|
Бина
Смехова
СВЕТ НЕГАСИМЫЙ
Этюд памяти Маэстро
«А музыка звучит…» Провожающие
стояли у камня, повторяющего очертания раскрытой крышки рояля; камень
надгробия был весь усыпан и устлан живыми цветами, как обычный рояль – после
каждого его выступления; внизу, справа, под горой вечного покоя, дышал его
любимый Иерусалим, и кто-то из самых близких подумал вслух, что тот, с кем
мы сейчас прощаемся, был очень счастливым человеком. А мне вспомнилось, как
он, великий оптимист, однажды в горькую минуту подарил нам слова из
завтрашнего дня: «А музыка звучит…»
Это было давно, в 96-м, когда интифада ещё не залила кровью всю Страну,
когда только накануне прозвучал один из первых её страшных звонков – теракт
в иерусалимском автобусе № 18. А мы его так ждали, этот день! С такой
радостью и волнением готовились к встрече с читателями только что вышедшей
из печати первой книги иерусалимской трилогии! И автор её – мой муж, и я,
которой предстояло вести этот праздничный для нас вечер, в
полубессознательном состоянии добирались до Общинного дома, исключительно из
чувства долга перед одним-двумя возможными посетителями литературных
вечеров, случайно не включавшими сегодня телевизор. Жуткий оскал трагедии
явственно виделся, казалось, в самом воздухе, в рваном ритме движения
городского транспорта, в шуме улицы, в глазах прохожих на Яффо… И непонятно
было – а теперь как будем жить?
Евгений Михайлович Шендерович с супругой приехали одними из первых. Зал, к
нашему изумлению, вскоре оказался полон – как я теперь понимаю, все наши
наряду с дикой тревогой ощущали необходимость быть в такое время вместе,
вынести на люди свой ужас, и растерянность, и надежду. Должно было что-то
такое произойти сейчас, какую-то искру надо было высечь, чтобы хоть на миг
отлегло от души, отпустило, чтобы достало сил жить и бороться, не сломаться
и не твердить обречённо – «такое наше еврейское счастье». «Ведущая» стояла
перед залом молча, все мои слова присохли к горлу, тишина повисла и в зале.
Вышел без объявления Евгений Михайлович – в концертном костюме, при
галстуке-бабочке, высокий, строгий, сел к роялю.
Ничего подобного мне не доводилось слышать прежде. Многие запомнили это
выступление Маэстро – очистительный, возвышающий плач еврейской души -
запомнили, как и мы, навсегда. Навсегда останутся и чувство глубочайшей
благодарности, и неизбывная горечь утраты.
Первое впечатление, самое давнее – концерт в кибуце «Рашит», в зелёной
глубине окраинного иерусалимского квартала; импровизированная сцена, выводок
глазастых ребятишек, рассевшихся чуть ли не у ног музыканта, непривычная –
это тебе не Колонный зал! – но восторженная публика. Впрочем, для него-то
различий не существовало между кибуцными любителями музыки и завсегдатаями
Колонных залов и Больших театров. Музыка – едина для всех, а он – её
верноподданный. В столичном квартале Кирьят-Менахем, где в многоквартирном,
несколько смахивающем на наши бывшие хрущёвки доме поселилась чета
Шендеровичей, Маэстро разыгрывался, как обычно. Под окнами помалу собирался
народ. Позвонила в дверь соседка-сабра: «Шошана, а можно, мы тоже как-нибудь
зайдём, послушаем, как Евгений играет?» Не помню уж, сколько часов длился
тот импровизированный – однако самый настоящий – концерт, но как в эту
маленькую съёмную квартирку набилось более сорока притихших, как мыши,
завороженных слушателей – не представляю до сих пор.
Ещё одно из первых впечатлений, не потускневших ни на иоту за много лет
нашей дружбы: обаяние внешнего облика. Элегантность, достоинство – при любых
обстоятельствах, в любой обстановке. Чистота стиля - в поведении, во вкусе,
в работе. Безукоризненное изящество – движения, звука, жеста, мимики, –
никакой приблизительности, всё отточенно и филигранно, как если бы
прорисованы были тончайшим пером софера каждая его репетиция и концерт,
каждая встреча-праздник их немалой семьи, каждый день его безусловно
счастливой жизни. И столь же безусловно, что ему Всевышним было отмерено
куда щедрее, чем тысячам других – и таланта, и благородства, и такта, и
великодушия, и элементарной (как для кого, как для кого!..) порядочности. Но
и тягот, и переживаний, и боли, и житейских проблем – той же мерой.
Гордость была ему свойственна; гордыня, а паче – тщеславие или даже
нормальное честолюбие – никогда. Никогда не причислял себя к рангу
особенных, великих и исключительных, хотя и был таковым в своих творческих
проявлениях. И, хотя это для великих не так уж характерно - в жизненных
тоже.
Человек деликатный, ранимый, он при неизменной доброжелательности был ужасно
беззащитен перед хамством; но, странное дело, - его внутренняя свобода,
моральная чистота и наивная, как по нынешним временам, вера в то, что люди
на самом деле лучше, чем кажутся, не позволяли никогда отступаться от своих
принципов, служили ему бронёй и опорой. И ещё – юмор, всегдашняя готовность
к улыбке и шутке, множество анекдотов и остроумнейших историй, которые вкупе
с мастерством рассказчика могли разрядить любую напряжённую ситуацию.
Однажды услышанную от Евгения Михайловича бывальщину, помнится, я в другой
раз просила рассказать «на бис» и потому запомнила почти наизусть. «Мы
долгое время жили в Тушино и с большим трудом, с многочисленными пересадками
добирались до Консерватории и вообще до центра. Когда же, наконец, мы
получили какое-никакое жильё на Якиманке, радости нашей не было предела. А
вскоре нам даже установили телефон! В один из первых дней обладания этим
сокровищем я решил позвонить домой не откуда-нибудь, а из самого Кремля, из
вестибюля Георгиевского зала, где был занят в очередном правительственном
концерте; но только номер телефона, да еще совсем новый, - не ноты,
запомнить его оказалось не так просто. И вот я иду от одного белого телефона
к другому и вполголоса распеваю, чтобы не забыть: «238-83-61, 238-83-61…»
«Что это за ария, Евгений Михайлович?» - полюбопытствовала Людмила Зыкина и,
воодушевившись ответом, стала тоже потихоньку распеваться: «238-83-61…»
Вскоре её примеру последовали Тамара Синявская и ещё кто-то из моих
солистов, пока ко мне не подскочил Муслим Магомаев и в ужасе зашептал: «Вы
что себе думаете?! Вот уже за каждым из вас ходит тип в штатском, ловит
шпиона, которому эти артисты - и где?! в Кремле! - под видом напева передают
секретный код!»
«Моими солистами» он имел право назвать великолепную когорту самых известных
певцов, отечественных и зарубежных. Среди них – Елена Образцова, Иван
Козловский, Зара Долуханова, Евгений Нестеренко, Белла Руденко, Джесси
Норман и многие другие звёзды оперной сцены. Это - в советские времена. А
потом самый популярный из концертмейстеров и аккомпаниаторов, Заслуженный
артист России, профессор Евгений Шендерович свернул свою концертную и
педагогическую деятельность, решив насладиться на пенсионерской завалинке
покоем и заботами о внуках – и приехал на родину предков. Но ничего не
получилось из этой затеи – «уйти на заслуженный отдых»: его слава и
востребованность прибыли в Израиль раньше него.
Лариса Татуева, Юлия Плакхина, Сюзанна Порецкая, Евгений Черняк, Анна
Скибинская, Марина Золотова. А это уже израильские «его солисты». Со сцены
Иерусалимского культурного центра на недавнем вечере памяти… о нет! - в
концерте, посвященном 85-летию со дня рождения Е. М. Шендеровича,
проникновенно говорила о безвременно ушедшем педагоге Аня Скибинская,
кажется, самая молодая и успешная из новой – последней - поросли его
воспитанников: «Евгений Михайлович относился к категории личностей, каждое
соприкосновение с которыми – счастье. Он был мне чутким учителем, старшим
другом, удивительным человеком, он обладал способностью улавливать любой
трепет, любое движение души».
День рождения был особенный. Народная артистка, лауреат Государственной
премии Дина Тумаркина читала стихи, посвящнные Маэстро; играли Габриэла
Тальрозе (фортепиано) и Шмуэль Маген (виолончель), скрипачи - отец и сын
Рафи и Гилад Ривкины. Юная пианистка Аня Сенгер исполнила две пьесы в
переложении и обработке Е.М. Шендеровича (в том числе – транскрибированный
им нигун «Баал Шем» композитора Блоха - тот самый, незабываемый, что в 96-м
прозвучал на литературном вечере после теракта). Пели многие его любимые
ученики. Но аккомпанировал он одной лишь Сюзанне Порецкой – правда, в
записи… А на киноэкране, спустившемся из-под колосников, мы увидели дивной
красоты и звучания фрагмент выступления Джесси Норман, одной из мировых
звёзд вокала. У рояля блистал Евгений Шендерович, полностью погружённый в
настроение певицы, в создаваемый вместе с ней образ. Не аккомпанемент, не
«музыкальное сопровождение», а - дуэт для голоса и фортепиано.
Феноменом жизни и творчества Маэстро можно считать «эффект присутствия» –
продолжения и жизни его, и творчества – в наши дни, уже после ухода. Эффект
не виртуальный, а вполне осязаемый. Конечно, добрая половина заслуг, как это
было всегда, принадлежит его законной половине – Сусанне Шендерович. Это она
корпит сейчас над набросками статьи, которую он только собирался писать, она
расшифровала авторские черновики, нашла и включила в статью цитаты, которые
Евгений Михайлович намеревался вписать. Это она собрала и систематизировала
книги, ноты, учебники, авторские рукописи, статьи, очерки, эссе –
разнообразнейший его архив. Богатейшую нотную библиотеку со множеством
раритетов передала в Иерусалимскую академию им. Рубина – материалами уже
вовсю пользуются и студенты, и педагоги. В дар Государственному музею
музыкальной культуры им. Глинки в Москве передан драгоценный архив – статьи,
рукописи, ноты, письма: 39 писем Свиридова, Рихтера, Шостаковича и других
великих музыкантов современности, его друзей. Всё это вошло в специальный
фонд, и он уже востребован. Сколько было всего, судите сами: только передача
документов архива длилась четыре часа! А ещё остались аудио-, видео-,
звукозаписи – их тоже надо будет «разложить по полочкам». Для будущего.
Но есть и у нас, благодарных его слушателей, друзей и современников,
последователей и исследователей его исполнительского, аккомпаниаторского,
композиторского мастерства, учеников и почитателей, каковых немало во всех
странах и на многих континентах, - свой долг перед будущим. Это - учреждение
особого Международного конкурса пианистов – аккомпаниаторов и
концертмейстеров. А создание Фонда имени Евгения Шендеровича (к сожалению,
был он всю жизнь бессеребреником, а посему не оставил для укрепления
фундамента Фонда никакого «золотого запаса») – разве не плодотворная мысль?
Подобные идеи рождаются, в основном, идеалистами; но – стоит какой-то из них
овладеть массами… Дай всем нам Бог увидеть, что из этого может получиться.
Я знаю – он был бы против канонизации его имени, против сусального
славословия, пустых, ничего не значащих красивостей и словесных завитушек.
Взирая на нас, смертных, с высоты (нам пока ещё недоступной) Иерусалима
горнего, Евгений Михайлович Шендерович все адресованные ему эпитеты в
превосходной степени, все торжественно-траурные речи, как и грохот литавр в
честь его восьмидесятипятилетия, выслушивать бы постеснялся, но – перевёл бы
в другой регистр… и из присущей ему деликатности, я думаю, простил. Если,
конечно, не усмотрел бы в выспренних речах налёта пошлости, - вот уж чего не
переносил совершенно. (Во время последних своих гастролей в Израиле прима
сцены Любовь Казарновская в разговоре по поводу её успешных выступлений и
программы, составленной без малейшего стилистического разнобоя, с отменным
вкусом, сказала супруге и соратнице Маэстро Сусанне Шендерович: «Это он,
Евгений Михайлович, сделал мне в своё время прививку от пошлости. На всю
жизнь»).
… Не просто найти слова, которые в достойной мере отразили бы образ этого
человека, грани его таланта, богатство его творческого наследия.
Представляю, каково придётся его будущим биографам! Но, может быть, им, как
и многим из нас, помогут осмыслить масштабность личности замечательного
музыканта написанные ещё при его жизни и прозвучавшие на нынешнем вечере
тонкие и точные строки израильского поэта Владимира Добина:
Не будем считать века,
Пока эти звуки длятся.
Пусть наша жизнь нелегка,
Но над собой подняться
Ещё нам хватает сил,
А это – всего превыше.
Чтобы сказали: «Он жил,
Музыку неба слыша…»
…Вспоминается, как в восьмидесятый
день его рождения, в Иерусалиме, на сцене, где всё ещё дышало чудом только
что отзвучавшей Музыки, мне посчастливилось вручать юбиляру дорогой для него
сувенир – Памятную медаль моего земляка, великого пианиста Владимира
Горовица. Вместо долгой речи я сказала тогда, обращаясь к Маэстро, и могу
повторить сейчас: «Вы светите всем, а согреваете – каждого».
|
