|
Возможно ли преодоление
хаоса гармонией? Неужели для искусства нет пределов и оно может преобразовать в
прекрасное даже самое безобразное и отвратительное? И моральна ли красота, если
она рождается из мерзости и ужаса крови, насилия и смерти? 25 фестиваль
альтернативного театра в Акко всей мощью своих представлений(300), научным
диалогом о роли искусства на обочине( там - университетская конференция!),
главное критериями выбора победителей, доказал, что такой подход возможен. Все
конкурсные спектакли в той или иной мере были посвящены дисгармонии мира, в
котором возможна только согласие и примирение с ним внутреннее.
Таков подтекст символической ’’Дороги в Эйн Харод’’, сделанной по книге Амоса
Кейнана сценаристами Михаль Каплан и Мор Франком, где путешествие среди войны,
среди разрушенных человеческих ценностей, представлено, как поиск любви, истины
предательства и подлинной гражданственности.
Спектакль сделан на одном актерском дыхании, где каждый жест и звук-знак
движения во времени и пространстве на абсолютно пустой сцене значим и узнаваем
зрителем: и названия мест, и поведение человека, сбросившего знаки отличия, и
его арабского друга-врага и офицера карьериста, попавшего к ним в плен, и
командующего войсками, не желающего придти на помощь своему солдату. Мираж
войны, где каждый может выиграть и проиграть, где нет правых и виноватых, и
остается только личный путь в еще свободный иллюзорный ’’Эйн-Харод’’.
На грани правды и вымысла, легенды и современной актуалии, как болезненный
вопрос о еврейской вседозволенности прозвучал и спектакль’’Голем’’ по пьесе Дана
Вассермана в режиссуре Рони Синая.
Сценограф Алон Роза построил замкнутый мир еврейского гетто в Праге 16 века,
исходя из контраста крошечной комнаты и огромного окна, в котором символически
разворачиваются образы истории. Обыденные картины жизни семейства каббалиста
противопоставлены знакам погромов, где огромный магендовид при свете солнца под
оптимистичный марш заливается постепенно красным цветом.
Равин (Шимон Мамран) не выдерживает еврейской крови и сумасшествия обесчещенной
дочери и создает из праха и каббалистических заклинаний Голема. Легенда о
защитнике евреев решена неожиданно в аккском спектакле. Голем(Офер Амрам)
действительно защищает евреев, чья жизнь возвращается в нормальное русло. Но
автоматизм убийства гиперболизируется постановшиками - артист демонстративно
моет красные руки после совершенного и ведрами носит и переливает ’’кровь’’.
Радостная иудейская музыка при этом наводит на хаотичные размышления и вопросы.
А справедлива ли такая спрограммированная радость, если она тоже на крови?
Сомнение увеличивается, когда Автомат Смерти влюбляется в дочь равина и
перестает подчиняться приказам, ибо в нем просыпается нечто духовное,
индивидуальное, способное чувствовать.
Офер Амрам рисует минимальными красками-человечным жестом и звуком, рвущимся
сквозь немой рот из сердца-рождение Человека в Големе. Бунт неподчинения
заканчивается его уничтожением. Раввин видит в Големе только его общественное
предназначение-его социальную функцию, отказывая ему в праве на собственное
мнение, движение души. Шимон Мамран , играющий образ любящего отца и искренне
верующего иудея, без тени колебания уничтожает Голема, снова превращая его в
прах.
Эпилог неожиданный: спокойная, просветленная в надежде на свадьбу с неожиданным
мужчиной-защитником выходит дочь равина, бережно поглаживая живот. Ей не быть
счастливой, но ребенку-наследнику ?! И кем он станет-нерассуждающим убийцей или
влюбленным, которому трудно совладать со своими чувствами и который,
единственный , как традиционно считается имеет право на звание Человека? И как
совместить эти понятия в сознании современного иудея? Хаос неразрешимых
противоречивых вопросов оставил этот гармоничный точный спектакль, повествующий
о ’’галутном парадоксе голема, как основе злободневного спора в израильском
обществе’’.
Человек прекрасен только в своей любящей ипостаси, такими какими создал
изначально нас Б-г. Аудио-визуальная танцевальная фантазия на воде ’’Белый
Танец’’ Светланы Лившиц и Сахара Азими перекрыла все рекорды
посещения-представители иностранной прессы и консульств-счастливые сидели на
земле прямо у порога чуда. В центре берега-сцены-дерево-вполне расцветшее, но
полусухое. Вдали над поверхностью моря полунаклоненный-полузатопленный
замок-полувоплощенная фантазия как полузабытое воспоминание(Дизайн Светланы
Лившиц). К дереву подходит одетый в строгий костюм с кейсом и длинным плащом в
галстуке молодой человек, взрывающийся вдруг в надрывном танце.
Сахар Азими-вслед за Охадом Нахарином демонстрировал свободный танец, где жест,
не связанный традиционными па, как принятов в израильском балете, является
продолжением внутреннего диалога, душевного движения героя. Это
танец-повествование о том, что происходит в подсознании современного
израильтянина, борющегося с обыденностью во имя сохранения самого себя. Розовые
лепестки, которыми он искусственно покрывал дерево, выстреливая их из протеста в
взрыве фейерверка, стали знаком встречи с прошлым. И в такт волны появлялись
столь значимые для юной души образы насекомых, кисти и листика, девушки у
цветка... Музыка и песни Рои Хен, Ади Переца, Нади Кучер дополняли мистическое
единство цвета, света, жеста и успокаивающей морской волны.
Это был спектакль о прекрасных мгновениях, которые удалось остановить и
восстановить душу героя и зрителей... Театральная психотерапия, где гармония,
обнаруженная искусством в глубинах человеческого подсознания торжествовала над
хаосом сомнений, раздвоенности и неудовлетворенности мятущегося современника.
Попыткой сбалансировать действительность сегодняшнюю и мечты
романтиков-интеллигентов Второй и Третьей Алии оказался и визуальный хеппенинг
’’Наследство’’(Нахала), созданный Хадасом Офратом, мастером шоковых
пространственных композиций. В пустых четырех залах располагались выходящие из
земли светящиеся стеллы, в глубине которых располагался по частям идеальный
израильтянин -загорелые мощные руки, торс в белой майке, падающая грива кудрей,
мускулистая шея - и все на ярком солнечном фоне, но собрать образ воедино можно
было только лишь обойдя все освещенные изнутри камни нашей памяти... Актеры,
обращаясь симультанно к зрительским кругам, читали тексты Хазаза, Бренера,
Гордона, Рахели и письма Халуцим -тех, кто создавал современный Израиль,
нагнетая впечатление дисгармонии и хаоса между их высоким мироощущением и нашей
тяжелой современной прозой. Кульминацией зрелища стал сам Хадас Офрат,
закрытый,спортивно одетый по моде 20 гг вошедший в огромную сетку, чтобы
демонстративно намазать себя медом и медленно взлетать к 20 метровой вершине под
жужжание реальных пчел, впивавшихся в него сквозь ненадежные прикрытия... Это
был прекрасно читаемый гимн поколению, сознательно пожертвовавшего собой ради
меда будущего, ради сладкого слова Свобода.... Тем сильнее на фоне этого
разножанрового зрелища осознанной мечты, оплаченной кровью предшественников, был
хаос повседневности, где дьявольская гибель на дорогах перекрывает интифаду, а
равины готовят солдат к насилию над братьями в Гуш-Катифе...
Взрывом неожиданных зрительских симпатий был отмечен прямо говорящий об
израильском хаосе амбиций провокативный отцензурованный спектакль группы Орто-Де
Амира Урьяна ’’Машина’’.
Будучи запрещенным на фестивале уличных театров Бат-Яме за якобы ’’возможную
опасность при движении толпы’’, завороженной артистами...-спектакль занял
аутсайдерскую позицию в Акко-на холме прямо у входа в фестиваль напротив
полиции. Здесь машина уже не перемещалась. Она была постоянной декорацией, к
которой приближались одетые с головой в черные мешки наши мертвые... Они битком
набивались в машину, где срывали друг с друга смертные оболочки, выходя наружу
для беззвучного диалога со зрителями, обступившими их в несколько рядов, и с
телекамерами, наступавшими вплотную почти на каждого исполнителя...
Каждый из них обращался к каждому со своей болью, удивлением, радостью, двигаясь
механистически как ожившая кукла, пережившая стресс... Перекошенная страданием
старуха(Ротем Зив) тыкала всем всемирно известную фотографию мальчика с
поднятыми руками из Варшавского Гетто-символ Еврейской Катастрофы. За что?-было
написано в каждом ее жесте... Не получив ответа, она падала замертво и снова
поднималась, чтобы спрашивать и тревожить... Одновременно внутри машины, лживая
молодящаяся мамаша с белым мертвым лицом (Йоэль Блум), громко разговаривая по
пелефону, мучила и трепала мальчика с испуганными глазами, с теми же поднятыми
руками(Эфрат Хармелин). И лишь два зомби-два шахида или два лихача на дорогах(
Ави Гибсон и Янив Муаяль) радостно заливали машину все новой кровавой краской...
Жизнерадостная светлая израильская музыка (вроде Золотой Иерусалим) неслась из
репродуктора, усиливая контраст гармонии идеала и хаоса реальности. Где по
мнению постановщиков провоцируются новые убийства, и где миф о бессилии
еврейского мальчика в Катастрофе насилуется всеми идеологическими
средствами-средствами масмедиа и даже армией. Картина, где мертвый живой солдат
Цахаля с чувством удовлетворенной правоты использует ребенка из катастрофы даже
мне показалась провокативным перегибом... Ибо невозможно отрицать базис, на
котором возникла израильская армия. И это не извращение мифа о
катастрофе-современные действия армии, но ее духовные корни, связь с которыми
для нас естественна, как продолжение жизни евреев в своем государстве. Но
театральной лаборатории Амира Урьяна и его группе Орто-Де отношение к ЦАХАЛу как
захватчику и оккупанту свойственно давно. В спектакле ’’Машина’’ оно проявилось
в своих самых крайних тяжелых формах.
Ну как?-спросили меня друзья.-Красиво?
Еще бы спросили: Было приятно? Наслаждалась?
Несовместимость подобных обычных для Израиля театральных оценок для перформанса
’’Машина’’ очевидна, ибо это была сильнейшая бескомпромиссная жестокая критика
действительности с точки зрения сдвинутого противоречивого мировосприятия
современного израильтянина. Это было хорошо только для тех, кто мог насладиться
точной хирургической операцией, если при этом он смог отвлечься от боли и
страданий пациента... Театр Амира Урьяна был болезненной для зрителей врачебной
акцией, спасающей от слепоты перед новой возможной катастрофой. Его спектакль -
визуально провокативное , агрессивное тяжелое предупреждение о близости хаоса к
каждому из нас во имя прозрения.... И судя по реакции публики, каждый вечер
многочисленным кольцом обступавшей артистов, он выражал то, что во многом
объединяет нас по ощущению современности в один социум. Ибо для зрителей
спектакль суд превращался и в самосуд, продолжавшийся после...
Однако победил на Аккском юбилейном фестивале совсем другой спектакль
’’Пересоздание’’(Шибут)... Спектакль надежда, где хаос закономерно
уравновешивался новой гармонией.... Спектакль, который принять было трудно, как
новое дыхание, настолько двойственным, тяжелым и противоречивым было впечатление
от него.
Публику запускали тоже как объект экспериментального преображения сразу в
несколько полутемных пространств, из глубины которых, подсвеченные в спины,
высвечивались, как из глубины времени темные силуэты, заполнявшие высокие своды
древними природными звуками...(прекрасная работа ансамбля ’’Гамлан’’
иерусалимского университета!) Автор-режиссер Янив Шенцер изначально строил
действие как закономерный музыкально-пластический ритуал, как извечное действо о
рождении, смерти, разъятии, пересоздании всего живого в новое качество . Для
этого он сопроводил сценическую дорогу публики ’’украшениями’’ сверху( висящими
кусками ног или рук) и снизу-изящными светящимися инструментами, украшенными
только человеческими пальчиками или ушками.... Актеры, одетые в маски монстров,
время от времени чистили чьи-то глазики, или носики, произнося бюрократическим
тоном: ’’Ицик Дов, Хаим Рот’’, бросая носики в общую кучу... Кто-то поднимаясь
на полку, с той же автоматической интонацией констатировал, что ’’зарплата через
два дня’’... В центре этой громадной производственной машины по разъятию
человека, был детский зал с куклами со свернутыми головами или прикрученными не
к месту руками.... Над миром маленьких подопытных объектов тоже звучала нежная
музыка чудовищ....
После просмотра театра ужасов, по спокойствию и организованности сильно
напоминавшими диктаторские концлагеря, зрителя подводили в центральный зал, где
вдруг из чудовищ, проглядывали человеческие лица, а музыка ритуальной смерти
вдруг органически преображалась в мелодии надежды-в музыку жизни. И новая сцена,
как тропа цветов, перерезавшая центр зрительного зала освещалась солнечными
прожекторами и прекрасные девушка и юноша, одетые в телесные трико, как будто
обнаженные в раю Адам и Ева, двигались медленно навстречу друг другу, украшенные
поясами и ожерельями ни больше ни меньше из тех же человеческих пальчиков и
ушек.... Новый рай создавался в этом спектакле из старого ада. Хаос истории был
осознан Янивом Шенцером только лишь как ступенька к новой молодой гармонии....
Ни суда, ни провокации, лишь победная жажда новой продолжающейся жизни, строящей
свою гармонию из данного природой, историей хаоса... Молодежный счет к
современности, которая принимается такой, какая есть, со всей ее
противоречивостью, во имя следующего шага в будущее... во имя ритуала жизни...
’’М узыкально пластическая поэтическая фантазия’’(сценограф Майя Янкович!), где
маски и статуи постепенно наполнялись плотью и кровью приглашала публику после
путешествия в запутанном, сбивающем с пути пространстве заглянуть в новый
пересозданный переосмысленный преображенный мир, который все тот же, что нас
окружает. Прочистить зрение, увидеть прекрасное даже там, где хаос, ибо жизнь
неостановима и разрушение-часть обновления -об этом был спектакль-победитель...
Итог юбилейного 25 фестиваля альтернативного театра оказался неожиданно
позитивным, почти оптимистичным.
Злата Зарецкая |
