|
ЧАСЫ СТЕКОЛЬЩИКА
Иногда Корчак неожиданно высказывал необычную идею или мысль, которая
заставляла задуматься. Он был полон впечатлений, а его ум изобиловал идеями.
Но только часть своих соображений он высказывал полностью. Иногда он очень
быстро проговаривал подряд несколько коротких, а то и длинных предложений,
которые спешили одно за другим. Казалось, он пишет черновик, ищет подходящие
выражения и нужные слова, чтобы однажды переписать все набело.
Так же обстояло дело и с историей про часы. Он начал с чего-то, но не
закончил, не получилось, а ведь обещал рассказать мне историю своей жизни.
Я чувствовал себя обиженным ребенком, которому показали начало фильма, а
потом вывели из зала. Такое иногда случалось со мной в детстве, когда папа
или мама рассказывали мне перед сном сказку и я засыпал через несколько
минут, а на следующий день требовал, чтобы рассказ завершили.Случалось, что
они забывали, что рассказывали мне накануне вечером, и это очень меня
сердило. Я думал, что мной пренебрегают.
Прошло около двух недель с нашей последней встречи. Когда мы расставались,
Корчак сказал, что кто-то пригласил его на прогулку по Галилее и что затем
он хотел бы посетить Тель-Авив. Он произнес "Тель-Авив" с особым чувством.
Мне это было непонятно, и я переспросил его.
- А, - произнес он, - для тебя это нечто обыденное, но для меня - большой
город, мегаполис, полный жителей-евреев...
Помолчав, он добавил:
- Я говорил тебе, что за короткое время не могу по-настоящему насладиться
всем, что вижу. Я хотел бы задержаться в каком-то одном месте, которое было
бы близко моему сердцу. Я ведь дважды бывал в Палестине, но только в кибуце.
К тому же с некоторыми израильтянами я познакомился еще за границей, и они
рассказали мне о методах воспитания в кибуце, что меня очень заинтересовало.
Сегодня, оглядываясь назад, я думаю, что просто боялся затеряться в городе.
А может, я находился под влиянием моих друзей-халуцим и считал, что жизнь в
городе не соответствует идеалам сионизма, поскольку настоящий сионист должен
жить на земле. Перед тем как вернуться в Польшу, я даже пытался снять
комнату в Хайфе.
- В последний момент вы решили остаться в Палестине?
- Нет, вряд ли, - пробормотал он, погрузившись в раздумья. - Может, это было
бессознательно...В тот час мы сидели в небольшом тель-авивском ресторанчике
недалеко от здания муниципалитета. Это заведение нравилось мне не только
из-за превосходной еды, но особенно из-за теплой атмосферы, которую
создавали посетителям хозяева и симпатичная молоденькая официантка. Корчак
попробовал салатов из маринованных овощей и огляделся. На стене висел
портрет популярного певца.
- Кто это? - спросил Корчак.
Я рассказал ему, что это известная личность, певец, которого знают и любят
уже много лет все израильтяне независимо от возраста и положения.
Корчак внимательно выслушал меня и сказал: "Я всегда любил слушать песни, но
сам - не Карузо..." Мы оба рассмеялись.
Вскоре нам принесли заказанные блюда. Какое-то время мы молча и с аппетитом
ели.
- А что с той комнатой, которую Вы хотели снять? - напомнил я.
- Я вижу, ты не отступаешь: стоит мне что-нибудь вспомнить, как ты уже не
отпускаешь меня. Нет-нет, это не упрек. Я сам такой и всегда был таким. Даже
когда был маленьким. Все дети любят задавать вопросы, но я был почемучка из
почемучек, никто не мог со мной сравниться. Я тебе об этом рассказывал,
верно? Кстати, ведь в пасхальной Агаде главное - это четыре вопроса.
- Да, четыре положения, - поправил я. Корчак тут же попросил меня повторить
это слово и внес его в свой блокнот, полный записей. И как обычно, встречая
новое слово, начал повторять его, как бы пробуя на вкус: "Положения,
положения..." Закрыв блокнот, он положил его рядом с тарелкой. По радио
передавали парад популярных мелодий. Тем временем нам принесли основное
блюдо.
- Дело было так, - вернулся Корчак к своему рассказу. - За день-два перед
тем, как мне отплывать назад в Польшу, я прогуливался со своим приятелем по
берегу моря в районе Бат-Галим. Ты ведь знаешь, где это? Приятель показывал
мне казино и прогулочную площадку. Дело было осенью, и гулявших было
немного. Я люблю эту особую атмосферу у берега моря. Такое успокоение,
которое располагает к размышлениям и неторопливой продолжительной беседе с
добрым другом. Нам было о чем поговорить, так как я был полон впечатлений от
своего тогдашнего пребывания здесь. Так мы себе мирно прогуливались, будто в
Европе и не начали сгущаться мрачные тучи, будто в Польше все было в
порядке. Нам хотелось отвлечься, забыть обо всем этом.
И вдруг я замечаю на фронтоне одного из домов картонную вывеску. Я попытался
разобраться в надписи, но, как обычно, мои лингвистические амбиции
превосходили мои реальные познания... По моей просьбе товарищ прочитал:
"Сдается квартира".
- Давай зайдем в дом, - предложил я ему.
- Зачем? - удивился он.
- Я хочу посмотреть, как сдают комнату в Палестине.
Приятель уже знал мой характер и не стал спорить. Дверь нам открыла женщина
среднего возраста, которая, по-видимому, занималась уборкой квартиры.
Пригласив нас войти, она спросила:
- Вы хотите снять комнату?
- Да, если понравится.
Она провела нас в небольшую комнату, окно которой выходило на море, что мне
очень понравилось. Затем мы с хозяйкой обошли всю квартиру. Я интересовался
расположением туалета, можно ли будет пользоваться кухней, где ближайший
продуктовый магазин. Учтиво и подробно женщина ответила на все мои вопросы.
Мой приятель с трудом сдерживал улыбку. А мне нравилось спрашивать и
получать ответы. После того как мы договорились о цене, хозяйка принесла нам
чай. Она спросила меня:
- Господин - новый репатриант?
- Да, в известном смысле.
- Что это значит? Вы турист?
- И турист, и репатриант.
- Владеете какой-то профессией?
- Более или менее, - отвечал я шутливо.
Мои ответы не удовлетворили чувство любопытства хозяйки. Что это будет за
жилец такой, что сам не знает - кто он и что он? А я напротив - из ее
ответов я узнал о жизни в стране. В конце разговора, когда я рассказывал
женщине о своих воспитанниках в Доме сирот, она оживилась, достала
фотографии своих детей и стала объяснять:
- Видите - это моя старшая, ей шестнадцать, скоро школу заканчивает.
Красивая, правда? Это - средний сын, ему десять. Большой шалун, однако
сообразительный. Похож на своего отца. А это - младшенький, ему пять, ходит
в садик.
Сколько любви и гордости было в ее голосе!Моя шутка по поводу комнаты уже
становилась совсем несмешной. Я почувствовал, что, если задержусь здесь еще
на минуту, действительно сниму комнату, поскольку захочу познакомиться с ее
мужем и детьми и сразу начну их сравнивать с детьми, которых наблюдал в
кибуце...
- Если бы только та добрая женщина знала, что я собирался взвешивать ее
детей, измерять их рост и проверять на отсутствие насекомых в волосах - то
есть все то, что я обычно делал со своими воспитанниками в приюте23, - она
бы вряд ли сдала мне комнату. - Мы оба рассмеялись.
- Ну вот, - сказал Корчак, - это тот самый рассказ, что ты так хотел
услышать. Не слишком-то захватывающе, правда? Но для меня это важно. Я
всегда придавал деталям и частностям больше значения, чем самим событиям.
Подробности говорят мне гораздо больше, чем общие положения и крупные
события.
К тому времени уже подали кофе, и Корчак настаивал, что заплатит за нас
обоих. Мы вышли на улицу, залитую солнцем, и дошли до площади мэрии, где у
меня была назначена встреча с моей девушкой. Она слышала от меня о Корчаке,
и в тот день я собирался представить его ей. Он был в ударе: учтиво
поцеловал ей руку, был деликатен, очень мил и, разумеется, любопытен. Во
время нашей прогулки он расспрашивал ее об учебе в университете, о родителях
и братьях. Было заметно, что подобные расспросы были ей не по душе.
Действительно, тому, кто не знал Корчака, он мог показаться законченным
занудой. Я намекнул своей подруге, чтобы она отнеслась к нему терпеливо.
Однако Корчак с его тонкой интуицией и сам быстро почувствовал, что тут ему
попалась нелегкая собеседница, не то что та женщина из Бат-Галим, о которой
он недавно мне рассказывал.
- Может, я задаю слишком много вопросов, но ты ведь знаешь, что я не из
полиции, - добавил он шутливым тоном, а его глаза за стеклами очков
смеялись. Она немного растерялась и смягчилась:
- Нет, нет, все в порядке, просто я не привыкла... Корчак, что было так
непохоже на него, вдруг
перестал слушать мою подругу - что-то другое привлекло его внимание. Его
взгляд остановился на витрине, мимо которой мы проходили.
- Может, задержимся на минутку? - предложил он.
Это был магазин часов и всяких старинных вещей. Там были по-настоящему
привлекательные вещицы: настенные часы, большие часы в стеклянном корпусе,
через который было видно работу механизма, швейцарские часы с кукушкой, часы
в фарфоровом корпусе, вокруг циферблата которых располагались фигурки
розовых юношей и девушек, резвившихся среди цветов и овечек.
- Часы, - сказал я Корчаку, - они всегда очаровывали меня. Как я завидовал
одному моему товарищу, в доме которого были старинные часы, доставшиеся его
отцу от старого дяди. Я мечтал, что когда-нибудь и у нас в доме будут такие.
- Я понимаю тебя, - ответил Корчак. - Я всегда думал, что время, которое
показывают часы, как бы зависит от их формы: наручные-малозначительное, а
настенные сообщают время важное и значимое...
- Какая интересная мысль! - воскликнула моя подруга. Корчак улыбнулся и
покраснел. Я обрадовался, увидев, что лед между ними начинает таять.
Выражение лица Корчака изменилось. Было видно, что из динамичного
настоящего, пребывание в котором сопровождалось у него интересом ко всему
окружающему, он в очередной раз переносится в далекое прошлое.
"Вот, сейчас, он расскажет о часах своего деда", подумал я. Однако этого не
произошло.
Моя девушка должна была возвращаться в университет, и я хотел проводить ее
туда, а заодно и поменять книгу в библиотеке. Я потребовал у Корчака
обещание, что в следующий раз он обязательно расскажет нам про часы.
- Ты точно как мои воспитанники - во что бы то ни стало требуешь рассказ...
Ну, ладно, я обещаю.
И вот по прошествии двух дней мы трое снова встретились на прогулочной
площадке возле моря. Корчак предложил, чтобы мы спустились прямо к воде и
сели на песок. Я вспомнил о его любви к золотым пескам24.
Вовсе не просто рассказывать что-нибудь так, как это делал он. Его истории
не всегда были последовательными, поскольку происходящее вокруг так занимало
его, что он частенько неожиданно отвлекался. Волны на море, купающиеся и
загорающие люди, маленький щенок, потерявший своего хозяина, краснолицый
торговец мороженым, играющие в теннис - все эти мимолетные, но столь
привлекательные для него картины прерывали его повествование. Поэтому я
приведу тот длинный и путаный рассказ Корчака целиком, так, как он
отпечатался в моей памяти.
"Вот часы моего деда. Правильнее сказать - прадеда. Взгляните, какие они
тяжелые, сколько они всего повидали, как поцарапан корпус. Но я не хочу
пускаться в философские рассуждения, а просто расскажу о них. Вот как было
дело.
У моего прадеда была особая профессия, которая до сегодня вызывает у меня
необъяснимое восхищение. Он был стекольщиком, то есть вставлял стекла в
окна. Однако в те времена семьи были большие и одного ремесла было
недостаточно, чтобы всех прокормить. Поэтому прадед также покупал и продавал
заячьи шкурки. Немного странное занятие для еврея, но что было - то было.
Что же касается его ремесла стекольщика, то как раз у большинства жителей
нашего местечка - евреев - и не было стекол в окнах. Они были слишком бедны.
Стекло считалось роскошью, и евреи просто закрывали свои окна досками. Кто
же тогда мог нуждаться в услугах стекольщика? Может быть, только два богача,
живших в нашем местечке. Один из них был скупой торговец зерном, а другой
держал монополию на торговлю табаком икрепкими напитками в нашей округе. Что
касается второго, то он иногда помогал беднякам.
Итак, мой прадед ходил от замка одного польского шляхтича к другому. В их
роскошных особняках было много комнат, много окон и много стекол. Мне
известно, что люди любили моего предка. И не только за то, что он был умелый
и добросовестный мастер, но и за то, что был он человеком дружелюбным, а
также славился как хороший рассказчик. Может, и я немного унаследовал от
этого его дара... Мне нравится думать, что прадед вставлял стекла, через
которые приходил к людям свет. Будто каждый раз он заново помогал тому, кто
принес свет в этот мир. Будто благодаря стеклам моего прадеда светлела жизнь
больших и маленьких, да и вообще всех Божьих созданий. Благодаря этим
стеклам можно было насладиться лучами солнца - осознание этого и сегодня
согревает мое сердце. А зимой, когда я надеваю теплую одежду и кутаюсь в
пальто, я также думаю иногда и о тех шкурках, которые прадед покупал и
продавал... Я не знаю, как было его имя, но про себя я называю его
"приносящий свет"25.
Однажды, несколько лет назад, мне довелось посетить одну маленькую церковь в
той округе, где жил и странствовал мой прадед. Там были прекрасные витражи и
ставни на окнах, которые пропускали свет внутрь темного помещения.
Я спросил себя: может, часть этих стекол установлена моим предком? Однако
наши семейные хроники не сохранили никаких указаний на то, что он вставлял
стекла в церквах. Все это плод моей фантазии, но кто знает?.. А как к нему
попали эти красивые часы? И вот я подхожу к главному.
В одно из своих странствий забрел прадед в небольшую долину, где раньше
никогда не был. Долина была окружена холмами, на которых росли хвойные леса.
Мой стекольщик управлял своей старенькой повозкой, в которой в высоком
деревянном ящике хранились стекла разной величины. В другом ящике он держал
купленные заячьи шкурки. Моя фантазия рисует картину того, как мой предок в
своей повозке едет по проселочной дороге. В повозку запряжена коричневая
лошадь, которая служит прадеду уже три года. Дорога лежит меж заброшенных
картофельных полей и рощ старых кипарисов. Хотя мастер отправился не на
прогулку, он все равно не может не наслаждаться пейзажем и щебетом птиц, во
множестве носящихся в воздухе. Небо было покрыто облаками, и частенько
накрапывал легкий дождь. И вот подъезжает стекольщик к большому дворцу.
Здесь, думает он, я смогу кое-что заработать, если не стеклами, то на
шкурках. Даже в трудные времена, сообщает наше семейное предание, прадед
оставался человеком оптимистичным и не терявшим надежды.
По мере того как повозка приближалась к дворцу, прадед начинал замечать
признаки заброшенрада покосилась, расположенный перед домом некогда
ухоженный сад порос дикой травой, и даже бродячие собаки казались особенно
жалкими и несчастными.
Стекольщик слезает с повозки, подходит к работнику, копающемуся в саду, и
называет себя, а был он в округе известен. Работник пожимает ему руку и
говорит:
- Да, взгляните, действительно отсутствует много стекол. Около месяца назад
здесь случилась сильная буря и разбилось много окон, которые до сих пор не
починены. Но, чтоб вы знали, хозяева дворца, хотя и знатного рода, денег
почти не имеют.
Но это мастера не остановило, он вошел во дворец и был принят его хозяином,
старым польским шляхтичем с пышными усами. Выяснилось, что он живет тут один
с несколькими слугами. Несколько лет назад он овдовел. Дети выросли,
женились и разъехались жить по разным уголкам страны. Иногда они приезжают
навестить отца в конце недели или на праздники.
- Верно, - говорит дворянин, - была ужасная буря, повылетало много стекол, и
я бы хотел вставить новые. Однако я не смогу заплатить тебе много.
И тут прадед, которому шляхтич понравился, говорит:
- Ладно, о цене сговоримся. Я также торгую кроличьим мехом, и если часть
оплаты получу шкурками, то возьмусь за дело.
Вообще-то, как говорили у нас в семье, прадед был неважным торговцем и
бизнесменом. Гораздо более важным для него было общаться с людьми. Вот и
объяснение того, почему он не разбогател... И это я у него унаследовал.
- Ладно, - говорит знатный поляк, - я сейчас пошлю двоих слуг охотиться на
зайцев и обрабатывать шкурки. И еще до того, как ты закончишь свою работу, у
тебя будет связка выделанных шкурок.
И вот, с помощью одного из слуг мастер принимается вставлять стекла в окна.
Начал он с северного крыла дворца и скоро понял, что стекол нужно много,
поэтому несколько раз пришлось ему ездить в близлежащий городок за
материалом. Работа продолжалась неделю, и все это время прадед жил в одной
из комнат дворца. Дворянин следил за тем, чтобы мастеру было удобно и чтобы
ему исправно приносили еду и питье. Бывало, что хозяин приходил во время
работы и интересовался деталями. Он удивлялся мастерству прадеда: как тот
измерял проем окна и с помощью алмазного резца резал стекло нужного размера,
как готовил оконную замазку, точно подгонял и устанавливал стекло на свое
место. В конце недели шляхтич говорит:
- Я вижу, что ты мастер своего дела, поэтому хочу попросить тебя кое о чем
особом. Завтра нужно вставить восемь больших стекол в главной гостиной. Но
на этот раз тебе не понадобятся стекла, которые ты покупал в городе.
Стекольщик прервал работу, разогнул спину и обратился к хозяину дворца:
- Жаль, ведь у меня еще осталось достаточно стекла и мне не нужно специально
отправляться за ним в город.
- Нет, на этот раз ты должен вставить "французские стекла".
Мастер не понял сказанного хозяином, и тогда тот пригласил его пройти с ним
в гостиную. Это был некогда роскошный зал, но теперь и в нем были видны
признаки запустения. На полу валялись осколки битого стекла. Шляхтич поднял
несколько из них и показал стекольщику. Это действительно было необычное
стекло, отшлифованное совершенно особым способом.
- И вправду нечто необычное, - удивился мой прадед. - Никогда не видел
подобного. Думаю, что у нас в округе такого стекла не найти.
Хозяин дворца ответил не сразу. Проведя рукой по своим белым усам, он
сказал:
- Когда закончишь сегодня работу, приходи в мою комнату, и я расскажу тебе,
чем вызвана моя просьба..."
Солнце начало садиться. Подул приятный вечерний ветерок, но все еще было
достаточно жарко. Корчак прервал свой рассказ и растянулся на песке, закинув
руки за голову. Я сходил купить несколько баночек прохладительного, и мы
трое молча потягивали напиток. Затем Корчак снова сел, с улыбкой посмотрел
на мою подругу, которая явно ждала продолжения рассказа, и заговорил:
"Вечером того же дня пришел стекольщик к хозяину замка. После того как они
славно отужинали и выпили немного домашней водки, шляхтич приступил к
рассказу.- Этот дворец восемьдесят лет назад построил один из моих предков.
Он был известен как мужественный воин, а также как человек, не жалевший
денег на содержание роскошного гардероба. Он обустроил дворец по последнему
слову моды того времени: начиная с дорогой изысканной мебели и до
хрустальных люстр, которые он выписал из-за границы. Особенно тщательно он
отделал эту главную гостиную, в которой мы сейчас находимся. Он лично вникал
во все детали и постоянно советовался с мастерами и художниками. К тому
времени, когда пришел черед стеклить эти окна, мой предок прослышал, что
существуют какие-то необыкновенно красивые, но дорогие стекла, которые
делают умельцы только в одной маленькой деревне во Франции. Он распорядился
завершить все работы по отделке зала гостиной, но не вставлять стекла. Затем
сам запряг в экипаж своих лучших лошадей, распростился с домашними и
отправился в путь..."
- Да, - Корчак решил сделать отступление в рассказе польского дворянина, -
словно дьявол искушал его. Подумать только: человек оставляет семью, чтобы
разыскать какие-то редкие стекла. Но эта черта его характера пришлась мне по
душе. Да и мой предок-стекольщик, случись у него такая история, поступил бы
точно так же. А может, он и поступал так, да только до нас это не дошло. В
любом случае, я бы тоже мог пуститься в такое отчаянное путешествие.
Тут Корчак прямо обратился к моей девушке:
- Вы знаете, что однажды я написал повесть "Три путешествия Гершека"?
- Нет, а о чем она?
Корчак помолчал немного, как бы вспоминая подробности сюжета, и продолжил:
- Гершек был бедный мальчик, живший в одном еврейском местечке много лет
назад. Эту историю я услышал от своего отца, а тот - от своего. Может,
Гершек - это один из моих предков? Этот Гершек, жилось которому ой как
несладко, все время грезил о Стране Израиля, текущей молоком и медом. Он
слышал о ней от своего брата и некоторых взрослых, но был единственным, кто
принимал эти рассказы на веру. Трижды он пытался отправиться пешком в Святую
Землю. Дважды его возвращали домой, а на третий раз он пропал где-то между
долами и весями.
- Но рассказ-то неокончен, - проговорила моя подруга. - Гершек ведь так и не
достиг своей цели...
Не сразу, но Корчак ответил, как бы размышляя вслух:
- Всю свою жизнь Гершек пытается достичь Страны Израиля, но это ему никак не
удается. Я всегда спрашивал себя - почему? Что мешает? Может быть, несмотря
на его огромное желание, все дело в нем самом?
Мы помолчали.
А потом, как это характерно для его странной манеры рассказывать, Корчак
вдруг совсем другим голосом продолжил повествование от имени усатого
польского шляхтича:"... Итак, тот дворянин, назовем его пан Ладислав,
отправился во Францию.
Через несколько недель он пересек французскую границу и уже приближался к
той горной деревеньке, где, как ему было известно, изготавливали это
необычное стекло. Но возникли препятствия. Однажды, когда он ехал лесом, на
него напали разбойники. Грабители отобрали все его деньги, связали и увели с
собой в лесную чащу, где они жили со своими семьями.
Поскольку пан Ладислав знал французский, ему не составило труда объяснить
разбойникам цель своей поездки. Разумеется, они знали ту деревню,
находившуюся поблизости. Короче, его привезли туда и устроили встречу с
деревенским старостой, который выслушал его рассказ. Злодеи сообщили, что
готовы отпустить пана Ладислава, если староста заплатит за него выкуп.
- Но что нам за дело до него? - спросил деревенский голова. - Ведь он даже
не наш - это же польский аристократ.
Пан Ладислав перебил его:
- Я ведь приехал издалека, чтобы купить ваше замечательное витражное стекло.
- Да у тебя и гроша в кармане нет! - расхохотался староста.
Пан Ладислав был мужчина видный и красивый и успел понравиться его дочери,
стоявшей рядом с отцом во время этого разговора. Она сказала:
- Отец, извините, что я вмешиваюсь, но, может быть, есть какой-нибудь выход?
- Пан Ладислав улыбнулся ей, и она зарделась. И тогда в голове пана
Ладислава возникла идея. Шанс на удачу был невелик, но и терять ему было
нечего. Он предложил:
- Господин староста, я молод и силен, выкупите меня у разбойников, и я буду
работать на вас столько лет, пока не покрою сумму, которую вы потратите на
меня. После этого я продолжу работать, чтобы заработать на витражи для моего
замка.
Странно, подумал староста, услышать такое предложение от человека, который
пока не располагает моим доверием. Но чего только не сделает отец для
любимой дочери, смотрящей на него с мольбой в глазах? Он столковался с
грабителями о сумме выкупа, и на три года пан Ладислав стал его работником.
Он честно выполнял любую тяжелую работу в деревне, которую ему поручали, но
с особым усердием - возле больших стеклоплавильных печей. К концу третьего
года он освободился из кабалы и женился на дочери старосты, а за два
последующих года заработал деньги, необходимые на покупку витражей. Тем не
менее пан Ладислав не спешил возвращаться на родину, поскольку ему нравилась
благополучная и размеренная жизнь в деревне. Он научился наслаждаться жизнью
во Франции, столь отличной от жизни в его бедной стране.
Польский аристократ оставался там еще несколько лет, у него родилось четверо
детей. Он нравился и старосте, и всем остальным жителям деревни. Дело даже
шло к тому, что через несколько лет он и сам наверняка стал бы деревенским
старостой. Однако, несмотря на то что прошло столько лет, пан Ладислав все
еще тосковал по своей родине, а по ночам, во сне часто видел прекрасную
гостиную своего замка, в окнах которой нет стекол. И потому однажды он
собрался, купил необходимое количество витражного стекла, погрузил его на
повозку и распрощался с женой и детьми. Разумеется, он пообещал им, что
вернется. Они плакали, обнимая его, и, конечно, верили, что их муж и отец
вернется. Он ведь так и не признался им, что в свое время оставил в Польше
жену и маленького ребенка.
И вот, после восьмилетнего отсутствия пан Ладислав вернулся в свой замок - к
своей терпеливой супруге, восьмилетнему сыну и родителям, которые думали,
что его уже и нет в живых. Через день после приезда он пригласил двоих
стекольщиков, которые под его руководством установили витражи, вызвавшие
всеобщее восхищение своей тонкостью и прозрачностью. Люди приходили
издалека, только чтобы полюбоваться чудесными стеклами. Говорили, что пан
Ладислав особенно любил демонстрировать их в определенное время суток:
утром, когда первые лучи солнца пробивались сквозь их звездчатый рисунок, в
сумерках, когда свет, проходя сквозь витражи, казался красноватым, и в
лунные ночи, когда луна заливала гостиную своим белым светом...
Хозяин замка выпил свой стакан водки и замолчал, а мой стекольщик, любивший
не только рассказывать, но и слушать, был очарован услышанным:
- Да, действительно, замечательная история. А что, французские витражи все
еще существуют? Можно ли их разыскать?И тогда пожилой аристократ рассказал
ему, что в далекой столице живет один человек, хозяин склада, на котором
имеются такие витражи. А затем хозяин попросил стекольщика, чтобы тот
отправился туда в сопровождении двух его слуг, купил необходимые стекла и
привез их сюда. Мой прадед заколебался. Он уже скучал по своим домашним,
однако не хотел огорчать и достойного хозяина дворца, подарившего ему такой
замечательный рассказ...
Для того чтобы изыскать средства на приобретение стекол, шляхтич продал
некоторые из своих полей и вручил деньги моему прадеду. В результате поездки
туда и обратно, которая продолжалась две недели, стекольщик привез эти
французские витражи. И после того, как установили окна, привели в порядок
гостиную и зажгли свет в хрустальных люстрах, хозяин дворца пригласил своих
детей и внуков, а также окрестных аристократов. Они устроили праздник,
который впоследствии получил известность как "праздник стекла и света".
На следующий день, когда истекал ровно месяц пребывания моего родственника
во дворце шляхтича, он распрощался с хозяином. Последний, добавивший к
оплате также большой узел с выделанными заячьими шкурками, обнял мастера и
сердечно его поблагодарил.
И вот, когда прадед уже уходил, спускаясь по лестнице, на полпути он услышал
голос хозяина замка, просившего его на минутку вернуться. И когда он
вернулся, то обнаружил шляхтича стоящим посреди комнаты и держащим в руках
массивные карманные часы.
- Послушайте, друг мой! Вы столько вложили в обновление этой прекрасной
комнаты и проявили столько терпения, слушая мой рассказ... Взгляните - вот
часы, принадлежавшие некогда пану Ладиславу и с тех пор хранящиеся в нашей
семье. Я думаю, что он привез их из своего путешествия во Францию. Жить мне
осталось недолго. Мои дети не интересуются историей нашей семьи. Мне
думается, что если и есть кто-то, кто достоин владеть этими часами, то это -
вы!
И затем, несмотря на все протесты прадеда, поляк-дворянин вручил ему эти
часы и с миром отпустил домой..."
Между тем на берег и на море уже опустилась тьма. Мы встали, отряхнули песок
с одежды и медленно поднялись по ступенькам, ведущим к прогулочной площадке.
Впечатление от рассказа было сильным. Когда мы уже шли к центру города и
пауза явно затягивалась, Корчак вдруг продолжил:
- Эти часы переходили в нашей семье из поколения в поколение. Однажды, когда
папа уже был болен, он позвал меня в свой рабочий кабинет. Мне тогда было
около тринадцати. Он нажал на скрытую кнопку в своем письменном столе, и
тогда открылся небольшой потайной ящик, а в нем лежали эти часы. "Возьми их,
- сказал мне папа. - В нашей семье принято, чтобы часы переходили от отца к
сыну. Я хочу передать их тебе, пока у меня еще есть время". И тогда мы оба
сели, и он неторопливо и во всех подробностях рассказал мне историю часов. И
еще добавил: "А ты передашь их своему сыну..."Две недели спустя он был снова
госпитализирован в связи с обострением психического расстройства, от
которого страдал. С тех пор я его больше не видел...
Никто из нас не произнес ни звука. Мы дошли до остановки и сели в автобус,
который довез нас до центрального автовокзала. Мы проводили Корчака до
автобуса, отправлявшегося в Рамат-Ган, так как там жили друзья, у которых он
собирался остановиться. Он уселся у окна, так что мы смогли обменяться еще
несколькими словами.
- Ну? - спросил он, улыбаясь. - Наконец-то тебе удалось услышать рассказ о
часах.
- Да, - сказал я, - это стоило того, чтобы ждать.
А моя подруга добавила: "Очень даже стоило!" И мне показалось, что ее
искренние слова вызвали у него большую радость, нежели мои. Автобус
тронулся, но Корчак еще успел крикнуть нам: "У меня есть еще кое-что важное
рассказать о часах. В следующий раз". И помахал рукой. Мы, оставшись одни на
перроне, смотрели на удалявшийся автобус и махали ему в ответ.
- Теперь я понимаю, - сказала моя подруга, - почему ты так много говорил о
нем. Какой удивительный человек! Я почти приревновала тебя к нему... Я очень
рада этому знакомству...
Она прижалась ко мне и замолчала.
И снова прошла неделя до нашей следующей встречи. На этот раз Корчак пришел
к нам. Мои родители уехали в поездку за границу, двое моихбратьев гостили у
наших родственников в другом городе. Моя подруга приготовила ужин.
После еды мы удобно расположились в гостиной. Корчак медленно потягивал
бренди из рюмки. Моя подруга нетерпеливо напомнила ему:
- Вы помните, как крикнули нам из автобуса, что хотите рассказать что-то еще
о часах?
- Да, - ответил он, - я не забыл. Я надеюсь, что вы не разочаруетесь,
поскольку на этот раз это не романтическая история, а рассказ, связанный с
моим отцом. Еще перед тем, как его в последний раз положили в больницу, его
состояние начало ухудшаться. Одним из проявлений этого было то, что он
утратил способность ценить вещи. Отец стал легкомысленно относиться к
имуществу семьи - дешево продал драгоценности и довел до банкротства свою
адвокатскую контору. Мы вдруг обеднели26.
Что вам сказать? Я был ребенком из богатой семьи, а потом, когда все
перевернулось, мне довелось испытать бедность. Я на личном опыте узнал, и
что такое богатство, и что такое бедность. Я знаю, что можно оставаться
добрым и порядочным в трудной ситуации и быть несчастным даже с большими
деньгами.
Вы спросите: "А какая связь всего этого с часами?" А связь есть, и притом
самая печальная.
Корчак снял очки, протер их носовым платком, убрал его в карман и, вновь
водрузив очки на нос, продолжил:
- И вот тогда, когда мы начали привыкать к бедности, моя сестра Анка и я
были вынуждены начать работать, чтобы помогать матери. Анка работала вторую
половину дня в близлежащей бакалейной лавке, а я, будучи отличником, давал
частные уроки. И я настолько втянулся в эту работу, что иногда сам
проваливался на экзаменах в школе. Тогда меня спасло только то, что я
отлично отвечал на устных экзаменах.
Вы думаете, что учителя заволновались и стали спрашивать себя: "Что
случилось с Генриком, почему он так скатился в учебе?" Как мне хотелось,
чтобы они спросили меня об этом, чтобы узнали причину, но я был слишком
горд, чтобы просить к себе внимания. Однако это кое-чему научило меня, когда
позднее я сам стал педагогом и воспитателем. Я научился присматриваться к
моим питомцам и улавливать каждое изменение в их поведении и привычках.
Однако, несмотря на все мои усилия, теперь мне ясно, что я замечал далеко не
все.
Через две улицы от нашего дома располагалась антикварная лавка. (Я тут же
вспомнил, как во время нашей прогулки по городу Корчак прильнул к витрине
магазина, где продавался антиквариат и часы!) Мы с Анкой любили
рассматривать ее витрину и восхищались очаровательными вещицами, которые там
были выставлены. Иногда нас замечал хозяин лавки и, будучи человеком добрым,
приглашал нас войти внутрь и полюбоваться вещами вблизи. О каждой он мог
рассказать интересную историю. Он также угощал нас конфетами. Однажды мы с
Анкой, как обычно, пошли посмотреть, что новенького появилось у нашего
друга-антиквара. Мы прильнули носами к стеклу и заглянули вовнутрь. И вдруг
одновременно, словно сговорившись, отшатнулись от витрины, посмотрели друг
на друга и разом воскликнули: "Да это же наши часы!" В витрине, между стулом
в стиле Людовика XIV и смокингом были выставлены черные красивые часы,
которые обычно стояли на столе у нас в гостиной. Очевидно, что и их отец
продал, когда помутился его рассудок. Узнавший нас продавец предложил нам
войти в магазин. Он заметил наше волнение и спросил, что случилось.
Заикаясь, мы начали наперебой говорить:
- Эти часы... Эти черные часы, они были наши! Продавец рассказал, что часы
приобрел его
компаньон, когда его самого не было в магазине. "Сколько вы за них
заплатили?" - спросила Анка, которая из нас двоих была самой практичной. Он
назвал сумму, которой, конечно, у нас с собой не было.
- А если мы принесем деньги? - спросил я с надеждой.
- Пожалуйста, - ответил он, - сможете выкупить часы за ту сумму, что они
стоили нам. Я не хочу на вас зарабатывать.
Цена была довольно высокой, но мы надеялись, что если как следует поработаем
и немного сэкономим на еде, то сможем накопить требуемую сумму. Мы уже
предвкушали мамину радость, когда она увидит нас с часами.
- Вы должны принести деньги в течение двух недель, - сказал продавец, - мой
партнер не согласится ждать больше.
Я взял еще несколько дополнительных учеников, с которыми занимался по
вечерам, а Анка по ночам работала уборщицей в окрестных магазинах. Каждый
день мы бегали посмотреть, там ли еще наши часы или нет. В конце концов мы
накопили всю сумму. Кажется, это действительно было спустя две недели, хотя,
разумеется, не могу утверждать наверняка.
Я это помню как сейчас. Анка держала деньги в кошельке. Мы оба были усталые
и измученные после двух недель напряженной работы и бесконечных уроков. Но
какое же это было счастливое чувство! Как будто мы возвращаем пропавшего
члена семьи. А ощущение гордости за то, что все сделали своими руками, как
взрослые! И вот мы пришли в магазин. Взглянули на витрину - часов на месте
не было! "А, - подумал я, - он их уже приготовил и завернул для нас". Внутри
сидел второй хозяин магазина, которого мы почти не знали.
- Мы пришли выкупить черные часы, - взволнованно сообщил я.
- Сожалею, - ответил он сухо, - но вчера я продал их за сумму в три раза
большую, чем та, что принесли вы.
Нам обоим сделалось нехорошо: появилось даже ощущение дрожи в коленях, как
перед потерей сознания. Моя сестра выкрикнула в слезах:
- Это непорядочно! Вы обманули нас!
- Не я. Это мой партнер пообещал вам.
Мы вышли подавленные и беспомощные. Деньги, которые мы собрали, потеряли в
наших глазах всякую ценность. Часы не вернулись к нам, и чувство горечи
детей, которых обманули взрослые, не прошло до сегодняшнего дня. Больше мы
по той улице не ходили. Мы не хотели видеть ту витрину и того продавца, что
был с нами так мил...
Корчак глубоко вздохнул.
Моя подруга не могла сдержать слезы: "Какая несправедливость!" - проговорила
она. Корчак погладил ее по руке и ничего не сказал. Я разлил бренди по
рюмкам. Моя девушка вернулась из ванной, вымыв лицо. Корчак посмотрел на нее
с симпатией и нежностью. Мы сидели в молчании. Из соседней квартиры
послышалась музыкальная заставка начинающихся новостей по телевизору.
- Если у вас есть еще немного терпения, я хочу кое-что добавить, чтобы конец
не был таким грустным. - Корчак вопросительно взглянул на нас, и мы оба
кивнули.
- Есть у меня особая любовь к ремесленникам и мастерам. Следить за работой
умельца, как точно и, сноровисто он ее выполняет, - это одно из моих любимых
занятий в жизни. Можно сказать, что мои ученики страдали от моей
одержимости: я вечно водил их к разным знакомым ремесленникам и заставлял
детей молча наблюдать за их работой. Смотреть, как сапожник режет кожу,
тянет нити и готовит их к шитью, как он вонзает маленькие гвоздики в
очерченную дугу подошвы или как устанавливает металлическую колодку,
зажимает ее между ногами, пока она не займет удобного для мастера положения,
лишь после этого надевает на нее ботинок и начинает его чинить. Не меньше я
любил смотреть, как он принимает клиентов: берет ботинок в руки, изучает его
профессиональным взглядом врача, определяет способ починки и ставит на
определенное место на полке. А когда клиент приходит забрать
отремонтированную обувь, мастер встает со своего рабочего места, вытирает
руки о фартук, пробирается между обувью и инструментами, которые во
множестве лежат на полу мастерской, находит на полке нужную пару, показывает
заказчику, что и как было сделано, и называет цену работы. Это действительно
был настоящий моноспектакль, в котором сапожник исполнял сразу несколько
ролей.
Я учил детей обращать внимание на детали. Мы также ходили на экскурсии к
столяру, механику или портному и всегда потом обсуждали увиденное,
сравнивали, что общего в работе всех этих мастеров, что рознит их. Мы им
даже отметки выставляли...
- Отметки? -- переспросила моя подруга. - Может, и документ выдавали?
- Нет, - улыбнулся Корчак, - до этого не доходило. Но приведу примеры, как
мы это делали. Вот как мы рассуждали: этот столяр любезен с заказчиками,
однако не очень тщателен в своей работе. Или: какой образцовый порядок
поддерживает этот ремесленник у себя в мастерской - когда приходит
заказчица, он сразу находит, что нужно. Или: смотрите, как этот механик по
звуку работающего двигателя сразу определяет, что разладилось в этом
автомобиле. А когда бывали у порт-них, всегда любовались, как ловко те
поворачивают раскроенную ткань под иглой строчащей машинки, как точно
орудуют ножницами, как консультируют заказчиц или стремятся убедить их в
чем-то. Да что вам рассказывать? Это ведь целый мир, не менее увлекательный,
чем кино...
- Да-а, - протянул я, - но как же все это связано с часами? Может, и нет
ничего общего?
- Вы меня уже знаете: пока я доберусь до сути, я несколько раз обязательно
отвлекусь и заплутаю в подробностях. Но правда в том, что связь есть, хотя и
не с часами, а с часовщиком!
... Его часовая мастерская располагалась недалеко от нашего Дома сирот.
Каждое утро я проходил мимо витрины этого магазинчика и видел внутри
мастера, который склонился над рабочим столом, усеянным маленькими и
большими шестеренками/колесиками, пружинками, ветошью для протирки,
миниатюрными щипчиками и пинцетами. Там стояли весы для взвешивания
драгоценных камней и лежал маленький молоточек, который мне так нравился...
Чего только не было на том столе!
Обращаясь к часовщику, я, как правило, мог видеть только один его глаз,
поскольку второй всегда был закрыт особой трубочкой с увеличительным стеклом
внутри, через которую мастер рассматривал внутренности часов, которые чинил.
Я также обратил внимание на то, что, даже когда в мастерскую входили
клиенты, часовщик не вынимал эту трубочку из глазницы; порой начинало
казаться, что она прямо растет оттуда... Лицо мастера было очень серьезным,
даже суровым; среди соседей его звали "Крикун".
Задняя дверь в помещении мастерской выходила в квартиру, где он жил с женой
и детьми. С ними жил и его тесть, отец жены. Иногда из квартиры доносилось:
"Хватит! Надоело! Деньги, вам нужны одни лишь деньги!" А потом воцарялась
тишина. Однажды, после очередного такого скандала я увидел, как двое детей
часовщика выскочили из квартиры, прошмыгнули через помещение мастерской и,
выбежав на улицу, припустились к кондитерскому киоску, где купили себе
сладостей. "Вот так! - подумал я. - Кричит-кричит, но деньги детишкам на
конфеты дает".
Одна из соседок, продававшая газеты и письменные принадлежности, сказала мне
как-то: "Он совсем не такой суровый, как кажется. Кричит во весь голос, но,
вообще-то человек хороший, даже нищим подает. Поверьте мне: его жена, что
кажется такой тихоней, гораздо более жесткая и педантичная по отношению к
детям, чем он".
Часовщик славился как отличный мастер, и многие приходили к нему чинить
часы. Со временем мы несколько сблизились, и иногда я сиживал у него в
мастерской и молча наблюдал за его работой. Он относился к ней, как к
святому делу: во время работы никогда не разговаривал, был целиком
сосредоточен на лежавших перед ним разобранных часах, пинцетом брал
малюсенький штифт и вставлял в соответствующее отверстие в механизме.
Клиенты побаивались его, однако всегда шли к нему.
Однажды, когда я сидел у него, вошел один из уважаемых людей и принес часы в
починку. Он был сама учтивость и любезность, но это не произвело впечатления
на нашего мастера.
- Господин сможет починить?
- Дайте взглянуть, - лаконично ответил "Крикун". Он взял часы, открыл корпус
и долгое время изучал состояние механизма. Все это время знатный посетитель,
от которого многие зависели в нашей общине, терпеливо стоял перед мастером,
словно ученик перед учителем, и ожидал вердикта. И вдруг, нимало не заботясь
о том, что может быть в будущем, часовщик отодвигает эти часы на дальний
край рабочего стола, вынимает из глазницы увеличительное стекло и начинает
кричать:
- Это что - часы? Да это хлам, старье! Разве так к часам относятся? Я что -
волшебник? Вы ведь бросали часы на пол.
- Нет, нет... Однажды только упали.
- Упали?! Да по ним словно машина проехалась. Часы, казнены, убиты, и теперь
их приносят ко мне, будто я могу их оживить... (Последние слова были
обращены уже ко мне).
- Это... Эти часы - наша семейная реликвия. Что, действительно нельзя
починить? А может...
- Может, может, - уже с иронией ворчливо повторил часовщик слова
перепуганного почтенного посетителя, - я ведь не говорил, что нельзя. Но как
прежде они уже не будут. Часы - это ведь как человек, как ребенок, к ним
нужно и относиться соответственно.Долго еще раздавались его возмущенные
крики, но в конце концов, как, впрочем, и всегда, мастер взял часы в ремонт.
Заказчик вышел от него почти потрясенный, напуганный, но полный
благодарности.
Иногда мне казалось, что во время подобных разговоров с клиентом на лице
часовщика нет-нет да и промелькнет тонкая ироничная улыбка: мол, что он о
себе думает? Если он большой человек, то и...
Случалось, что посетитель, незнакомый с характером нашего часовщика, затевал
с ним спор по поводу оплаты за починку. Мастер, например, говорил:
- Ремонт будет стоить три злотых.
- А может, достаточно двух? - пытался торговаться клиент. - Это ведь всего
лишь мелкий ремонт.
И тогда вулкан начинал извергаться:
- Вы кто, часовщик? Вы что - разбираетесь в часах? Так ремонтируйте сами.
Забирайте свои часы и поищите, кто вам отремонтирует их за два злотых.
И возвращался к своей работе, разложенной на столе, вставлял в глазницу свою
лупу и надолго замолкал. Так же резко он вел себя, когда клиенты пытались
спорить с ним по поводу продолжительности ремонта. Короче, человек тяжелый,
но специалист отличный.
Как-то раз я проходил мимо его магазинчика и увидел "Крикуна" в час
благодати: рядом с ним сидел один из его маленьких сыновей, которому мастер
терпеливо объяснял устройство часов. Затем он погладил ребенка по голове и
дал ему немного денег, чтобы тот купил себе что-нибудь. Малыш вышел
счастливый, лицо его сияло.
Однажды я увидел часовщика в кафе и спросил, могу ли подсесть к нему за
столик.
- Пожалуйста, - ответил он. Я видел перед собой совсем другого человека,
спокойного и приятного. - Я заметил, Что вы интересуетесь часами.
- Не столько часами, - ответил я, - сколько восхищаюсь мастерами, умельцами
своего дела.
Мои слова ему явно понравились. В его темных глазах вспыхнули плутовские
искорки:
- А вы знаете, что все зовут меня "Крикуном"?
- Да.
Он отпил чаю из стоявшего перед ним стакана, затем поднял на меня глаза,
один из которых на этот раз был свободен от вечной лупы, и сказал:
- Ну, что же делать? Чтобы чего-нибудь достичь в нашем мире, нужно иметь
громкий голос. - И улыбнулся...
Корчак встал со своего кресла:
- Я смотрю, уже совсем поздно. Спасибо за гостеприимство и за дружбу. Мне
хотелось закончить хорошим рассказом.
Он поднял свою рюмку с бренди, посмотрел на нас обоих и произнес:
- Давайте произнесем тост за настоящих мастеров, плодам труда которых не
страшен бег времени и которые сами просто исправляют его...
|
