудрецам... Конечно, Мана и не была храмовым мудрецом, а потому расплакалась и убежала. Несчастный Рад, что он мог сделать теперь? Да и кто мог? Однако случилось так, что Мана сама позаботилась о себе и никто ее не удержал... Неважно, кто первый рассказал ей о Покинутом городе и Источнике Откровений - эту легенду знали все. Говорили, что в самом сердце непроходимых джунглей шумел когда-то богатый город, веселый и прекрасный. Не было равных в целом свете его дворцам и храмам, а самым богатым и красивым был, конечно, дворец самого правителя. Человек он был не злой, но беспокойный и любопытный, и не слишком умный, за что прозвали его Большой Обезьяной. Как-то услышал он от мудрецов, что может любой человек узнать свою судьбу и не от каких-то гадалок и толкователей, которые выпрашивали у Божества знамений и намеков, нет. Нужно было просто спросить у самих богов. Стоило лишь найти чистый источник, где вода бьет из самых глубин Земли, принести ему дар в самом сердце своем все, что есть истинно дорого для тебя, но только то, что принадлежит тебе самому. И откроется тогда Истинное Откровение, предназначение и путь жизни твоей. Правителю ничего не было жаль- ни богатств, ни блистательного города, за то, чтобы Знать. У главного фонтана дворца поклонился Правитель, и поклялся отдать все Свое за собственное любопытство. Сбежались на страшный вой и грохот слуги и увидели - трещат и встают на ребро, как живые мраморные плиты фонтанной комнаты. Увидели, что тихий фонтан превратился в дымящийся бурный поток, взлетевший с Земли на Небо. Правитель был мертв и руки его были крепко сжаты в кулаки - словно пытался он удержать то, что обещал Источнику. Вода заливала уже весь дворец, а вскоре и городские улицы и площади... К утру город опустел навсегда, испуганные люди оставили его. Глупый правитель не подумал, что у него и не было ничего своего. И дворец, и город, и богатство, и люди - все это было не его. Ничего не создали его руки, не выносило измученное сердце. Все, что было его - это собственная жизнь, ведь ее-то он прожил сам. Ее и забрали божества Источника. Было это давно и только заблудившиеся охотники иногда попадали в Покинутый город. Они-то и рассказывали, что джунгли почти поглотили его, истлели вещи, брошенные людьми, рухнули гордые стены и в выветренных развалинах поселились змеи да птицы. Нетронутый стоит только бассейн фонтана. Вода в нем успокоилась и похожа на черный хрусталь. Ничто не тревожит его глади, ни звери не пьют этой воды, ни лепесток цветка не залетит туда. Говорят, что находились и другие безумцы, которые приходили к источнику, чтобы Знать и невероятные вещи случались с ними... Кто знает, Маленький Сан, причину и предназначение нашей жизни? Один не доживает до совершеннолетия своих детей, а другой живет до глубокой старости, чтобы дрожащим посохом убить змею, подползающую к чужому ребенку... Для того ли я всю жизнь искал и изучал истории разных людей чтобы теперь рассказать тебе? А может быть совсем для другого? Боги ревнивы к человеческому желанию знать, ведь человек свободолюбив и самоуверен. Да ведь есть отчего- нет ни одной философии, мой мальчик, ни одной религии где бы не говорилось о родстве богов и людей! Простится ли мне моя дерзость, но кажется, все живое и неживое, человеческое и божественное - все одно целое, и по тайным жилам мироздания течет одна общая кровь. Кажется, я утомил тебя глупыми рассуждениями, мой мальчик? Прости же мою болтливость и мы вернемся к нашей истории... Так вот, конечно же, Мана знала все про Покинутый Город. Жгучая опасная тайна совсем лишила ее разума. Сначала она гнала от себя мысли об Источнике, но исподволь, постепенно, они поселились в ее гордо поднятой головке Всплеск воды в ручье - и он казался ей ответом на ее тайные думы. Она вздрагивала и прислушивалась, даже когда слуги выливали воду из кувшинов для умывания. Не источника уже боялась она, а того, что не отыщет его. Однажды утром Мана пропала из дворца, и напрасно по приказу Рада слуги обходили окрестные деревни и бродили по джунглям - ее не было нигде. Один Рад сразу понял, куда она ушла, он один и ждал ее возвращения, когда другие уже и позабыли о Мане. Мало ли что могло случиться с девушкой, которая вечно пропадала в самых неподходящих местах, которая не боялась одна убегать в джунгли или ночевать в пустом храме? О ней поговорили и забыли. Минул год. И вдруг во дворец к правителю явился старый бродяга из дальней деревни. Он-то и поклялся Раду, что видел Покинутый город, заблудившись в джунглях, что добрался до самого фонтана и вот, принес оттуда: оборванец развернул тряпичный сверток, который держал в руках, и протянул Раду глиняного боевого слоника. "Он стоял на самом краю фонтана, о повелитель, и я сразу узнал его, ведь я сам его слепил. Я помню, кто спас меня когда-то от голодной смерти и потому принес его тебе." И тогда старый Рад решился сам идти искать Ману. Не смог он уговорить слуг сопровождать его, да он и не неволил никого. И хватило сил несчастному старику самому дойти до Покинутого города. Что могли отнять у него боги, если он уже потерял Свое единственное утешение, чего ему было бояться? Здесь, на горячем песке, у развалины древней стены, и увидел обессиленный Рад свою Ману. Измученный старик присел отдохнуть у камней и закрыл глаза, которые не хотели видеть проклятые камни, заманившие его дочку. И вдруг, слепая тьма обрушилась перед ним в какой-то Другой, Чужой сон. Не было больше у Рада ни ног, ни рук, ни постаревшего лица, не было вокруг его ни развалин, ни бесконечных джунглей. И явилась ему его Мана, но не девушкой с милыми печальными глазами! Она вообще никак не выглядела, и не голос ее говорил с ним, а она Сама. - Не ищи меня, отец мой, Рад. Я знаю что не найдешь, я все знаю теперь. Каждый мой будущий вздох, каждый шаг, каждый сон. О, Рад! Боги оставили мне жизнь, но лучше бы они забрали ее! А взяли они единственное, что было мне нужно - вкус к жизни, ее тайну и свободу незнания. Ибо, пока не произнесена судьба человеческая - то не свершился божественный приказ, и волен ослушаться человек и сделать свой выбор. Прости же мне мою глупость. Жизнь моя пуста и ужасна - я покорна каждому следующему мгновению и все они одно за другим известны мне заранее, до самого конца. Одна только милость оставлена мне, одна тайна - сын. За океаном, у северных земель я отыщу его отца в точно назначенный мне день и час. Я знаю его лицо и еще тысячи, тысячи других вещей. Но, отец! Жизнь моего сына не произнесена и не предрешена, и боги не открыли мне его лица. Тайна защищает его, моего Рока, потому что я дам ему имя - Рок! Он один остался неузнанным и желанным моему сердцу...Иди же домой, отец, и не ходи к источнику! Прощай! Как не хотел Рад просыпаться! Как звал свою Ману там, в слепящем белом сне! Очнулся он от звука собственного голоса и, наконец, снова открыл глаза в старый, знакомый мир. Покачнулись перед ним джунгли, неверными и холодными показались ему и синева небес и блеск солнца. Ничего не чувствовали ни его душа, ни тело, только губы сами приговаривали: "больно, больно, больно". Так он не умер. Говорил ли я тебе, мой мальчик, что в Городе Семи Башен есть совсем особенный человек - Архивариус. Владения его - один небольшой дом у маленького пруда. Но именно ему с истинным уважением кланяется и любой горожанин, и даже правитель города. Как же иначе, ведь он - хранитель нетленных сокровищ, ценность которых тем выше, чем более проходит времени. Знаешь ли, в Городе лучшие ученики не получают по окончании ученья золотых побрякушек, зато они всю жизнь имеют право читать в Городском Архиве... Кто же, особенно в детстве, не любит приключения, путешествия и тому подобные чудесные вещи, а в Архиве их видимо-невидимо, со всех стран света, куда только можно попасть из Города Семи Башен. Когда-то я и сам провел немало часов за этим увлекательным чтением. Рассказы Хроник из Большого Свода часто спутаны и обрывисты, смысл их темен и неясен. Но иногда я просто ненавидел неведомую мне руку, встречая поздние приписки и всяческие глубокомысленные замечания начерканные в старинных рукописях. Дикари водятся даже в архивах, да! Я не кровожаден, но этих марак велел бы сечь кнутом на площади! А Большой Свод состоит из Хроник всех семи башен - Хроника башни Пустыни, Морской и Дорожной, Хроника Лесной Башни и так далее... Так вот, милый королевич! Еще мальчишкой я наткнулся в Хрониках Джунглей на имя Рада и узнал, что старик дожил до ста трех лет! Но это не все! В хрониках Северной Башни есть запись: "Сирота Рок, сын мавританки Маны, прибывшей из Северного королевства Ктур, принят учеником Архивариуса Продиуса. Имущество его составляют два серебряных фамильных перстня с надписями "Повелевай!" и "Милуй!", принятые в городскую казну, как плата за учение и пропитание". Так, уже навсегда, встретились Мана и Рад, на пожелтевших листах Большого Свода Хроник. И они остались вместе с маленьким Роком, ведь его жизнь только - только начиналась! Но об этом мы поговорим завтра, и не хмурься, королевич! Ты помнишь, конечно, что терпение и выдержка - истинно королевские добродетели. Сан Тун сдвинул брови, отодвинулся на край скамьи и вздохнул. Однако, Тулбукун будто не заметил досады королевича. Тогда Сан опустил голову и скороговоркой пробормотал: - Как только я стану взрослым королем, я прикажу переводить каждый вечер часы, развесить в саду тысячу фонарей и никому не ложиться спать! И старый ворчливый Тулбукун будет говорить со мной целые ночи напролет и перестанет прерываться на самом интересном месте. - Ну, хорошо, - улыбнулся Тулбукун, - если я все еще буду жив, а молодой король все еще будет просить рассказать сказку на ночь, все так и будет! А пока... -А пока я пошел спать. Но завтра, завтра! - Полно, полно, мой будущий король. Завтра Тулбукун будет тебя ждать, как и всегда... И снова стемнело в королевском саду и пришла пора последней, седьмой сказки. . СЕДЬМАЯ СКАЗКА. Молодой Рок был просто мальчишкой, как все. Ничего особенного не было в том, что он до 17 лет считал чудеса - делом серьезным, обожал читать сказки и всякое такое. От обычных городских мальчиков он отличался только необыкновенной молчаливостью. Архивариус Продиус и сам был немногословен. Конечно, он жалел мальчишку, не помнившего ни отца, ни матери, но сочувствия своего не выдал ни разу: он был уверен, что только так воспитывают настоящих мужчин. Более того, пугаясь своей привязанности к Року, Продиус частенько усердствовал в своих строгостях. Он терпеть не мог пустой болтовни и необдуманных вопросов, и Рок поневоле выучился много думать и точно передавать свои мысли в словах. Мальчик рано обнаружил, что сами по себе человеческие речи обладают необыкновенной волшебной силой, если знать, как ими пользоваться - и забавлялся вовсю. Он придумал для себя бесконечную увлекательную игру, называя все вокруг множеством имен и названий. Вот, маленький лютик у забора мог быть просто "желтым", а мог быть "золотым" или "бледным", "печальным" или " веселым", смотря что приказывал ему Рок. Он мог сказать, что цветок просто "растет" и цветок рос, что он "подмигивает из травы" - и тотчас растеньице оживало и подмигивало! Все эти маленькие превращения складывались в бесконечное множество набросков и картин, которые он рассматривал с удовольствием. Только повзрослев, он перестал считать свои упражнения игрой. Он понял, что может украшать словами то, что вовсе некрасиво и тогда игра превратится в ложь. Но понял и другое - скрытую от поверхностного взгляда красоту можно позвать словом и она покажется во всем блеске. Суди сам, королевич, назвать убийство "военной необходимостью" - подло, а вот измазанный сажей, любопытный носик веселой девушки назвать "прелестным" - очень приятно и правильно. Однажды Року ужасно захотелось записать то, что он проговаривал вслух - и о, чудо! Могущество, которое вдруг обрели его выдумки ошеломило его самого. Ведь во власти Рока послушно остались и время, и мимолетное, как дуновение ветерка, очарование всего, что ни есть в Жизни. Ему понравилось пересказывать любимые отрывки из старых хроник – и страницы, пожелтевшие от древности, будто дышали в его руках. Раз весной он попробовал записать, как соседский садовник срезает цветы для хохотушки-цветочницы - и вдруг ясно понял, что бедный садовник влюблен! Чудеса обступали его со всех сторон и он сам делал их! Продиус давно заметил, что его ученик уж чересчур прилежно переводит гусиные перья и чернила. Как-то промолчав, по обыкновению, целый вечер он произнес: - Мне бы хотелось узнать, что у тебя получается. Ведь ты, кажется, пробуешь писать? Не захочешь мне показать - я не обижусь. Конечно, Рок принес свои тетради и молча положил на стол. Прошло долгих три дня, но старик помалкивал, изредка поглядывая на Рока исподлобья, пока, наконец, не заявил: "Я прочел все. Если ты думаешь этим заниматься и дальше, то настало тебе время идти в мир, мой мальчик". Року показалось, что голос Продиуса дрогнул и он даже засомневался - не ослышался ли? - Да, да - продолжал Архивариус,- ты мало видел и узнал Своего собственного. Ведь ты много читал, а значит, слушал других. Пусть и другие услышат тебя. КАК говорить, ты уже понял, так пойми, ЧТО ты скажешь. Капитан Чемп ведет завтра "Луизу" к северным побережьям Бергена. Если хочешь увидеть мир - можешь отправляться завтра к нему. Я договорился, он обещал взять тебя с собой" Так и начались странствия Рока, которые продолжались одиннадцать лет. Я не стану рассказывать тебе о них, Маленький Сан. Никто не сделает это лучше Рока - и ты еще прочтешь его книги, когда подрастешь чуть-чуть. А пока мы подождем его возвращения в город. Представь себе, как в арке Дорожной Башни показался молодой господин в строгом костюме, начищенных до блеска башмаках и с пыльной дорожной сумкой, уж поистине видавшей виды... Кажется, Рок стал выше ростом, а губы сжаты так, будто он и вовсе никогда не открывает рта. Теперь гляди, он сделал несколько шагов по городской мостовой и - вдруг лихо повернулся на каблуках вокруг себя, улыбнулся, нет-нет, засмеялся! Вот это и есть господин Рок, и началась наша последняя сказка... Старик Архивариус не дождался Рока. Долгие годы Продиус время от времени получал от своего ученика то короткие письма, написанные твердым почерком, то пакеты с его новыми книгами, а однажды почтальон принес ему огромную коробку с великолепной картиной известного художника. Она и была единственным украшением, которое позволил себе Архивариус в своих владениях. Да... А после смерти Продиуса отыскалось его завещание, где он оставлял "ученику, воспитаннику и единственному сыну Року все свое богатство - маленький охотничий домик в Снежной долине, что за Северной Башней, а также два фамильных перстня, плаченных когда-то за его учение и выкупленных мною из казны". Рок попрощался со своим учителем и целый вечер просидел у его могилы молча, как бывало, сиживали они долгими зимними вечерами. А на другой день, прихватив провизию, дорожную сумку и ружье, Рок отправился в Снежную долину. Домик Продиуса оказался именно такой, какие нравились Року. Он был совсем небольшой, но из толстых лиственничных бревен, а такие бревна не гниют. Почему-то Року нравилось думать, что этот домик будет стоять здесь даже тогда, когда его самого уже не будет на свете... Он просыпался очень рано, когда в домике еще не рассеялась теплая сонная мгла, долго смотрел в синие окна и думал. Потом принимался за свое маленькое хозяйство: приносил с реки ледяную воду и крошил солонину, готовил себе крепкий травяной чай и перечитывал написанное за ночь. Раз в неделю он пек себе хлеб, и его меховая куртка пропахла восхитительным запахом счастливого человеческого жилья. Даже в лесу, на морозе, он чувствовал вокруг себя тонкие дуновения дыма и свежего хлеба, сопровождавшие его. Рок много бродил по долине Большой реки. Лед сковывал реку на огромных пространствах, и спрессованные влажные массы снега засыпали все вокруг. Рок спускался на лед и оказывался в снежной пустынной аллее застывших по берегам кустов и деревьев - это были его улицы, там он мог идти пешком, без лыж, легко и просто. Иногда с севера прилета резкий ветер "синго" и приносил с собой мельчайшую снеговую пыль, похожую на муку. Пыль забивала лицо, так, что трудно было дышать, просачивалась сквозь неплотную ткань, покрывала непрозрачной белой коркой маленькие окна дома. В эти дни Рок не уходил далеко и занимался самыми прекрасными и нужными делами: мастерил себе нарты из лыж, найденных на чердаке, отливал толстые свечи в деревянной колодке, сушил одежду и чинил рыболовные снасти. Одинокая жизнь радовала его и нисколько не пугала неудобствами - за долгие годы скитаний он привык к ним и научился довольствоваться малым. Рок почти не вспоминал бесконечные города и дороги, лица, события, разговоры, составлявшие его жизнь прежде. Все это отступило куда-то в глубину его души и безмятежно ожидало своего часа. Року вдруг захотелось написать сказку. Именно сказку, полную чудес и несокрушимой детской надежды, что все-все заканчивается хорошо. Сказка не имела ни имен, ни слов, он не знал даже о чем она будет. Она копилась, настаивалась как темная вода в узкой проруби и прибывала медленно, по капле. Иногда за целый день он придумывал всего одну фразу, одно-единственное слово и вынашивал, нянчил его, как ребенка, сутки напролет. Рок то проговаривал про себя, то шептал его за печкой в углу, словно проверяя на вкус и звук. А то принимался кричать его в морозную тишь, словно холод делал его еще звонче и крепче. Рок спрашивал себя - "Что будет дальше?", а перед ним вдруг возникало чье-то незнакомое лицо, неизвестные люди как живые принимались расхаживать перед ним в тишине и заговаривать с ним, наконец, размахивать руками перед самым его носом. Он не придумывал для них сюжет и события, а словно догадывался о них и торопился записать свои догадки, иногда ошибаясь и сжигая наутро черновики. Как-то ему подумалось, что эта жизнь в снежном безмолвии и есть самая прелестная сказка на свете, вот только едва ли можно заключить ее в строчки и абзацы. Так прошло два месяца, и Рок закончил свою работу. Аккуратная стопка исписанных листов, перевязанная накрепко бечевкой лежала на краю стола. Рок поглядывал на нее, как на живое существо, то улыбаясь ему, то задумчиво хмурясь. Душа его отдыхала и несколько времени он чувствовал себя как немой, которому не хотелось никогда говорить. Пришла пора собираться в город - припасы его кончались, а спичек и соли не осталось вообще. Мысль о прогулке в город вызывала досаду, но пришлось смириться и отправляться в путь. Уже открыв дверь, Рок оглянулся на свою рукопись и расставание показалось ему невыносимым. Он усмехнулся сам над собою, засунул связку листов за пазуху нырнул в морозную вьюжную мглу. Ветер вскоре утих и звездная тихая ночь провожала его до самой Дорожной Башни. Город Семи башен полон трактирами и харчевнями, ведь это город странников. Поэтому Рок не входил далеко в город, а заглянул в первое попавшееся заведение, где дверь была отворена. Пока Рок грел руки о стакан крепчайшего обжигающего чая, хозяин отвешивал ему продукты, позевывая украдкой. Отцу помогал мальчик лет семи-восьми, с интересом следивший за ранним гостем: "Вы охотник, да?" "Нет" - ответил Рок. Он очень устал и сняв куртку прислонился к камину, но хозяин тронул его за плечо: - Уже рассвело и снова поднялся "синго". Отогрейтесь хорошенько и отдохните. Рок с удовольствием послушался и не торопясь принялся собирать поклажу. Вот тут-то мальчишка так озабочено засопел носом, что взрослые невольно обернулись к нему... Пристроившись на стуле любопытный сын трактирщика читал его рукопись! Он не осмелился развязать бечевку и, прочитав первую страницу старательно отгибал лист, разглядывая, что же написано на второй. - Ах, ты!- нахмурился его отец, - Не сердитесь на него, господин, я его накажу! Знаете, он недавно научился читать, - голос трактирщика потеплел, - и теперь он норовит читать все подряд... Он лучший ученик в классе... - Отец! - взмолился мальчик и храбро повернулся к Року. - Мне так интересно! И я только хотел узнать, что будет дальше. Я ничего не помну и не испачкаю, честное слово, ну пожалуйста, господин. Року вдруг стало смешно: - Ладно, я разрешу. Или нет, знаешь, давай-ка я сам почитаю тебе. Он развязал бечевку, взял рукопись себе на колени и принялся читать с самого начала. Охрипший от мороза голос Рока постепенно окреп, глаза заблестели, и он уже не замечал своих слушателей. А когда он, наконец, закончил, сердце его билось так ровно и свободно, будто он один поднялся на вершину огромной горы и целый мир лежал перед ним. Он вздохнул и оглянулся. Хозяин трактира стоял отвернувшись к окну и даже не пошевелился, когда чтение прекратилось. Мальчишка, взъерошенный и красный, улыбался во весь рот, “ как будто только что бегал наперегонки” - не успел Рок подумать это, как услышал тихие всхлипы за спиной. Оказывается, у притолоки, крепко обнявшись, стояли жена трактирщика и ее дочь. Женщина утирала глаза передником, но улыбалась так ясно, что казалась ничуть не старше своей дочурки. А девушка... впрочем, что толку описывать девушек, когда они счастливы - этого никто не умеет. Рок возвращался к себе, не замечая ни усталости, ни "синго", который толкал сказочника в спину. Он заснул легко и сладко, как ребенок, и был странно счастлив, будто летал всю ночь по воздуху вместе со своей постелью и со своим домиком и они укачивали его высоко-высоко над снежной равниной. Прошло немного времен, Рок успокоился. Прогулки его были особенно долгими и почти бездумными. Только стопка чистой бумаги на краю стола чуть беспокоила его. Все чаще он поглядывал на нее с любопытством, которое его же самого и забавляло. И вот однажды вечером тишина за стеной вдруг ожила. Рок было подумал, что ослышался, уловив снежный скрип и кашель, но в дверь и вправду кто-то постучал. Он отворил и вместе с холодом в дом ввалилась мохнатая запорошенная снегом шуба. Человек взглянул из-под шапки весело и отрекомендовался: - Я - Гин, городской часовщик. Ищу Рока, сказочника, ученика Архивариуса. - Это я, - ответил Рок - заходите. В домике было очень светло - сегодня Року вдруг захотелось устроить себе праздник и горело сразу пять толстых свечей. - Ух, и мороз! - пожаловался путник, скидывая шубу,- а у вас тут прямо лето... - я, понимаете ли, то есть меня выбрали, чтобы идти к вам и просить... Знаете,- вдруг Гин широко улыбнулся, - весь город только говорит, что о вашей сказке. Я тоже слышал и, видите ли, мне очень, очень нравится. Я даже подумал, что вот, ведь я сам никогда и не видел гор и теперь решил, что непременно поеду и увижу сам. Да! То есть я должен сказать, что Город просит вас, господин Сказочник, записать вашу сказку в Дорожной башне, в эту новогоднюю ночь, и конечно, стать, понимаете ли, Правителем Города. Если Вы согласны, то я пойду и передам всем. -Но я ведь только прочитал ее в трактире... и вообще почему же именно я? И отчего же вы так уверены, что я поднимусь, то есть смогу подняться в башню... - Да что вы! - перебил его Гин. Сказку рассказывают по всему городу, а уж это у нас умеют, знаете ли. И конечно, конечно, вы сможете, иначе и быть не может... Я, право, слыхивал много сказок! Поверьте, вы не должны сомневаться, господин Правитель! Рок растерялся так, что не мог вымолвить ни слова больше. Однако через минуту кровь бросилась ему в лицо, он произнес негромко "Да" и облегченно рассмеялся. Гин не оставался больше ни минуты, и ни за что не согласился дождаться утра: "Нет-нет, я не могу, ведь там ждут. Доброй ночи, господин Правитель Города!" - лукаво сказал он на прощание и Рок долго глядел ему вслед. Неделя пролетела, как не было, и Рок пришел в Город. Его провели к Башне через цветную хохочущую толпу - город плясал и пел в праздничную ночь, и только его одного ждала ночная тишина Зала Указов. Он поднялся в Башню легко, будто по лестнице родного дома. В огромном зале все было готово - и стол, и бумага, и толстые свечи... Рок сел, положил перед собою рукопись и подержал на ней ладонь. Потом раскрыл огромный фолиант в кожаном перелете и долго листал пожелтевшие страницы, иногда останавливаясь и читая. Все это были старые, знакомые с детства сказки, написанные такими разными почерками, таким разным языком и разными людьми... Теперь и Року предстояло оказаться среди них и остаться с ними навсегда в старинной Книге Указов, как остаются люди среди любимых и верных друзей. Наконец, он начал писать. Именно писать, а не переписывать рукопись, он и так помнил наизусть каждое слово. Работа быстро увлекла его, он уже досадовал на непослушные свои руки, которые никак не поспевали за мыслью. Даже появление молодой женщины, которая принесла ему новые свечи и банку чернил лишь ненадолго отвлекло его. Он только кивнул ей, успел подумать без всякого удивления: "Это она, Фея Дальних Странствий" и тут же забыл о ней. Фея чуть улыбнулась и вышла из зала бесшумно, как умеют только феи и женщины. С рассветом все было кончено. Что толку рассказывать по минутам, Маленький Сан. Гораздо важней то, что произошло в Городе примерно месяц спустя. Так вот, через месяц, за северной окраиной, далеко-далеко от городских башен, показались голубые горы! То есть сначала их как не было - у города вообще не было никогда никаких гор! Просто на горизонте постепенно собирались белые облака, потом вдруг странно строгими стали очертания этой облачной стены, а однажды утром они вдруг стали неподвижны, вершины их заострились и с ослепительной высоты легли вниз голубые тени расщелин. Весть облетела весь город как молния! "Смотрите!- слышалось на каждом шагу, на каждой улице и у каждого дома. Но и так все смотрели, не отрываясь. Даже повидавшие всяческих чудес горожане были в некотором потрясении. Осторожные мамаши загоняли детей домой, зато дети не помнили себя от восторга. Однако, Сан Тун, люди быстро привыкают ко всему хорошему, а к чудесам и вовсе легко. В трактирах уже поговаривали, что на самом деле горы всегда были на том самом месте, просто как-то их никто не замечал. Что ничего, мол, особенного не случилось - как же могло быть иначе? Все знают, что Правитель Рок записал в Книге Указов сказку именно про горы, и на то он и Сказочник, чтобы видеть все раньше других... и много еще чего говорили... В новые горы отправилась кампания смельчаков и по возвращении они стали городскими героями. Рассказы о их путешествии не давали спать городским мальчишкам до самого лета... Но Рок, наш Рок уже ничего этого не видел, потому что вскоре оставил Город Семи Башен. После снежного заточения и сказочного триумфа ему вдруг вновь пришла охота путешествовать и он собрался в путь. Никем незамеченный, его дилижанс отправился в сторону владений древнего короля Артура - почему-то Року взбрело на ум, что в той стороне он не бывал никогда... Скажу тебе по секрету, Маленький Сан, что Рока чаще других вспоминала молодая девушка - та самая дочка трактирщика что слушала первой его Сказку. Впрочем, как ты понимаешь, это совсем другая история. А наши сказки, наши сказки рассказаны все, Маленький Сан! - Как! Как рассказаны все...Тулбукунчик, миленький! Что же это такое? Как же я теперь узнаю что было дальше? - Узнаешь непременно, узнаешь -Твой отец, король, просил меня рассказать тебе историю твоего рода. Родословные так скучны и запутанны, а это не для маленьких мальчиков, я не хотел, чтобы ты скучал... Я обрадовался, когда ты попросил меня рассказать про Город Семи Башен, я стал рассказывать тебе генеалогию Странствующих королей, ведь это - их город... Неужели ты еще не догадался? Ведь сказочник Рок - это твой род ной дед и ты сам - Маленький Странствующий Королевич! И твоя сказка впереди, впереди, мой мальчик, и это прекрасно... -Да-а-а? Но мне же очень жаль, - вдруг шепотом сказал мальчик.- Значит, завтра я уже не приду к тебе, когда стемнеет, и ты больше не станешь ничего рассказывать мне? -Совсем не так! Ты можешь приходить, когда пожелаешь! Ведь сказок на свете даже больше, чем людей, может быть, столько, сколько песчинок на морском дне или звезд на небе! Им нет конца, мой королевич, им нет конца.... |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
