|
|
|
|
детские книжки
| Наталья Ковалёва |
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Из историй Триш | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
продолжение | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Игорь подошел, а тот вдруг схватил его, и стал тянуть в машину. Игорь попытался вырвать руку, а тут выскочил второй, они запихнули Игоря в машину, и рванули с места. Караул! Я выскочила из засады на дорогу, и в ужасе с криками побежала за машиной. Никто меня не слышал. Номер-номер… я смутно разглядела его. Но машина точно – белый фиат. О Господи. Его похитили. И на улице – никого. Что же я, идиотка, ничего не делаю. Я выхватила пелефон, позвонила в полицию, и тут же бросилась под мотоцикл. - Дура! – закричал мотоциклист, - идиотка, жить надоело. Я рыдала в голос: - Мой приятель меня высадил и укатил - у него машина белый фиат! Помоги! Не знаю, почему он меня повез – наверно, я была вся зареванная Хорошо, что я не сказала, что подозреваю арабов. Фиг бы он меня тогда со мной поехал. - Быстрее, - закричала я. - Ты же без шлема! – и вдруг он затормозил, снял свой шлем, велел его надеть, и мы помчались. Вдалеке на горизонте уже маячил белый фиат, как вдруг нас стали с дикими гудками и воем обгонять полицейские машины. Водитель мотоцикла притормозил: «Ты и в полицию на дружка успела нажаловаться? – спросил он. – А я тут с тобой мучаюсь. Все, снимай шлем, и высаживайся. Я отдала ему шлем и взмолилась, - «миленький, пожалуйста, не бросай меня, только довези, и можешь уезжать». - Психованная! – сказал он, но все же подвез меня к фиату, окруженному полицией, высадил, развернулся и уехал. Я подбежала к машине. Полицейский остановил меня: «Ты что тут делаешь»? - Так это я вас вызвала, в этой в машине Игорь! – закричала я, - его украли. Они разбирались еще полчаса. Арабов (их было двое) посадили в одну машину и увезли. Приехала скорая помощь, и Игоря на носилках внесли туда. - Что с ним? – заорала я. - Он живой? - Живой-живой, - успокоил меня врач, - только наркотиками накачали – может быть отравление. Вот и везем в больницу. - А я? – по-идиотски спросила я. - Значит так, - сказал один из полицейских. - Мы сейчас с тобой поедем вслед за скорой в больницу, а ты по дороге все расскажешь. Кстати, надо позвонить твоим родителям, они, небось, волнуются. - Да уж, – сказала я, зарыдав, - звонок из полиции их очень успокоит. Разговор происходил уже в машине, мы мчались вслед за скорой. А я все плакала, и совершенно не могла ответить на их вопросы. Нас с Игорем привезли в больницу «Адасса». С Игорем возились врачи. А меня выгнали из палаты, и я сидела у поста медсестры, и ждала. Через полчаса примчались родители Игоря, и мои папа с мамой. Мои накинулись на меня, и стали поливать слезами, а родителей Игоря к нему не пустили, но к ним вышел врач. Полиция была рядом на стреме. Выяснилось, что Игорю сделали кучу процедур и ему уже лучше. Сейчас он спит, вероятно, проспит долго, и тревожить его нельзя. Оказалось, что моим предкам позвонили, сказали, что говорят из полиции, и что я в больнице "Адасса". И повесили трубку, козлы! Представляете, что было с мамой. Я-то ей не звонила, чтобы не. … Ну, точно козлы. В этот момент эти самые козлы подошли к нам, и я мгновенно заткнулась. Они собрали нас всех вместе – родителей Игоря, моих, и меня прихватили, и рассказали, что… Ребятки оказались действительно арабами. От всего отпирались, говорили, что подобрали Игоря обколотого на улице, и решили отвезти в больницу. Машину их обыскали, нашли оружие, наркотики, шприцы, и отправили в тюрьму. Полиция постарается, как можно скорее, с этим разобраться. Потом они снова спросили меня, добровольно Игорь сел в машину или нет, говорил ли он с похитителями. Я сказала, что они назвали его по имени, потом втащили в машину, и помчались с дикой скоростью. - Понятно, – сказал полицейский. - Не волнуйтесь, с Игорем все будет в порядке, а вы можете поблагодарить эту девочку, - он взял меня за руку. – Если бы она не оказалась случайно рядом, и не позвонила бы в полицию… Тут все зарыдали и кинулись меня обнимать. Полночи я прорыдала, а потом мне снились кошмары. Как будто мы заперты в арабском доме, и видим из окна, что к нам бежит народ с палками. Потом я поняла, откуда этот сон – из событий в Рамалле, когда там забили палками двух солдат. Но во сне я этого не знала, а ощущала ужас, и придумывала, как нам с Игорем спастись из этой ловушки. А он тем временем по пелефону вызвал одновременно полицию, скорую помощь, и такси. Я опомнилась и говорю «Что ты делаешь. Ты же не знаешь адреса, где мы находимся». В этот момент я и проснулась, вся в слезах. Рядом стояла мама – это она меня разбудила, а на столике возле кровати дымился горячий кофе, и лежали сладкие булочки. - Триш! Успокойся. Скажи мне честно, как ты оказалась в больнице? - С Игорем на скорой помощи приехала. - А как ты оказалась в скорой помощи? - На мотоцикле за похитителями поехала. - Ты с ума сошла! – Закричала она, - Какой мотоцикл! Ты это сочиняешь, чтобы меня успокоить! Тебя похитили вместе с Игорем! Ну, как вам это понравится! Она прорыдала целый день, а я весь день ей объясняла, что этого не могло быть, а она решила, что больше я никуда из дома выходить не буду. Только в школу, и домой. И она будет меня провожать и встречать. Буря бушевала несколько дней, Игорь выписался из больницы, и у него дома творилось то же самое. Только похуже, и нам приходилось общаться только по телефону какое-то время. Закончилась эта история через неделю. Из полиции позвонили семье Игоря и рассказали, попросив хранить это в тайне, что арабы сознались в похищении. И что у них был еще один сообщник. Спрашивается, зачем было похищать Игоря? Ответ прост до потрясения. За деньги. Им обещали 3000 шекелей за то, что они похитят солдата. Солдата они не нашли, но вспомнили про Игоря, с которым как-то раз делали вместе ремонт. Палестинское начальство, снизив цену до 2000, велело выкрасть Игоря, чья дальнейшая судьба была предрешена. Они поехали на поиски вдвоем, собираясь отвезти потом Игоря в Рамаллу (труп врага – подарок Арафату), а третий – их начальничек - остался дома. Когда полиция поехала арестовывать его, он выбежал из дома, и начал стрелять в полицию. Те открыли ответный огонь, и он погиб. А арестованных арабов будут судить, и, вероятно, они пробудут в тюрьме еще очень долго. Игорь долго не мог опомниться: «Понимаешь. Триш, - говорил он, - ведь мы вместе как-то работали. Ремонтировали квартиру в Гило – около парка. Он классно плитку клал – ванная, как новенькая стала. А я красил стены и потолок. И помогали мы друг другу. Они были такими дружелюбными парнями. Я никак не могу понять, как они могли это сделать. Наверно, я когда-нибудь забуду эту историю, если смогу». - Они все такие – арабы, - выпалила я, – а ты им веришь - Никогда не говори так, Триш. Нельзя ненавидеть людей. Все мы – люди. - Он посмотрел на меня. - И тебя я никогда не забуду, Триш, - сказал он вдруг серьезно, - ведь ты мне жизнь спасла. Кто знает, что могло бы случиться. - Ты что, со мной прощаешься так торжественно? – попыталась я улыбнуться. - Нет, скорей торжественно знакомлюсь заново. Не каждый день тебя спасают такие девчонки. Здорово, что ты оказалась рядом. Знал бы он, по какому поводу я оказалась рядом. Как я подстерегала его у дома, чтобы… Слава Богу, он об этом даже не подозревает.
Как-то я была я у мамы в мастерской. Мы любим иногда посидеть с ней вдвоем. Она своим занимается, я своим. А иногда вдруг увлекаемся и вместе что-то делаем. Когда пошла мода на фенечки, мы занялись их изготовлением. Фенечки – это браслетики, или украшения на шею, которые делаются из бисера или сплетенных ниток. Мы с ней этих фенечек наделали – море. Я обнаружила магазинчик под Машбиром и банком Леуми. Если спуститься вниз, пройти через продуктовый магазин – там есть большой подземный коридор, а в нем всякие магазинчики. Русский продуктовый магазин Вильнюс, русский книжный магазин (я туда редко захожу, я больше люблю ивритские книжки в магазинах «Стемацкого»), рядом продаются диски, и видеокассеты. А в самом конце этого подземного коридора есть магазин, где продается все для изготовления бус. Застежки, бисер разных цветов – даже золотой и серебряный, и много разного, что мы с мамой можем использовать. Я ей целый пакет такого барахла притащила. Она мне говорит: « Триш, спасибо большое. А ты понимаешь, сколько это стоит»? - Да, мам, ерунда, немного же. - Ага, - говорит. - Если перевести это на другой язык здесь лежат две пачки сигарет – для меня и для папы, пакет чипсов и бутылка колы для тебя, газета для бабушки, и банка еды для Мопси. Я обалдела. Я думала, она про деньги будет говорить, а она привела наглядный пример из домашней экономики. Потрясает. Но все же мы сразу занялись с нею фенечками. Такие классные вышли. Мы с ней каждая себе по пять браслетиков сделали, хотя я потом настояла на том, чтобы браслетиков было семь. - Триш, – сказала она серьезно, - ты иногда что-то такое говоришь, что мне трудно понять. В прошлый раз ты сказала, что должно быть пять мозаик. Теперь объясняешь, что должно быть семь браслетиков. Почему – семь? - Потому что семь дней недели. - Так что, по одному на каждый день? - Нет, все семь каждый день. - Ладно, - сказала она с сомнением. Удивительно, что все фенечки оказались разными - у нее и у меня, хотя бисер был один и тот же. И еще мы нашли нитки для взлохмаченных кончиков. Нам так пошли эти браслеты, что прохожие останавливались, и спрашивали, где мы купили такие оригинальные вещицы. Каково? А я так загадочно говорила – нам из Турции привезли. Ну, конечно пришлось сделать всем маминым друзьям. Мои-то подружки сами научились у нас в мастерской. А всякие модные дамочки еще долго звонили маме по телефону, и говорили, что если еще из Турции нам такое привезут, то они купят за любые деньги. - Мамуль, - говорила я, – поработаем в свободное время за Турцию. Браслетики продадим. Станем бизнесменками. - Бизнесвуменками, – машинально поправила она. - Нет уж. Это без меня. Ну, я сразу после разговора мамину экономическую картинку изобразила. Нарисовала две пачки сигарет, держащиеся за руки и обливающиеся слезами, бабушкину газету с надписью на иврите на первой странице "К чему ведет порочная экономика молодежи», и напоследок чипсы и колу, держащих плакатик "Скучаем по Триш. В общем, развела всю эту программу. Мама долго смеялась и сказала, что во мне погибает художник-примитивист-карикатурист, но что в бабушкиной русской газете не может быть ивритских слов. А в целом, я правильно поняла ее высказывание. "Возмещу, - поклялась я. И потихоньку навязала фенечек и продала их «за очень смешные деньги», как говорят в рекламах для дам. На половину денег я купила все то, что так образно описала мама – сигареты, газету. Чипсы, колу, еду для собаки. На вторую часть купила все тот же бисер, блестки, бусинки, застежки и прочее, сильно расширив ассортимент. А приятно все же носить штучку, которой больше ни у кого нет. Даже Игорю понравились мои фенечки. Он долго их рассматривал. Я обещала сделать такую его двоюродной сестре. Но еще больше, ему понравилась моя картинка, где все предметы вопят в защиту своих прав. Но это дело уже прошлое. В тот день, о котором я говорю, мы с мамой в мастерской занимались разными делами. Я – макетом старого города. Ну, не всего, конечно. Я только начала делать кусок городской стены и Яффские ворота – остальные надо еще посмотреть. И у меня, зато будет хороший повод погулять с Игорем, по старому городу, хотя мама против – она считала, что это опасно. Взрослые всегда преувеличивают. Так что я тихонько трудилась над воротами, а мама рисовала что-то невообразимое. В этом и есть фокус ее картин для меня. Сначала – никогда не могу понять, куда она клонит. А потом – совершенно неожиданный результат. Так вот, когда я попросила помочь с воротами, мне позвонил Игорь. - Триш, я сегодня не смогу встретиться - Это еще почему? - Нипочему -Знаю я твои ответы. Говори серьезно. - Мне надо проведать отца своего друга. - Почему вдруг? А где шляется твой приятель? - Нигде. Кончай капризничать, Триш. Друг в армии, а его отец заболел. Нужно навестить. Сбегать за лекарствами. И вообще, это мои дела. - А где он живет? - Триш! Вылезай из моей печенки. Я просто позвонил, чтобы ты не ждала. - А я такие классные фенечки сделала для твоей сестры - Не подлизывайся, - но голос его заметно потеплел, - Ты же видишь, ничего не получается сегодня. Завтра я тебе позвоню. - А я знаю очень хорошую аптеку, - не унималась я. – На улице Яффо. По дороге к Кикар Цион. Я там знакома с продавщицами – они что угодно достанут. - Спасибо. Здесь тоже, наверно, есть аптека. И вообще, я не знаю еще, сколько я у него пробуду. - Буду ждать тебя в аптеке через полтора часа, - объявила я. - Не доставай меня. Триш. Я все равно не смогу. - Тебе же хуже. А я все равно пойду в эту аптеку. Ты мне позвони по мобильнику, скажи какие лекарства, а я узнаю, что там есть. Через полтора часа. Хай, - и я повесила трубку, чтобы он не успел возразить. Тут ко мне обернулась мама, и я увидела, что она рассердилась. - Триш, – сказала она, – я не хотела вмешиваться в твою жизнь, но ты вмешиваешься в жизнь людей. Нельзя быть навязчивой. У человека должен остаться воздух. - Ты-то откуда об этом знаешь, - закричала я. – Тебе никогда никого не приходилось спасать. Ни за кого думать. Я должна думать об Игоре. Я знаю, как лучше для него. - А вот здесь ты глубоко ошибаешься. Нельзя решать за человека, как и что ему лучше. Только, когда заботишься о маленьком ребенке. Твой Игорь уже не маленький. - Все равно. Он не взрослый. А вот ты мне не должна читать нотаций. У тебя такого не было. - Было, - сказала неожиданно мама, – я тебе просто не рассказывала. Как странно ты повторяешь меня. Мне было 17 лет. И я влюбилась в одного человека. Я даже попыталась его нарисовать. Я бегала за ним, звонила бесконечно по телефону, делала маленькие подарки, и вообще, не могла без него жить. И мне казалось, что он тоже не может. Он был моим преподавателем рисования – я занималась в студии. И знаешь, он сначала пошел навстречу этой любви, которая на него так обрушилась, что невозможно было противостоять. А потом он устал. Я этого долго не могла понять. Мне казалось, что я такая же, какой была, когда он меня любил. Что случилось? Поняла я все это намного позже, а тогда это было безумное горе. Так что, когда я встретила твоего папу, я долго не могла поверить, что меня можно полюбить, и ему пришлось долго меня приручать.
Вот так дела! Никогда не могла такого подумать о маме. Ничего себе! - Мамита, - это невероятно. Но у меня все совершенно другое. Я уже обещала Игорю, и схожу в эту аптеку. Но потом я изменюсь. Честное слово. Не огорчайся. - Не уходи сейчас, Триш, - сказала мама, - у меня плохое настроение. Побудь со мной. - Конечно, – заверила я. - Я ухожу только через час.
Через час я сбежала и направилась к аптеке. Я уже почти подошла к перекрестку улицы Яффо и Кинг Джордж. как вдруг у меня что-то разорвалось в голове, и я упала. Очнулась я от острого нашатырного запаха, попробовала открыть глаза, и тут же зажмурилась от дикой головной боли. Кругом был жуткий шум – визжали сирены, кричали люди. Сквозь этот хаос я слышала крик - Открой глаза. Открой глаза! где больно? - Голова, - еле ворочая языком, сказала я, и тут же снова вырубилась, хотя и чувствовала, что меня куда-то волокут. Я пришла в себя на больничной койке в коридоре больницы, вокруг стояли врачи, один из них наклонился и сказал: - Ну, что, малышка, пришла в себя? - У меня был обморок? - спросила я. - Почти, - ответили мне, - ты можешь говорить? Ты помнишь, какой сегодня день? Ты знаешь телефон родителей? Я напряглась. Что за глупости они говорят. Ну, болит голова, ну шумит в ушах, но это не значит, что я с ума сошла. Я им ответила на все вопросы, они подключили меня к какой-то капельнице, и ушли. А я мгновенно уснула. Проснулась оттого, что меня трясла за плечи мама и кричала: - Триш, открой немедленно глаза. Я открыла, и увидела залитую слезами маму, папу и Игоря. Он держал меня за одну руку, а папа за другую. Мама немедленно стала меня ощупывать, и выяснять, что болит. Ничего не болело. Немножко отдавало в голове и ушах от ее крика. - Чуяло мое сердце, - плакала мама, - нельзя было ее отпускать. Подошли врачи, сказали, что меня осмотрели, все в порядке, последствия шока будут еще сказываться, они могут оставить меня на ночь в больнице, а могут с родителями отпустить домой. Девочке нужен покой, сильное обезболивающее, и никакого шума – тут они выразительно посмотрели на маму. Через неделю она должна прийти на проверку, а если будут какие-то нежелательные симптомы – то раньше. - Конечно, - прошептала она. – Триш, деточка, мы едем домой. - А Игорь? – спросила немедленно я. - Конечно, – быстро отозвался он, – если твои родители не против. - Все, что она захочет, - сказал папа, - сходи. Поймай такси во дворе. А мы с Юлей и Триш будем тихонечко спускаться. На прощанье врачи сделали мне еще укол – вероятно, снотворное. Так что я задремала еще в такси, и даже не помню, как меня привезли домой, и уложили в кровать. Утром мне рассказали, что в пиццерии Сбарро, которая расположена почти на углу улиц Яффо и Кинг Джордж, произошел взрыв, а я чудом осталась жива, потому что хотя и была рядом с этим местом, но не попала в эпицентр взрыва. Пострадали не только те, кто сидели в самой пиццерии Сбарро, но и все, кто стоял на переходе трех улиц. Было много раненых, которых немедленно стали развозить по больницам. Тут и я попалась со своим шоком. У мамы в мастерской грохнуло. И картины стали падать со стен. Сначала она решила, что это землетрясение. А когда услышала сигналы полицейских машин и амбуланса, поняла, что это взрыв. И где-то близко. А я ушла 10 минут назад в том направлении. Дозвониться ей до меня не удалось – обычно в таких ситуациях отключают все мобильники, чтобы тот, кто взрывает, не мог по телефону еще что-нибудь тут же взорвать. Мама, как безумная выбежала на улицу, и попала в заграждение – полицейские огородили все пространство, и пропускала только скорые. – Она рыдала у заграждения и спрашивала, не видели ли тут девочку Триш со смешными волосами, в джинсах и фенечками на руках. Про фенечки оказалось очень кстати – кто-то из полицейских вспомнил, что была девочка в браслетах, у нее был шок и ее отправили в какую-то из больниц. Мама побежала в ближайший дом к подруге, и стала названивать по телефонам. Мой мобильник молчал, она стала обзванивать больницы, попыталась позвонить отцу и Игорю. Ничего. Подруга пока смотрела новости по телевизору – там обычно сообщают кого в какую больницу отправили. В этот момент ожил мамин пелефон, раздалось сразу несколько звонков. Но главное – позвонили папа и Игорь. Обоих тоже не пустили за ограждение, и они решили ехать узнавать прямо в больницы. Папа отправился в больницу "Шарей Цедек", Игорь решил сначала забежать в больницу «Бикур холим» – рядом с улицей Яффо. А мама, схватив такси, отправилась в Адассу. Уже когда она ехала в такси, раздался звонок из больницы, и ей сообщили, что я как раз в той Адассе, куда она и ехала. Она перезвонила папе и Игорю. Те круто изменили свои маршруты, и направились к ней. Почти все наши родные, и друзья часто бывают в этом районе. Рядом со «Сбарро» как раз в центре города огромный переход, и откуда бы ты ни шел, его не миновать. И весь вечер, и все утро весь Иерусалим был пронизан телефонными звонками. Люди хотели убедиться, что их родные и близкие живы. И мои родители звонили по телефонам, и им названивали и ахали, узнав, что я и тут ухитрилась оказаться в ненужном месте в ненужный час. Разговаривали шепотом на кухне – в моей комнате отключили телефон, чтоб была полная тишина. Утром мне было еще плохо, подташнивало, днем я пришла в себя, и спросила, где Игорь. - Он звонил уже несколько раз, - сказала мама. - И вы меня не позвали? - Он не просил, он понимал, что тебе сейчас лучше не разговаривать. Мне уже стало лучше, и я хотела видеть всех, особенно Игоря. Вечером – не в мастерскую, а домой, к нам начал подваливать народ со своими историями. Вероятно, людям надо побыть вместе после такого. И наш дом такой. Он - как корабль. Пришла мамина подруга Катя –журналистка. Пришли мои девчонки, народ все прибывали, и прибывал, Жить было невозможно. Катя принесла кучу снимков – она тоже оказалась там, но почти сразу после взрыва. Ее пропустили в заграждение, она снимала все подряд – для того, чтобы потом можно было отыскать этих людей, и для газеты. Потом она бросила фотоаппарат, и стала помогать спасателям. Снимки были ужасные. Разрушенное кафе, окровавленные люди, спасатели с носилками. Она снимала вблизи и издалека. И вдруг на одном из снимков мы увидели носилки вдалеке, а с них свисала рука в моем браслетике. - Боже мой, – закричала Катя, - это ты, а я тебя не узнала. - Нет, – сказала мама, вглядевшись, – это не Триш. Посмотри – волосы черные и длинные. А фенечки – мы же сделали их почти на весь город. - Какой ужас! – продолжала рыдать Катя. Я-то знала, что мама Катю просто обманула – не было там черных волос. Просто на мне в тот день была черная косынка. - Кстати, а никто из вас не знает, что с тем музыкантом, который всегда сидел у Сбарро? Оказалось, что его знали все. Знали, что на этом углу всегда сидит музыкант и играет. Но никто не знал его имени. Кроме Игоря. И тут Катя сказала, что мы обязаны его разыскать, что он, в некотором роде – символ Иерусалима. И не важно, что он не лучший музыкант на свете – важно, что невольно все его знали, и для всех он намертво связан с этим местом. Ну а потом все разъехались по домам. Я была не в себе еще целую неделю – оказалось, что у меня было легкое сотрясение мозга, и легкая контузия. Насчет легкой – это легко сказать – неделю я пролежала в комнате с зашторенными окнами и маялась головной болью. Впрочем, в сравнении с остальными пострадавшими я отделалась еще легко. Игорь делил свое время между работой, отцом друга и мной. Я перестала выпендриваться, стала кротка и молчалива, а Игорь пугался все больше – он знал другую Триш. Через неделю я обхамила его по телефону, а он бурно обрадовался: - Ура, Ты чувствуешь себя лучше. Когда начнем выходить из дома? - Завтра. - Отлично. У меня есть для тебя сюрприз. Никому не говорил, но завтра тебе покажу. Ты сможешь со мной доехать до Машбира? Он заехал на следующее утро за мной, мы поймали такси, доехали до банка «Апоалим» рядом с «Машбиром», и вышли. - Стой, – сказал он, - слушай. И вдруг послышалась знакомая мелодия. Я пошла вместе с Игорем на этот звук, как завороженная, по направлению к остановке автобуса, и увидела человека с гипсовой повязкой на шее. Он сидел на стульчике и играл на мандолине. Это был Боря. - Это мой сюрприз! Рада? Я его все дни искал, но не подошел – тебя ждал. - А почему Кате не позвонил? Она же просила. Мы отошли назад к Машбиру. Позвонили Кате, она примчалась мгновенно с фотоаппаратом и магнитофоном. Вот тут мы уже всей троицей и подошли. Катя попросила разрешение сфотографировать Борю, и взять у него интервью. Он сразу согласился и приосанился. - Здорово, что вас не было возле Сбарро в день взрыва! – радовался Игорь. - А кто вам сказал, что меня там не было? Видите гипсовый воротник на шее. Я там был. - А как же… - Бог спас. Мы переглянулись. Катя не выдержала и спросила: - А как он это сделал? Как все произошло? - Я же говорю – Бог и хозяин кафе Тут ошеломленная Катя включила диктофон и стала записывать. - Я сидел и играл у самых дверей. Вышел хозяин и попросил меня перейти правее, потому что моя музыка мешала кассирше работать. Я и передвинулся. Только успел сесть на стульчик, и тут раздался взрыв. Вы не представляете, что это было. Мимо пролетали тела людей, прямо на меня посыпались выбитые стекла… Если бы хозяин меня не прогнал с того места – меня не было бы в живых. Если бы я не успел рядом сесть на стульчик, а стоял бы – меня тоже не было бы в живых. Когда приехала скорая (амбуланс), я еще был в шоке, и говорил, что все в порядке. - Посмотри на себя, - сказали они, - ты же весь в крови, - и увезли сразу в больницу на улице Штраус. Оказалось, что я изрезался вылетевшими стеклами, даже задело хрящик позвоночника – видите? – Он показал на свой гипсовый ошейник, – приходится носить. , А вы хоть знаете, сколько незнакомых даже вам людей переживали сейчас за вас. Но ведь никто даже фамилии вашей не знал. Вы, наверно, думали об отъезде, после всего случившегося? - Куда я уеду, - отозвался Борис. – Мы сюда приехали не для того, чтобы уезжать. Здесь наши дети, уже взрослые, отцу моему девяносто четыре года будет, он живет в Бат- Яме, мне вот через три месяца шестьдесят будет. И пока я жив, я буду играть для всех. Я думаю. Что Бог меня и хранит, чтобы я мог дарить людям радость. Это моя работа. И я буду играть, что бы ни случилось». Катя назвала интервью – «А музыкант играет» «Немножко восторженно написано, - откомментировал потом статью папа, но Кате, естественно, ничего не сказал. Я же могу подтвердить, что последние слова Бори она записала слово в слово. А тогда ничего напыщенного не было. Вокруг Бори собрались люди, его фотографировали, и не только Катя, обнимали. Я заметила, что Игорь, обнимая Борю, сунул ему в карман несколько купюр. Катя обещала, что фотографии и статья появятся через два дня. Но отдать Боре газету не удалось – он отправился на лечение в санаторий. Мы решили сохранить для него пару экземпляров. Через месяц мы с Игорем, направляясь в дом Тихо, обнаружили Борю на улице Яффо на Французской площади. Мы сразу подошли к нему, и Игорь стал оправдываться, что не взял с собой газету, которую сохранил для Бори. " Молодой человек, - сказал ему Боря, - неужели вы думаете, что у меня нет этой газеты. Я отксерил 90 экземпляров и отправил своим родственникам во всем мире. Пусть они знают, что Борю так просто не сломить. Боря играет. И о нем пишут статьи. - Нормально, - сориентировался Игорь, - надеюсь, что все родственники почтут эту замечательную статью, и быстро уволок меня, так как я совершенно неприлично корчилась от сдавленного смеха. Он говорил с таким замечательным чувством собственного достоинства. Игорь обожает подытоживать. Вот и сейчас: - Зря смеешься над ним. Если подумать - этот взрыв даже пошел Боре на пользу. Отделался он легко – поносил немножко гипсовый воротник... – Он ему даже шел, - подхватила я. - Он еще раз уверовал в бога, он стал популярным благодаря статье, он обрел чувство собственного достоинства. Это немало! - Ну, да, - сказала я. - А меня тоже Бог спас? - Конечно. Бог и твои фенечки. - Как это? - Твоя мама рассказала мне – мы с ней много говорили, пока ты лежала дома в темноте, - что когда ты собиралась уходить в аптеку, то заметила, что одного браслетика на руке не хватало. Ты заметалась по комнате, и пока ты искала его, то потеряла на это минут пять. Это были те самые пять минут, которые тебя спасли. Значит, в этих фенечках был заложен свой смысл, и ты недаром настаивала, что их должно быть семь! - Это я такая умная? – обрадовалась я. - Нет. Это ты такая упрямая. Тебе вообще не нужно было туда ходить. Мы с твоей мамой пытались тебя отговорить. - Значит, ты говорил с мамой. А про стихи она тебе рассказала? - Нет. А что про стихи? - Ничего. Мне пора. Я должна бежать. И я убежала, на ходу крикнув ему, чтобы он мне позвонил завтра. Он и в самом деле умный и даже мудрый – вон как развернул историю с фенечками. Но пусть лучше он беспокоится, куда я так внезапно делась, чем я буду ходить за ним и спрашивать, когда мы увидимся. А насчет Бори и фенечек он, конечно, прав. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
