|
«Я чувствовала себя,
как Моше у границ Израиля.
Я видела прекрасную обещанную землю
и не могла в нее войти…»
При взгляде на эту женщину с ее гордым, каменным лицом с полумесяцами бровей и
горящими глазами, элегантную и привлекательную, мелькающую в модных теле
сериалах и не сходящую со сцены вот уже 45 лет, трудно предположить, что у нее
есть проблемы… «Мария Каллас, Мерилин Монро, Медея, Дама с камелиями, Жанна Д
Арк…». Автор и героиня текста, спектакля и фильма «Лето Авии», получившего призы
престижных фестивалей. Увенчанная мировой славой актриса театра и кино,
писательница, чьи книги переведены на 18 языков, казалось бы чего-же больше?
Красавица и умница в свои всего лишь 63, счастливая жена и бабушка, тем не менее
она и сейчас осознает свой путь к вершинам, как вечную борьбу за самовыживание и
совершенство, возможное для нее однако только здесь. Ее психологический авто -
код – чеховская «Чайка», истекающая кровью над землей Израиля (Хашахав мувесет)…
В ее внутреннем видении был дан мне ответ на причины ее успеха и привязанности к
ней зрителей, что фотографировала сердцем неоднократно, почувствовав в этой
феноменальной и порой не адекватно воспринимаемой женщине нечто родное
по-человечески и творчески.
Гила Александрович она же Альмагор родилась 22 июня 1939 при странных
обстоятельствах. Тайна ее рождения долго преследовала ее… Ее отец Макс
Александрович бежал в 1933 г. из немецкого города Айсенах наутро после
«Хрустальной ночи». Он был сыном просвещенных евреев из России, которые жили в
Германии с середины 18 века. Он был очень талантлив: играл на духовых
инструментах, руководил оркестром и по приезде в Хайфу продолжил свою
музыкальную деятельность. Создал оркестр (Тизморет Хапоэль) и хор. Кроме музыки,
он был образован в литературе, писал, свободно владел латынью, ивритом,
арабским, французским, русским, древнегреческим, немецким… Из Германии он
захватил только две книги: стихи Шиллера и "Ад" Данте – свою душу, свой
романтизм и картину ада, который он увидел воочью. Эти книги всю жизнь хранила
его жена – он их касался…
Мать – Хая Тилес была из Польши из штетла Кшанов из семьи ортодоксального
раввина, у которого было 13 детей. В 1939 году старший брат, «безумно любивший
сестру», предупредил ее, что надо бежать. « Тут в живых не останется никто. Мы
уходим. Невозможно взять всех». Ночью, как и было оговорено, когда она вышла из
туалета, она увидела незнакомого человека без пейс с чемоданом в руке.. Как они
добрались до Израиля, неизвестно.
Но вскоре в хоре Александровича появилась «красавица, похожая на белоснежку - с
белой кожей, высокая, с большими глазами» Макс и Хая влюбились почти сразу и
вскоре поженились. Они не успели пожить. Она была на пятом месяце беременности,
когда арабский снайпер из засады расстрелял 13 еврейских полицейских. («Время
было похоже на то, что происходит сегодня»). Среди них был и Макс Александрович.
«Моя мама осталась одна в 23 года. Брат был в Петах-Тикве. В 1940 стало
известно, что в Польше убита вся семья. И тогда мама потеряла самообладание –
сошла с ума. Когда я родилась, она была уже невменяемая. Несколько лет она была
в полном равновесии, даже вышла замуж и родила вторую дочь. Потом все снова к
ней вернулось. Она умерла в 1987 в психиатрической лечебнице, из которой не
выходила 30 лет. Ее уничтожила история с убийством мужа и семьи. Она всю жизнь
обвиняла себя в их смерти. «Почему я убежала? Почему не осталась с ними? Почему
я спасла только себя? В ее голове она была вместе с ними в концентрационном
лагере и в газовой камере. Все ее руки были полны номерами, которые она сама на
себе писала.Это была очень умная, благородная, красивая женщина. Она много не
говорила, но каждое ее слово я помню, как музыку. Я часто спрашивала ее об отце,
но она молчала-не могла трогать боль. Я росла внутри ее тоски. Об этом - в моей
книге «Лето Авии» Я была очень удачливая девочка с низким голосом, который был
моей визитной карточкой. Читала наизусть Танах и участвовала в школьных
постановках. Ничего не слышала, даже радио тогда не было. Однажды мама приехала
в школу «Адасим», где я училась, и пригласила меня на мой первый спектакль. Это
был Бернард Шоу «Пигмалион» с Ханой Марон в главной роли. Я помню ее до сих пор:
я почувствовала тогда, что хочу быть там, что это мое место, я почувствовала
магию - магнит сцены, я почувствовала, что могу быть там счастливой. Мне было 14
лет, и кроме театра меня уже больше ничего не интересовало. В школе меня стали
называть Лайзой Дулитл. Я стала молиться – мне важно было уйти от мамы. «Господи
забери меня отсюда – сюда я хочу приходить только как гостья.» Я хотела убежать,
хотя любила мать больше всего на свете. Я хотела спасти себя. Я боялась, что
сумасшествие ждет и меня. Из-за ее молчания я стала думать, что мой отец – наци,
плохой немец – поэтому она не отвечает. Но потом я поняла, что моя мать не могла
выйти замуж за наци, которые убили ее семью. Однажды тетя мне сказала: «Ты -
дочь героя» - «Так мой отец – герой?» Я должна была знать, кто я!
И я стала искать. Однажды я нашла в ее простынях зашитый документ: «Макс
Александрович. Хайфа. Кайбич» Мне было 14 лет. Я взяла тремп и поехала сама.
Шофер спросил, куда ехать. Я сказала, что ищу в Хайфе человека по имени Кайбич.
Он тут же остановился и сказал: «Там все кладбища Хайфы – Каят-бич.» Он привез
меня туда и среди еврейских могил 1939 года я нашла отца. У меня появилось
место, куда приехать. Я убрала могилу. И успокоилась. Я поняла, что нечего
больше искать – он не существует. Но он – еврей, и потому в духовном смысле – ой
как еще существует!
Я стала искать детали. Позже поехала в Германию. Я провела частное расследование
и поняла. Я – Гила Александрович похожа на своего отца. И если у меня есть
талант – это от отца.»
Гила Альмагор, Шмуэль Виложный, Одед Теоми – все эти звезды Израильской сцены
ведомы своими погибшими в годы Катастрофы отцами. Меир Теоми погиб в 1948 году
от арабской пули у порога своей сцены в парке Хаяркон. Папа Виложный прошел
через гетто. Актерские удачи их детей во многом объясняются постоянным отцовским
«присутствием». Из ада они сопровождают своих звездных «ингелах», гуляющих по
райскому саду искусства. («Актеры – дети райского сада», - заметил как-то Одед
Теоми)
«Отец был миф, который я создала в своем воображении. Все, что я делаю, я делаю
для него. Для него я хочу быть самой лучшей, чтобы он гордился мной… Он для меня
рав, моя цель. Его отсутствие я превратила в наследие – в богатство: я говорю с
ним, как с живым. Он – нечто, что всегда дает мне силу. Я чувствую, что он
хранит меня, что ему не безразлична моя судьба. Я уверена, что он видит меня,
где бы я ни была, что он – рядом. Если внутри моей косметички вдруг нет фото
отца, я не знаю, как я смогу взойти на сцену. Я молюсь ему и прошу: «Храни меня,
я обещаю, что я тебя не разочарую» Когда я выхожу на зрителя, я говорю: «Дай мне
силы быть самой лучшей, какой я могу быть. Не лучше других, а именно такой,
какой я могу быть благодаря тебе. Храни мой талант, мою трудную работу, храни
то, что я уже достигла. Дай мне силы выразить себя максимально – я обещаю, что
не разочарую тебя…»
Так и произошло. Ее путь к славе – тому доказательство. Дитя поколения,
вышедшего из Ада, лишенная детства сирота с полусумасшедшей матерью, выросшая
как кактус, колючая и сильная, она всего добилась сама, ощущая с самого начала
огромное духовное наследие уже отошедших предков и судьбоносность каждого своего
свободного, самостоятельного шага.
В 15 с половиной , услышав, что открывается школа драматического искусства в
Габиме, она тайно уходит из школы Ганей Ной, не получив аттестата, и одна, без
копейки, без единого знакомого, приезжает в Тель-Авив.
«Я начала с огромного нуля. Даже собаку не знала я в Тель-Авиве. Я работала в
Ганей Ной среди цветов. И вдруг оказалась на Тахане Мерказит среди шума и грязи,
одна, с длинной косой, в закрытом платье и огромными глазами… Но я преодолела
шок. Я знала, что мне нужен хлеб и крыша. Нашла какое-то издательство.
- Девочка, что ты умеешь делать?
- Я умею выращивать цветы.
Мужчины засмеялись.
- Но я могу научиться всему!
- Один из них принял меня в магазин инсталяции. Все посылки я доставляла
«ногами». Когда он узнал, ему было плохо.
- - Я думал, что у тебя есть велосипед Офанаим!
- - Нет, Вы не расслышали. У меня есть ноги – Раглаим!
- Мой хозяин оценил это и помог найти комнату рядом с "Габимой". Когда я
услышала, где она находится, я поняла, что это "Божий перст»! Гверет дала мне
кровать у двери и стул за 25 лир в месяц. Я тут же согласилась и побежала в
Драматическую школу. Это был 1954 – мне было 15 с половиной. Секретарша
отказалась записать меня на прослушивание.
- - Иди домой!
- - Мой дом – здесь. Запиши меня на экзамен.
- - Только после армии..
- Две недели я осаждала ее. Однажды я написала крупно: «Гила Александрович» и
положила перед ней
- - Посмотри внимательно. Если прочтешь в газете, что со мной что-то случилось,
ты будешь виновата. И если я однажды стану актрисой, ты будешь сожалеть, что не
помогла мне…
- И она сдалась.
- Я была принята немедленно. Хана Ровина, Ахарон Мескин, Йошуа Бертонов были в
комиссии – у меня дрожали коленки. Но когда я прочла монолог Лауренсии из Лопе
де Вега ("Овечий источник"), все было решено… Беньемин Цемах был моим первым
учителем , и это было счастьем. Рядом в группе были Алекс Пелег, Шломо
Бар-Шавит, Амнон Мескин…
- Сразу в первом учебном спектакле я получила главную роль. Это была революция в
театре, где девочек играли опытные актрисы 50 лет. Цемах отстоял меня… Таким
образом с первого курса я была принята в «Габиму». Это было чудо.1955 г.Мне дали
те же 50 лир, которые я получала в инсталяции – у меня не было ни гроша на себя
– питалась водой и половиной фалафеля – и никогда не была голодна. Я была сыта
энергией искусства. И вдруг после генеральной репетиции, спектакль снимают. Это
был удар…
- Я чувствовала себя как Моше у границ Израиля … Я уже видела прекрасную
обещанную Землю - и не могла туда войти!
- Элишева Михаэли, Шмулик Сегаль, Амнон Мескин успокаивали меня… И было решено,
что я остаюсь в театре как статистка.
- В израильской комедии “I like Mike!” мне дали роль полицейской, которая важно
проходила по сцене и произносила всего одну фразу: «Здесь живет Тамар Ариэли?» И
все! Но это для меня была причина жить дальше!
- Театр был для меня главным делом в мире. Я всегда думала, что должна быть
точной на сцене – привнести в образ то, что Господь дал мне. Так было с Анной
Франк. Это была прекрасная возможность самовыражения ума, души, таланта, юности
– всего, чем я была одарена… Я начала получать незначительные роли, но обо мне
заговорили…
- И вдруг через два года выгнали на улицу, как собаку… Не только старики
испугались, но и молодые стали опасаться моей популярности. Я мешала всем… Когда
меня уволили, я хотела только одного – умереть…
- Камерный несколько раз приглашал меня на главные роли. Я говорила, что не могу
предать «Габиму»!
- Когда меня уволили, в течение дня все театры обратились ко мне с предложением
о работе… И тогда я отложила свое самоубийство…и согласилась на Камерный. Это
был 1959г.
- В руководители театра пришел Яков Агмон(в будущем-муж Г.А.)
- Начало складывалось удачно. Мне дали драматическая главную роль «Фани» в
«Мариусе» - юной девушки с эмоциями и темпераментом, прекрасно написанную. Мне
важно было, что была в ней человеческая диллема… - Это всегда интересно!
- Но я пришла на «Фани» с белыми волосами и молодая… И больше серьезных ролей не
получала… Я стала играть у них всех сексуальных дур… Я поняла, что пришла не
туда…Я чувствовала, что у меня есть кровь, кишки, живот. Я знаю, что такое боль,
я уже прикасалась к настоящей жизни! А ко мне относились как к кукле… 10 лет я
была в Камерном на ролях сексбомб. Пока однажды в Камерном не стали ставить
«Кинерет, Кинерет» по Н. Альтерману. Там была драматическая тяжелая роль с
мелодекламацией - центральная роль «Тани»… Я требовала, чтобы меня прослушали на
нее, стучала кулаком
- - Ну Гилуш…
- - Не говорите со мной так сладко – попробуйте меня!
- Семь раз они меня экзаменовали и когда я услышала, что роль моя, то чуть не
упала… Однако имидж куклы я разбила…
- На одном из спектаклей , где я играла «Таню», появился режиссер из Дании Сэм
Бейсиков. Он приехал ставить «Галилео Галилей». Эта станция - самая важная в
моей карьере. Он появился в театре чистым как табула раза… Он не знал, кто я и
что я. У него не было предрассудков или мнений, составленных заранее… Он пришел
ко мне за кулисы и предложил главную роль «Вирджинии»…
- - Подожди, осмотрись… Ей всего лишь 23 года. Она слишком красива и не сможет
сыграть такое! (Там героиня сначала девочка, потом женщина, потом синильная
старуха 100 лет!)
- Но он настоял на своем! Он видел качество моей игры и по его мнению я могла
сыграть любой возраст. И когда на генеральной репетиции я вышла сначала согнутой
старухой с волосами на глазах, в мешковине и мужских шлепанцах, а потом играла
ее женщиной и девочкой, критики сказали, что спектакль надо назвать не
«Галилео», а «Гилалео»….
- После премьеры, ночью он улетал в Данию. На прощанье все пили за него. Он был
потрясающая еврейская личность – интеллектуал и режиссер прекрасный. И он
сказал: «Я хочу поговорить с тобой». А моя артистическая была на рядом с местом,
где шло веселье… И на его фоне Сэм мне вдруг произнес: «Возьми чемодан, запихни
в него все, что влезет, и уходи отсюда далеко, далеко, далеко. И никогда не
возвращайся сюда – в Тель-Авив, в Израиль, в театр до тех пор, пока у тебя не
появятся глубокие глубокие морщины. И чем больше они у тебя будут появляться, ты
будешь все лучше и лучше. Ты будешь великая актриса… Послушай, что я тебе
говорю, и не слушай больше никого. Они не знают, кто ты и чего ты стоишь.»
- С этого момента я разослала во все учебные театральный заведения Нью-Йорка
свои заявления, я начала искать пути, чтобы совершенствоваться в игре дальше."
- Ее приняли в свой личный класс Ута Хаген и Ли Страссберг, исповедывавшие
принципы психологической школы Станиславского.. Это было продолжением учебы в
"Габиме".
-
- «Я человек амбициозный. Я знала, что все зависит только от меня. И это моя
единственная в жизни возможность. Я не ехала за карьерой. Я уже снялась в
нескольких фильмах. В Израиле всем казалось, что я уже всего достигла… Однако я
хотела учиться с нуля. Ута Хаген запретила мне играть английские пьесы… "Никогда
больше не играй эти глупости. С сегодняшнего дня ты делаешь у меня только
Чехова. Ты – Чеховская Актриса. Ты рождена, чтобы сыграть его. Я хочу, чтобы ты
сыграла Соню, Елену, Машу…. А когда ты закончишь играть женщин, перейди на
мужчин: сыграй Ваню, Астрова, Барона… Я не дам тебе больше ничего делать. В моем
личном классе ты будешь играть только Чехова"… Из Израиля звонили и спрашивали,
когда у меня отпуск, чтобы сняться в очередном фильме или сыграть кассовый
спектакль, а я работала по 14 часов каждый день , включая даже классический
балет. Я знала, что хочу владеть своим телом. Меня не хотели принимать – ведь
мне было уже 23 года. Но Ута Хаген помогла войти в школу Анны Соколов, и я
училась с маленькими девочками, которые надо мной смеялись.
- - Ты ведь старше нас, почему ты здесь?
- - Потому что я – актриса!
- - Актриса в кино, как Элизабет Тейлор?
- - Да.
- С этого момента я стала королевой класса. В конце года я танцевала с ними
Королеву Цветов, и они прыгали вокруг меня,
- Никто там меня не знал, но мне было плевать. Ибо я уже поняла как владеть
своим телом и ,самое главное, - у меня родились руки. Ута Хаген спрашивала новых
учеников из Израиля: "Вы знаете сумасшедшую Гилу Альмагор? Она открыто говорила,
что у нее никогда не было такой тронутой, яростной, амбициозной девицы. И всегда
добавляла: «Отдохни хоть минутку!" Она ценила меня. 4 года назад по ТВ сделали
фильм обо мне "Эта особая жизнь" Ута Хаген сказала там: "Ты заслужила место, где
ты сейчас находишься. Ты работала , как собака. Тебе все это полагается.».
- В 1965 г я вернулась и сыграла в "Камерном" Мерилин Монро по пьесе Артура
Миллера "После падения". Это был важнейший момент в моей биографии. После
Нью-Йорка я смотрела на себя в зеркало уверенно и говорила себе: " Только сейчас
я – действительно актриса, потому что я вложила в это столько, сколько надо
вкладывать в искусство : и деньги, и время, и собачнью работу, и лучших
учителей. Теперь я была готова к тому, чтобы в моем паспорте было написано:
АКТРИСА!
- У Беньемина Цемаха я училась только год. В течение 10 лет были провалы – не
только успех. Все было случайно – выигрышным был только возраст. Теперь меня
ничто не могло поколебать. Я почувствовала себя профессионалом - актрисой,
готовой бросить себя всю режиссеру. Я люблю совместную работу. Но часто я не
получаю ответы на свои вопросы и работаю сама.
- Леонард Шах, ставивший "После падения» А. Миллера о М. Монро, был идеальным
собеседником. У нас было много общего. Он много знал об унижении женщины и хотел
понять и меня, как актрису и человека. Мерилин Монро тоже начинала как наивная
девочка, которая хотела быть артисткой. Огромным трудом она достигла вершин и
кончила наркотиками и самоубийством. Даже если ее убили – я исследовала ее жизнь
– она все равно была предназначена для роковой трагедии, так как над ее головой
висел дамоклов меч ее судьбы. Наследственное сумасшествие. Сиротство при живом
отце. Она нашла его на вершине славы – он оскорбил ее по телефону. Это
многогранный прекрасный драматический образ, очень трудный для воплощения. Но я
была готова благодаря своей личной трагедией и годами сценического труда. И
пришел огромный успех. Я почувствовала себя абсолютно свободной и ушла из
Камерного. Шел 1965 год.
- Америка научила меня быть хозяином своей собственной судьбы и таланта. В
Камерном меня хотели заманить Чеховым. Играть Чехова – для меня это шанс в
жизни. Его надо делать только с очень достойным режиссером. И когда мне сказали,
кто будет ставить, я преодолела свое желание и ушла все равно в самостоятельный
путь.
- У Я. Агмона уже был свой театр "Бимот" Туда Нисим Алони принес пьесу,
специально написанную для Йоси Баная и меня "Невеста и ловец бабочек". Тогда это
был авангард, написанный раньше времени. Мы думали, что никто не придет. Но
поставил сам Н. Алони. И вдруг – кассовый успех и замечательная критика. Играли
без конца. Нисим Алони уловил ритм моей актерской души… Успех был общий и это
было прекрасно!
- Я могу делать лирические и ужасные гротескные образы одновременно – от королев
до живых женщин, упавших на дно… У меня феноменальная память, я могу говорить на
сцене часами… Но для меня важна и абсолютно бессловесная роль…
- Так это было в спектакле «Ночь в мае» по Алеф Бет Йошуа, написанной по следам
Шестидневной войны. Я играла мать, которая все время на сцене и молчит. Я была
убеждена, что она все видит своими уставшими глазами. У нее младенец, она не
спит по ночам и муж исчез. У меня было всего восемь реплик. Но получилась
целостная жизнь, которую я построила сама изнутри... Это был огромный образ в
малом словесном тексте . Точечный выплеск энергии сквозь внешнюю пассивность… Я
очень быстро говорю , и у меня есть сила. А тут я заставила себя молчать,
выдохнуть весь свой воздух. Это был пассивный образ на огромной внутренней
энергии. Это была одна из самых неожиданных моих ролей, построенная на
контрасте… И сделала это сама – постановщик Й. Израэли мне тогда просто «не
мешал».
- Идеальный режиссер для меня Ханан Снир.… (С Г. А.он поставил «Духи» Ибсена и
"Кадиш по Номи") Ты выходишь с ним в путь, он дает тебе руку, идет с тобой,
охраняя и приводит к самым глубоким колодцами, помогает туда спуститься – войти
и приводит к нужному результату. Так недавно (2002) мы достигли
- с ним святая святых в "Кадиш по Номи"…
Мне важен масштаб роли, какой у меня был в «Жанне д Арк" по Б. Шоу. И хотя тогда
был полный провал, я не отчаялась. Ибо одновременно меня пригласил на главную
роль в чеховской "Чайке" Леопольд Линдберг в Камерный. Мне было 36 лет. И это
была важнейшая веха в моей биографии. «Нина Заречная» – не моя роль. Я не могу
играть розовую юность… Но во второй части, когда она уже и как актриса, и как
женщина, получила от жизни удары, когда она приходит как избитая чайка,
истекающая кровью от ран, нанесенных ей судьбой, тогда это мое. Когда они
услышали, как я «в крови» произношу «Я – чайка…», они сказали: «Ни слова не
сократим – это твое!» Все три части я спорила и боролась, чтобы прийти к финалу
- это было очень трудно. Даже когда закрывался занавес, я продолжала искать в
себе Нину с озером и мечтами и не могла найти… Я всегда знала только, как играть
тяжелый итог. Я уже заработала тогда морщины и жизненный опыт. Я стала актрисой
еще в Америке и могла не возвращаться. Но я чувствовала необходимость вернуться
в Израиль. Я знала, что я должна быть здесь. Это вопрос внутренней
принадлежности. В Нью- Йорке я играла на больших сценах на чужом языке. Я
воспринимаюсь лучше – оптимально звучу именно на иврите. Все мои ассоциации,
весь мой духовный мир связан с ивритом. Когда я говорю боль – коэв на иврите, я
знаю, что это. Когда я произношу «pain» - то есть граница разделяющая, пустое
пространство между мной и словом. У меня тысяча причин быть здесь:
соотнесенность с местом, языком, глиматом. Тут я начала строить свою семью в
надежде на успех… Я ни о чем не жалею…Но несколько лет назад в Швейцарии на
кинофестивале на банкете я встрелтила менеджера Ольга Острик, которой меня
представил после съемок одного фильма Пьер Брасар. Он думал, что он открыл во
мне новую Анну Маньяни и привел к той, кто вела дела Ани Жирарду, Джейн Фонда,
Брижит Бардо.. В свое время я отказалась с ней работать.
Она узнала меня:"Ты маленькая Альмагор из Израиля? – Да. – Никто в жизни не
разговаривал со мной так дерзко, как ты. Ты не жалеешь? Ты могла стать мировой
звездой – не только израильской. – Но я построила в жизни другие вещи – семью.
Если бы у меня не было такой семьи, какая у меня есть сейчас, я не могла бы
делать то, что я сейчас делаю… Я играю тут такие роли, которые на Западе не
могут делать даже самые большие актрисы. Я думаю, что я здесь выиграла
по-настоящему – это мою актерскую самодостаточность – положение в обществе как
актрисы, людское уважение. Я работаю тут в Эреце, и у меня есть здесь друзья,
семья, дети, внуки. Это воплощение многих моих надежд … Я могу быть недовольна
только самой собой… Я могу рассказать и о своих провалах и о периоде молчания,
когда на вершине славы вообще не звонил телефон (1980-1987), и о предательстве
режиссеров, когда я дошла до предела унижения… - до самого дна, когда я онемела
и вернулась во тьму… Ради моей дочери я начала писать о том самом тяжелом лете,
о котором не говорила никогда, о своей сумасшедшей матери. «Лето Авии». В
течение 5 месяцев книга была на полках магазинов. Критика прекрасная, потом
моноспектакль, фильм … И мир открылся снова. Наступил творческий взрыв… Господь
все время играет со мной - экзаменует. На вершине успеха получить такую тишину.
Я думала, что это конец, а для Него - это был только очередной шаг вперед. Я
начала получать международные призы, ездить на фестивали: Рим, Мадрид, Берлин,
Белград… Всюду пишут «Королева» А в Израиле фильм осмеяли . «У нее же польский
акцент!» А что я буду говорить на наречии улицы Шенкин. Здесь особый
национальный спорт – бить ближнего – неотъемлемый аттрибут провинциализма.
Ничего за эти 7 лет молчания я прошла университет о человеке и открыла для себя
писательство. Сейчас выходит уже четвертая моя книга…
После взрыва творчества 1987 года я сыграла «Мать» по пьесе А. Миллера «Все мои
сыновья» в Беер-Шеве, «Любимую» в «Дуэте для одного» в Бейт-Лесине, «Медею» и
«Марию Каллас» в Габиме Хотя была и неудавшаяся «Бернарда Альба» – просто текст,
с которым нужно было справиться.
А «Номи» – это роль, к которой я готовилась всю жизнь. Это самое потрясающее,
что я когда-либо создала…Как-будто я готовилась к ней всю жизнь… В ней вся
биография моей души. Ради этой роли я изуродовала себя – растолстела специально.
Так требовала пьеса. Я хотела, как там было написано, быть тяжелой. Я совсем
потеряла голову ради «Номи». Я хотела сыграть нечто совершенно себе
противоположное.»
Я видела один из последних спектаклей "Кадиш по Номи" в Мерказ Дуэл, что за
шуком Ха-Тиква – в одном из беднейших районов Тель-Авива. Среди гомона женщин,
споривших о приготовлении блюд прямо на улице, развешанного белья, мужчин с
фалафелями, обсуждавших последние финансовые новости, вдруг неожиданно вырос
современный каменный театральный гигант с пустой площадью, на которой
единственным памятником были многочисленные литые орлиные крылья – символ
мощного взлета, сассоциировавшегося у скульптора с возрождением Израиля… «И
будете вы легки, как орлы…» - была надпись на постаменте.
И когда я увидела «Номи» Гилы Альмагор, я услышала шум литых крыльев! Это был
настоящий творческий полет, от которого захватывало дух у онемевшего зала.
Красавица и умница, она играла женщину, не способную думать, - открытое любящее
раненое сердце. Она играла женщину «без кожи», воспринявшую на себя все
социальные катаклизмы 20 века: погромы, революции , войны ( они виртуально
совпадали на сцене с реальностью) - и сошедшую с ума, превратившись в чудовище…
И снова, как «избранным счастливцам», ей удалось за краткий миг спектакля
показать историю души - от юной счастливой мамы и любящей жены, свободной
еврейки, спасенной в начале веке в Америке от российского антисемитизма, до
безумной от пережитого, сосредоточенной ушедшей в себя старухи, не узнающей
сыновей. Все менялось в ней – звенящий голос переходил в скрипучее дребезжание,
а походка из танцующей и тревожно мятущейся в осторожное переступание через
половицы личности, окончательно потерявшей ориентиры от тотальной человеческой
жестокости. И только глаза – глубокие, темные как омут, из которого уже не
выплыть, продолжали жить и тревожить вспоминающего сына ( арт. Йорам Хатаб) и
потрясенный зал. Это было больше чем профессионализм, - это была ее собственная
трагедия, ее счет души с прошлым и настоящим, ее взлет раненной человеческим, и
,особенно, еврейским горем «Чайки»!..
«Однажды мне приснился сон. Я иду по улице. Вижу знакомого актера и пытаюсь
скрыться в подъезде. И слышу за своей спиной.
-Как ее имя? - Не знаю. Кажется, когда –то она была прекрасной актрисой… - и я с
ужасом открыла глаза…»
-
- Ее лучшие роли убеждают нас в том, что то был лишь сон, и Мастер продолжает
свой тяжкий путь к совершенству.
-
-
-
-
-
- -
-
Портрет актрисы
«Я чувствовала себя, как Моше у границ Израиля.
Я видела прекрасную обещанную землю
и не могла в нее войти…»
При взгляде на эту женщину с ее гордым, каменным лицом с полумесяцами бровей и
горящими глазами, элегантную и привлекательную, мелькающую в модных теле
сериалах и не сходящую со сцены вот уже 45 лет, трудно предположить, что у нее
есть проблемы… «Мария Каллас, Мерилин Монро, Медея, Дама с камелиями, Жанна Д
Арк…». Автор и героиня текста, спектакля и фильма «Лето Авии», получившего призы
престижных фестивалей. Увенчанная мировой славой актриса театра и кино,
писательница, чьи книги переведены на 18 языков, казалось бы чего-же больше?
Красавица и умница в свои всего лишь 63, счастливая жена и бабушка, тем не менее
она и сейчас осознает свой путь к вершинам, как вечную борьбу за самовыживание и
совершенство, возможное для нее однако только здесь. Ее психологический авто -
код – чеховская «Чайка», истекающая кровью над землей Израиля (Хашахав мувесет)…
В ее внутреннем видении был дан мне ответ на причины ее успеха и привязанности к
ней зрителей, что фотографировала сердцем неоднократно, почувствовав в этой
феноменальной и порой не адекватно воспринимаемой женщине нечто родное
по-человечески и творчески.
Гила Александрович она же Альмагор родилась 22 июня 1939 при странных
обстоятельствах. Тайна ее рождения долго преследовала ее… Ее отец Макс
Александрович бежал в 1933 г. из немецкого города Айсенах наутро после
«Хрустальной ночи». Он был сыном просвещенных евреев из России, которые жили в
Германии с середины 18 века. Он был очень талантлив: играл на духовых
инструментах, руководил оркестром и по приезде в Хайфу продолжил свою
музыкальную деятельность. Создал оркестр (Тизморет Хапоэль) и хор. Кроме музыки,
он был образован в литературе, писал, свободно владел латынью, ивритом,
арабским, французским, русским, древнегреческим, немецким… Из Германии он
захватил только две книги: стихи Шиллера и "Ад" Данте – свою душу, свой
романтизм и картину ада, который он увидел воочью. Эти книги всю жизнь хранила
его жена – он их касался…
Мать – Хая Тилес была из Польши из штетла Кшанов из семьи ортодоксального
раввина, у которого было 13 детей. В 1939 году старший брат, «безумно любивший
сестру», предупредил ее, что надо бежать. « Тут в живых не останется никто. Мы
уходим. Невозможно взять всех». Ночью, как и было оговорено, когда она вышла из
туалета, она увидела незнакомого человека без пейс с чемоданом в руке.. Как они
добрались до Израиля, неизвестно.
Но вскоре в хоре Александровича появилась «красавица, похожая на белоснежку - с
белой кожей, высокая, с большими глазами» Макс и Хая влюбились почти сразу и
вскоре поженились. Они не успели пожить. Она была на пятом месяце беременности,
когда арабский снайпер из засады расстрелял 13 еврейских полицейских. («Время
было похоже на то, что происходит сегодня»). Среди них был и Макс Александрович.
«Моя мама осталась одна в 23 года. Брат был в Петах-Тикве. В 1940 стало
известно, что в Польше убита вся семья. И тогда мама потеряла самообладание –
сошла с ума. Когда я родилась, она была уже невменяемая. Несколько лет она была
в полном равновесии, даже вышла замуж и родила вторую дочь. Потом все снова к
ней вернулось. Она умерла в 1987 в психиатрической лечебнице, из которой не
выходила 30 лет. Ее уничтожила история с убийством мужа и семьи. Она всю жизнь
обвиняла себя в их смерти. «Почему я убежала? Почему не осталась с ними? Почему
я спасла только себя? В ее голове она была вместе с ними в концентрационном
лагере и в газовой камере. Все ее руки были полны номерами, которые она сама на
себе писала.Это была очень умная, благородная, красивая женщина. Она много не
говорила, но каждое ее слово я помню, как музыку. Я часто спрашивала ее об отце,
но она молчала-не могла трогать боль. Я росла внутри ее тоски. Об этом - в моей
книге «Лето Авии» Я была очень удачливая девочка с низким голосом, который был
моей визитной карточкой. Читала наизусть Танах и участвовала в школьных
постановках. Ничего не слышала, даже радио тогда не было. Однажды мама приехала
в школу «Адасим», где я училась, и пригласила меня на мой первый спектакль. Это
был Бернард Шоу «Пигмалион» с Ханой Марон в главной роли. Я помню ее до сих пор:
я почувствовала тогда, что хочу быть там, что это мое место, я почувствовала
магию - магнит сцены, я почувствовала, что могу быть там счастливой. Мне было 14
лет, и кроме театра меня уже больше ничего не интересовало. В школе меня стали
называть Лайзой Дулитл. Я стала молиться – мне важно было уйти от мамы. «Господи
забери меня отсюда – сюда я хочу приходить только как гостья.» Я хотела убежать,
хотя любила мать больше всего на свете. Я хотела спасти себя. Я боялась, что
сумасшествие ждет и меня. Из-за ее молчания я стала думать, что мой отец – наци,
плохой немец – поэтому она не отвечает. Но потом я поняла, что моя мать не могла
выйти замуж за наци, которые убили ее семью. Однажды тетя мне сказала: «Ты -
дочь героя» - «Так мой отец – герой?» Я должна была знать, кто я!
И я стала искать. Однажды я нашла в ее простынях зашитый документ: «Макс
Александрович. Хайфа. Кайбич» Мне было 14 лет. Я взяла тремп и поехала сама.
Шофер спросил, куда ехать. Я сказала, что ищу в Хайфе человека по имени Кайбич.
Он тут же остановился и сказал: «Там все кладбища Хайфы – Каят-бич.» Он привез
меня туда и среди еврейских могил 1939 года я нашла отца. У меня появилось
место, куда приехать. Я убрала могилу. И успокоилась. Я поняла, что нечего
больше искать – он не существует. Но он – еврей, и потому в духовном смысле – ой
как еще существует!
Я стала искать детали. Позже поехала в Германию. Я провела частное расследование
и поняла. Я – Гила Александрович похожа на своего отца. И если у меня есть
талант – это от отца.»
Гила Альмагор, Шмуэль Виложный, Одед Теоми – все эти звезды Израильской сцены
ведомы своими погибшими в годы Катастрофы отцами. Меир Теоми погиб в 1948 году
от арабской пули у порога своей сцены в парке Хаяркон. Папа Виложный прошел
через гетто. Актерские удачи их детей во многом объясняются постоянным отцовским
«присутствием». Из ада они сопровождают своих звездных «ингелах», гуляющих по
райскому саду искусства. («Актеры – дети райского сада», - заметил как-то Одед
Теоми)
«Отец был миф, который я создала в своем воображении. Все, что я делаю, я делаю
для него. Для него я хочу быть самой лучшей, чтобы он гордился мной… Он для меня
рав, моя цель. Его отсутствие я превратила в наследие – в богатство: я говорю с
ним, как с живым. Он – нечто, что всегда дает мне силу. Я чувствую, что он
хранит меня, что ему не безразлична моя судьба. Я уверена, что он видит меня,
где бы я ни была, что он – рядом. Если внутри моей косметички вдруг нет фото
отца, я не знаю, как я смогу взойти на сцену. Я молюсь ему и прошу: «Храни меня,
я обещаю, что я тебя не разочарую» Когда я выхожу на зрителя, я говорю: «Дай мне
силы быть самой лучшей, какой я могу быть. Не лучше других, а именно такой,
какой я могу быть благодаря тебе. Храни мой талант, мою трудную работу, храни
то, что я уже достигла. Дай мне силы выразить себя максимально – я обещаю, что
не разочарую тебя…»
Так и произошло. Ее путь к славе – тому доказательство. Дитя поколения,
вышедшего из Ада, лишенная детства сирота с полусумасшедшей матерью, выросшая
как кактус, колючая и сильная, она всего добилась сама, ощущая с самого начала
огромное духовное наследие уже отошедших предков и судьбоносность каждого своего
свободного, самостоятельного шага.
В 15 с половиной , услышав, что открывается школа драматического искусства в
Габиме, она тайно уходит из школы Ганей Ной, не получив аттестата, и одна, без
копейки, без единого знакомого, приезжает в Тель-Авив.
«Я начала с огромного нуля. Даже собаку не знала я в Тель-Авиве. Я работала в
Ганей Ной среди цветов. И вдруг оказалась на Тахане Мерказит среди шума и грязи,
одна, с длинной косой, в закрытом платье и огромными глазами… Но я преодолела
шок. Я знала, что мне нужен хлеб и крыша. Нашла какое-то издательство.
- Девочка, что ты умеешь делать?
- Я умею выращивать цветы.
Мужчины засмеялись.
- Но я могу научиться всему!
- Один из них принял меня в магазин инсталяции. Все посылки я доставляла
«ногами». Когда он узнал, ему было плохо.
- - Я думал, что у тебя есть велосипед Офанаим!
- - Нет, Вы не расслышали. У меня есть ноги – Раглаим!
- Мой хозяин оценил это и помог найти комнату рядом с "Габимой". Когда я
услышала, где она находится, я поняла, что это "Божий перст»! Гверет дала мне
кровать у двери и стул за 25 лир в месяц. Я тут же согласилась и побежала в
Драматическую школу. Это был 1954 – мне было 15 с половиной. Секретарша
отказалась записать меня на прослушивание.
- - Иди домой!
- - Мой дом – здесь. Запиши меня на экзамен.
- - Только после армии..
- Две недели я осаждала ее. Однажды я написала крупно: «Гила Александрович» и
положила перед ней
- - Посмотри внимательно. Если прочтешь в газете, что со мной что-то случилось,
ты будешь виновата. И если я однажды стану актрисой, ты будешь сожалеть, что не
помогла мне…
- И она сдалась.
- Я была принята немедленно. Хана Ровина, Ахарон Мескин, Йошуа Бертонов были в
комиссии – у меня дрожали коленки. Но когда я прочла монолог Лауренсии из Лопе
де Вега ("Овечий источник"), все было решено… Беньемин Цемах был моим первым
учителем , и это было счастьем. Рядом в группе были Алекс Пелег, Шломо
Бар-Шавит, Амнон Мескин…
- Сразу в первом учебном спектакле я получила главную роль. Это была революция в
театре, где девочек играли опытные актрисы 50 лет. Цемах отстоял меня… Таким
образом с первого курса я была принята в «Габиму». Это было чудо.1955 г.Мне дали
те же 50 лир, которые я получала в инсталяции – у меня не было ни гроша на себя
– питалась водой и половиной фалафеля – и никогда не была голодна. Я была сыта
энергией искусства. И вдруг после генеральной репетиции, спектакль снимают. Это
был удар…
- Я чувствовала себя как Моше у границ Израиля … Я уже видела прекрасную
обещанную Землю - и не могла туда войти!
- Элишева Михаэли, Шмулик Сегаль, Амнон Мескин успокаивали меня… И было решено,
что я остаюсь в театре как статистка.
- В израильской комедии “I like Mike!” мне дали роль полицейской, которая важно
проходила по сцене и произносила всего одну фразу: «Здесь живет Тамар Ариэли?» И
все! Но это для меня была причина жить дальше!
- Театр был для меня главным делом в мире. Я всегда думала, что должна быть
точной на сцене – привнести в образ то, что Господь дал мне. Так было с Анной
Франк. Это была прекрасная возможность самовыражения ума, души, таланта, юности
– всего, чем я была одарена… Я начала получать незначительные роли, но обо мне
заговорили…
- И вдруг через два года выгнали на улицу, как собаку… Не только старики
испугались, но и молодые стали опасаться моей популярности. Я мешала всем… Когда
меня уволили, я хотела только одного – умереть…
- Камерный несколько раз приглашал меня на главные роли. Я говорила, что не могу
предать «Габиму»!
- Когда меня уволили, в течение дня все театры обратились ко мне с предложением
о работе… И тогда я отложила свое самоубийство…и согласилась на Камерный. Это
был 1959г.
- В руководители театра пришел Яков Агмон(в будущем-муж Г.А.)
- Начало складывалось удачно. Мне дали драматическая главную роль «Фани» в
«Мариусе» - юной девушки с эмоциями и темпераментом, прекрасно написанную. Мне
важно было, что была в ней человеческая диллема… - Это всегда интересно!
- Но я пришла на «Фани» с белыми волосами и молодая… И больше серьезных ролей не
получала… Я стала играть у них всех сексуальных дур… Я поняла, что пришла не
туда…Я чувствовала, что у меня есть кровь, кишки, живот. Я знаю, что такое боль,
я уже прикасалась к настоящей жизни! А ко мне относились как к кукле… 10 лет я
была в Камерном на ролях сексбомб. Пока однажды в Камерном не стали ставить
«Кинерет, Кинерет» по Н. Альтерману. Там была драматическая тяжелая роль с
мелодекламацией - центральная роль «Тани»… Я требовала, чтобы меня прослушали на
нее, стучала кулаком
- - Ну Гилуш…
- - Не говорите со мной так сладко – попробуйте меня!
- Семь раз они меня экзаменовали и когда я услышала, что роль моя, то чуть не
упала… Однако имидж куклы я разбила…
- На одном из спектаклей , где я играла «Таню», появился режиссер из Дании Сэм
Бейсиков. Он приехал ставить «Галилео Галилей». Эта станция - самая важная в
моей карьере. Он появился в театре чистым как табула раза… Он не знал, кто я и
что я. У него не было предрассудков или мнений, составленных заранее… Он пришел
ко мне за кулисы и предложил главную роль «Вирджинии»…
- - Подожди, осмотрись… Ей всего лишь 23 года. Она слишком красива и не сможет
сыграть такое! (Там героиня сначала девочка, потом женщина, потом синильная
старуха 100 лет!)
- Но он настоял на своем! Он видел качество моей игры и по его мнению я могла
сыграть любой возраст. И когда на генеральной репетиции я вышла сначала согнутой
старухой с волосами на глазах, в мешковине и мужских шлепанцах, а потом играла
ее женщиной и девочкой, критики сказали, что спектакль надо назвать не
«Галилео», а «Гилалео»….
- После премьеры, ночью он улетал в Данию. На прощанье все пили за него. Он был
потрясающая еврейская личность – интеллектуал и режиссер прекрасный. И он
сказал: «Я хочу поговорить с тобой». А моя артистическая была на рядом с местом,
где шло веселье… И на его фоне Сэм мне вдруг произнес: «Возьми чемодан, запихни
в него все, что влезет, и уходи отсюда далеко, далеко, далеко. И никогда не
возвращайся сюда – в Тель-Авив, в Израиль, в театр до тех пор, пока у тебя не
появятся глубокие глубокие морщины. И чем больше они у тебя будут появляться, ты
будешь все лучше и лучше. Ты будешь великая актриса… Послушай, что я тебе
говорю, и не слушай больше никого. Они не знают, кто ты и чего ты стоишь.»
- С этого момента я разослала во все учебные театральный заведения Нью-Йорка
свои заявления, я начала искать пути, чтобы совершенствоваться в игре дальше."
- Ее приняли в свой личный класс Ута Хаген и Ли Страссберг, исповедывавшие
принципы психологической школы Станиславского.. Это было продолжением учебы в
"Габиме".
-
- «Я человек амбициозный. Я знала, что все зависит только от меня. И это моя
единственная в жизни возможность. Я не ехала за карьерой. Я уже снялась в
нескольких фильмах. В Израиле всем казалось, что я уже всего достигла… Однако я
хотела учиться с нуля. Ута Хаген запретила мне играть английские пьесы… "Никогда
больше не играй эти глупости. С сегодняшнего дня ты делаешь у меня только
Чехова. Ты – Чеховская Актриса. Ты рождена, чтобы сыграть его. Я хочу, чтобы ты
сыграла Соню, Елену, Машу…. А когда ты закончишь играть женщин, перейди на
мужчин: сыграй Ваню, Астрова, Барона… Я не дам тебе больше ничего делать. В моем
личном классе ты будешь играть только Чехова"… Из Израиля звонили и спрашивали,
когда у меня отпуск, чтобы сняться в очередном фильме или сыграть кассовый
спектакль, а я работала по 14 часов каждый день , включая даже классический
балет. Я знала, что хочу владеть своим телом. Меня не хотели принимать – ведь
мне было уже 23 года. Но Ута Хаген помогла войти в школу Анны Соколов, и я
училась с маленькими девочками, которые надо мной смеялись.
- - Ты ведь старше нас, почему ты здесь?
- - Потому что я – актриса!
- - Актриса в кино, как Элизабет Тейлор?
- - Да.
- С этого момента я стала королевой класса. В конце года я танцевала с ними
Королеву Цветов, и они прыгали вокруг меня,
- Никто там меня не знал, но мне было плевать. Ибо я уже поняла как владеть
своим телом и ,самое главное, - у меня родились руки. Ута Хаген спрашивала новых
учеников из Израиля: "Вы знаете сумасшедшую Гилу Альмагор? Она открыто говорила,
что у нее никогда не было такой тронутой, яростной, амбициозной девицы. И всегда
добавляла: «Отдохни хоть минутку!" Она ценила меня. 4 года назад по ТВ сделали
фильм обо мне "Эта особая жизнь" Ута Хаген сказала там: "Ты заслужила место, где
ты сейчас находишься. Ты работала , как собака. Тебе все это полагается.».
- В 1965 г я вернулась и сыграла в "Камерном" Мерилин Монро по пьесе Артура
Миллера "После падения". Это был важнейший момент в моей биографии. После
Нью-Йорка я смотрела на себя в зеркало уверенно и говорила себе: " Только сейчас
я – действительно актриса, потому что я вложила в это столько, сколько надо
вкладывать в искусство : и деньги, и время, и собачнью работу, и лучших
учителей. Теперь я была готова к тому, чтобы в моем паспорте было написано:
АКТРИСА!
- У Беньемина Цемаха я училась только год. В течение 10 лет были провалы – не
только успех. Все было случайно – выигрышным был только возраст. Теперь меня
ничто не могло поколебать. Я почувствовала себя профессионалом - актрисой,
готовой бросить себя всю режиссеру. Я люблю совместную работу. Но часто я не
получаю ответы на свои вопросы и работаю сама.
- Леонард Шах, ставивший "После падения» А. Миллера о М. Монро, был идеальным
собеседником. У нас было много общего. Он много знал об унижении женщины и хотел
понять и меня, как актрису и человека. Мерилин Монро тоже начинала как наивная
девочка, которая хотела быть артисткой. Огромным трудом она достигла вершин и
кончила наркотиками и самоубийством. Даже если ее убили – я исследовала ее жизнь
– она все равно была предназначена для роковой трагедии, так как над ее головой
висел дамоклов меч ее судьбы. Наследственное сумасшествие. Сиротство при живом
отце. Она нашла его на вершине славы – он оскорбил ее по телефону. Это
многогранный прекрасный драматический образ, очень трудный для воплощения. Но я
была готова благодаря своей личной трагедией и годами сценического труда. И
пришел огромный успех. Я почувствовала себя абсолютно свободной и ушла из
Камерного. Шел 1965 год.
- Америка научила меня быть хозяином своей собственной судьбы и таланта. В
Камерном меня хотели заманить Чеховым. Играть Чехова – для меня это шанс в
жизни. Его надо делать только с очень достойным режиссером. И когда мне сказали,
кто будет ставить, я преодолела свое желание и ушла все равно в самостоятельный
путь.
- У Я. Агмона уже был свой театр "Бимот" Туда Нисим Алони принес пьесу,
специально написанную для Йоси Баная и меня "Невеста и ловец бабочек". Тогда это
был авангард, написанный раньше времени. Мы думали, что никто не придет. Но
поставил сам Н. Алони. И вдруг – кассовый успех и замечательная критика. Играли
без конца. Нисим Алони уловил ритм моей актерской души… Успех был общий и это
было прекрасно!
- Я могу делать лирические и ужасные гротескные образы одновременно – от королев
до живых женщин, упавших на дно… У меня феноменальная память, я могу говорить на
сцене часами… Но для меня важна и абсолютно бессловесная роль…
- Так это было в спектакле «Ночь в мае» по Алеф Бет Йошуа, написанной по следам
Шестидневной войны. Я играла мать, которая все время на сцене и молчит. Я была
убеждена, что она все видит своими уставшими глазами. У нее младенец, она не
спит по ночам и муж исчез. У меня было всего восемь реплик. Но получилась
целостная жизнь, которую я построила сама изнутри... Это был огромный образ в
малом словесном тексте . Точечный выплеск энергии сквозь внешнюю пассивность… Я
очень быстро говорю , и у меня есть сила. А тут я заставила себя молчать,
выдохнуть весь свой воздух. Это был пассивный образ на огромной внутренней
энергии. Это была одна из самых неожиданных моих ролей, построенная на
контрасте… И сделала это сама – постановщик Й. Израэли мне тогда просто «не
мешал».
- Идеальный режиссер для меня Ханан Снир.… (С Г. А.он поставил «Духи» Ибсена и
"Кадиш по Номи") Ты выходишь с ним в путь, он дает тебе руку, идет с тобой,
охраняя и приводит к самым глубоким колодцами, помогает туда спуститься – войти
и приводит к нужному результату. Так недавно (2002) мы достигли
- с ним святая святых в "Кадиш по Номи"…
Мне важен масштаб роли, какой у меня был в «Жанне д Арк" по Б. Шоу. И хотя тогда
был полный провал, я не отчаялась. Ибо одновременно меня пригласил на главную
роль в чеховской "Чайке" Леопольд Линдберг в Камерный. Мне было 36 лет. И это
была важнейшая веха в моей биографии. «Нина Заречная» – не моя роль. Я не могу
играть розовую юность… Но во второй части, когда она уже и как актриса, и как
женщина, получила от жизни удары, когда она приходит как избитая чайка,
истекающая кровью от ран, нанесенных ей судьбой, тогда это мое. Когда они
услышали, как я «в крови» произношу «Я – чайка…», они сказали: «Ни слова не
сократим – это твое!» Все три части я спорила и боролась, чтобы прийти к финалу
- это было очень трудно. Даже когда закрывался занавес, я продолжала искать в
себе Нину с озером и мечтами и не могла найти… Я всегда знала только, как играть
тяжелый итог. Я уже заработала тогда морщины и жизненный опыт. Я стала актрисой
еще в Америке и могла не возвращаться. Но я чувствовала необходимость вернуться
в Израиль. Я знала, что я должна быть здесь. Это вопрос внутренней
принадлежности. В Нью- Йорке я играла на больших сценах на чужом языке. Я
воспринимаюсь лучше – оптимально звучу именно на иврите. Все мои ассоциации,
весь мой духовный мир связан с ивритом. Когда я говорю боль – коэв на иврите, я
знаю, что это. Когда я произношу «pain» - то есть граница разделяющая, пустое
пространство между мной и словом. У меня тысяча причин быть здесь:
соотнесенность с местом, языком, глиматом. Тут я начала строить свою семью в
надежде на успех… Я ни о чем не жалею…Но несколько лет назад в Швейцарии на
кинофестивале на банкете я встрелтила менеджера Ольга Острик, которой меня
представил после съемок одного фильма Пьер Брасар. Он думал, что он открыл во
мне новую Анну Маньяни и привел к той, кто вела дела Ани Жирарду, Джейн Фонда,
Брижит Бардо.. В свое время я отказалась с ней работать.
Она узнала меня:"Ты маленькая Альмагор из Израиля? – Да. – Никто в жизни не
разговаривал со мной так дерзко, как ты. Ты не жалеешь? Ты могла стать мировой
звездой – не только израильской. – Но я построила в жизни другие вещи – семью.
Если бы у меня не было такой семьи, какая у меня есть сейчас, я не могла бы
делать то, что я сейчас делаю… Я играю тут такие роли, которые на Западе не
могут делать даже самые большие актрисы. Я думаю, что я здесь выиграла
по-настоящему – это мою актерскую самодостаточность – положение в обществе как
актрисы, людское уважение. Я работаю тут в Эреце, и у меня есть здесь друзья,
семья, дети, внуки. Это воплощение многих моих надежд … Я могу быть недовольна
только самой собой… Я могу рассказать и о своих провалах и о периоде молчания,
когда на вершине славы вообще не звонил телефон (1980-1987), и о предательстве
режиссеров, когда я дошла до предела унижения… - до самого дна, когда я онемела
и вернулась во тьму… Ради моей дочери я начала писать о том самом тяжелом лете,
о котором не говорила никогда, о своей сумасшедшей матери. «Лето Авии». В
течение 5 месяцев книга была на полках магазинов. Критика прекрасная, потом
моноспектакль, фильм … И мир открылся снова. Наступил творческий взрыв… Господь
все время играет со мной - экзаменует. На вершине успеха получить такую тишину.
Я думала, что это конец, а для Него - это был только очередной шаг вперед. Я
начала получать международные призы, ездить на фестивали: Рим, Мадрид, Берлин,
Белград… Всюду пишут «Королева» А в Израиле фильм осмеяли . «У нее же польский
акцент!» А что я буду говорить на наречии улицы Шенкин. Здесь особый
национальный спорт – бить ближнего – неотъемлемый аттрибут провинциализма.
Ничего за эти 7 лет молчания я прошла университет о человеке и открыла для себя
писательство. Сейчас выходит уже четвертая моя книга…
После взрыва творчества 1987 года я сыграла «Мать» по пьесе А. Миллера «Все мои
сыновья» в Беер-Шеве, «Любимую» в «Дуэте для одного» в Бейт-Лесине, «Медею» и
«Марию Каллас» в Габиме Хотя была и неудавшаяся «Бернарда Альба» – просто текст,
с которым нужно было справиться.
А «Номи» – это роль, к которой я готовилась всю жизнь. Это самое потрясающее,
что я когда-либо создала…Как-будто я готовилась к ней всю жизнь… В ней вся
биография моей души. Ради этой роли я изуродовала себя – растолстела специально.
Так требовала пьеса. Я хотела, как там было написано, быть тяжелой. Я совсем
потеряла голову ради «Номи». Я хотела сыграть нечто совершенно себе
противоположное.»
Я видела один из последних спектаклей "Кадиш по Номи" в Мерказ Дуэл, что за
шуком Ха-Тиква – в одном из беднейших районов Тель-Авива. Среди гомона женщин,
споривших о приготовлении блюд прямо на улице, развешанного белья, мужчин с
фалафелями, обсуждавших последние финансовые новости, вдруг неожиданно вырос
современный каменный театральный гигант с пустой площадью, на которой
единственным памятником были многочисленные литые орлиные крылья – символ
мощного взлета, сассоциировавшегося у скульптора с возрождением Израиля… «И
будете вы легки, как орлы…» - была надпись на постаменте.
И когда я увидела «Номи» Гилы Альмагор, я услышала шум литых крыльев! Это был
настоящий творческий полет, от которого захватывало дух у онемевшего зала.
Красавица и умница, она играла женщину, не способную думать, - открытое любящее
раненое сердце. Она играла женщину «без кожи», воспринявшую на себя все
социальные катаклизмы 20 века: погромы, революции , войны ( они виртуально
совпадали на сцене с реальностью) - и сошедшую с ума, превратившись в чудовище…
И снова, как «избранным счастливцам», ей удалось за краткий миг спектакля
показать историю души - от юной счастливой мамы и любящей жены, свободной
еврейки, спасенной в начале веке в Америке от российского антисемитизма, до
безумной от пережитого, сосредоточенной ушедшей в себя старухи, не узнающей
сыновей. Все менялось в ней – звенящий голос переходил в скрипучее дребезжание,
а походка из танцующей и тревожно мятущейся в осторожное переступание через
половицы личности, окончательно потерявшей ориентиры от тотальной человеческой
жестокости. И только глаза – глубокие, темные как омут, из которого уже не
выплыть, продолжали жить и тревожить вспоминающего сына ( арт. Йорам Хатаб) и
потрясенный зал. Это было больше чем профессионализм, - это была ее собственная
трагедия, ее счет души с прошлым и настоящим, ее взлет раненной человеческим, и
,особенно, еврейским горем «Чайки»!..
«Однажды мне приснился сон. Я иду по улице. Вижу знакомого актера и пытаюсь
скрыться в подъезде. И слышу за своей спиной.
-Как ее имя? - Не знаю. Кажется, когда –то она была прекрасной актрисой… - и я с
ужасом открыла глаза…»
-
- Ее лучшие роли убеждают нас в том, что то был лишь сон, и Мастер продолжает
свой тяжкий путь к совершенству.
Злата Зарецкая |
