РИНА ЛЕВИНЗОН представляет новый сборник стихов

Рина Левинзон

Родилась в Подмосковье. Вместе с семьей переехала на Урал. В Свердловске окончила школу, затем педагогический институт. Работала преподавателем английского языка в школе. Первые стихи опубликованы в 1962 году. С тех пор печаталась в свердловских газетах, журналах "Урал", "Уральский следопыт", в литературно-художественном альманахе "Подснежник". В 1976 году вместе с мужем, поэтом Александром Воловиком уехала в Израиль. Автор многих поэтических книг. Одна из известнейших поэтесс русского зарубежья. Сейчас проживает в Иерусалиме. Печатается в "Новом журнале" (США) и других изданиях.

ПРЕДСТАВЛЯЕМ НОВЫЙ СБОРНИК СТИХОВ РИНЫ ЛЕВИНЗОН

***

"... мне жаль тех любителей поэзии, живущих в России, которые не услышат прелестной мелодии, пропетой нежной дудочкой Рины Левинзон..."

Давид Дар

***

"... её стихи коротки, их прелесть - в напряжённости и выверенности слова, в сосредоточенности, в афористичности... Талант, один из самых бесспорных в современной русской поэзии..."

Юрий Колкер

***

"... вы прочтите эту книгу и поставьте её на полку. И когда подступят воспоминания и станет особенно грустно, раскройте её, и вам горестно отзовутся созвучные струны..."

Лев Друскин

***

"... На свою "тихую дорогу" - которая, между прочим, не просто дорога, а лермонтовская, - Рина Левинзон уже вышла..."

Бахыт Кенжеев

***

Предлагаем вашему вниманию заметку Леонида Колганова об этом сборнике
Рины Левинзон

А.С Ржевской

Ах, жить бы тихо-тихо,
как в рощице глухой
олень и олениха
под голубой ольхой.
Скрип солнечных салазок
да шорохи земли.
Не надрывая связок,
дожить бы до зимы.
А там уж и до лета,
глядишь, рукой подать.
Прожить бы незаметно
и горя не видать.
Но ветрено и скользко,
дрожит в ночи луна,
и жизнь моя - повозка -
в сто бед запряжена.
Натружены ладони,
и пляшуб бубенцы...
И тянут, тянут кони
все в разные концы.

* * *

Всё теплится, всё еще тянется, длится,
над сонной печалью и радостью тихой плывет.
На донышке счастья невнятная горечь таится,
на донышке горечи легкая сладость живет.
Как рано ещё, как протяжно, блаженно и странно
на город обрушился этот сиреневый свет,
орешник расцвел над волшебным мостом Варизано.
Такая весна, от которой спасения нет.
И всё еще сбудется, что-то еще может статься,
и мост изогнулся над бездной беспечной дугой.
И кто может знать: перед тем, как навеки расстаться,
придет невозможная радость из жизни другой…

* * *

Как грело, как горело.
Добела
как раскаляло.
До безумной глади.
Всё двигалось в таком нездешнем ладе,
и все сады, в которых я была,
сошлись теперь в невиданном раскладе.
Как серебрилось, поднималось вверх,
подкатывало к горлу, отпускало.
До белого, до сладкого накала,
которому ни времени, ни мер,
и вся пыльца далеких стратосфер
над нашими плечами колдовала.

И как потом всё исчезало вмиг.
Ни света, ни садов, ни звезд, ни влаги,
и Бог уже не хлопотал о благе,
внезапно оставляя нас одних,
и все волшебники, и сводники, и маги
чуть усмехались во дворцах своих.

* * *

Мы выросли под лепетанье снега -
засыпан двор и занесен забор.
И всё валило - с неба, с неба, с неба,
с утра до ночи, с ночи до сих пор.
И в снежном вихре стыли фонари,
один из них смотрел в моё окошко.
Одно движенье, вдох, еще немножко,
и я верну все эти январи…

* * *

Мне чудится осеннее наитье –
примолкший сад, промокшее крыльцо,
сплошных дождей серебряные нити,
и поцелуи в мокрое лицо.
И отраженье желтых фонарей
на тротуаре влажном и блестящем.
И сладость сентябрей и октябрей,
всё то, что нынче кажется мне счастьем.

* * *

Быть женщиной - дышать судьбой,
ни ада ни страшась, ни рая.
Не притворяться - быть собой
и жить, путей не выбирая.

Быть женщиной – суметь собрать
под этот лепет лебединый
способность жить и умирать
в отрезок времени единый.

Быть женщиной – себе пенять,
ни мору не боясь, ни гладу.
Быть женщиной - соединять
всё то, что тянется к разладу.

ИЕРУСАЛИМ

У этого воздуха ткань совершенно другая,
и свет невозможный, и городом правит печаль,
и осень уходит, в своем же огне догорая,
и Божье присутствие всюду,
дыханье Его и печать.

Над городом нашим звезда замирает высоко,
над пламенем листьев ночной проливается дождь,
у осени этой другая совсем подоплека,
и, кажется, всё разгадаешь, и всё, что искала, найдешь.
И белые камни, и солнца горячее око,
и горло схватило, хоть что тут такого,
и всё ж…

Валентине Синкевич

***

Мерцанье снега в фонаре,
Мерцанье фонаря в тумане…
Мне вспоминать о той поре,
Как будто возвращаться к маме.

Как будто снова по трубе,
По желобку, по водостоку
Слетит сосулька.
И к уроку
Я не готова.
И к судьбе…

* * *

Мне снова снилось - я домой летела,
дверь открывала в голубой пролет,
где теплотой пронизывало тело,
где ждут меня все ночи напролет,
где свет горит в медлительной конфорке,
и золотая трещина в стене,
где запах детства, дорогой и горький,
который больше не придет ко мне.
И что мне делать с этой переменой?
Куда спешит земное колесо?
И так далек квадратик во вселенной,
единственный, где мне прощали всё.

* * *

Я забываю русские слова.
Мне страшно, словно музыки не стало,
как будто в книге целая глава
потеряна, и смертно я устала.
И как могло исчезнуть вдруг, истлеть
то, что, казалось, выбито на плитах.
Как будто мне пути не одолеть
без этих слов волшебных позабытых.

* * *

Идут дожди, и мертвым не укрыться,
сыра земля, и в ней темным-темно.
Там мой отец, веселый, яснолицый,
прости меня, что так заведено,
что слабое и маленькое тело
я не могу ни спрятать, ни укрыть,
прости, что не сумела, не успела
сказать при жизни всё, что я хотела,
что так и не пришлось поговорить.

СКРИПАЧ ИЗ ГЕТТО

Скрипки хрупкий позвоночник
Сломан был однажды ночью.
Маленький скрипач из гетто
Не успел узнать об этом.
Был он в мире или не был,
Облаком растаял в небе.
Чем же стал он? Звездной пылью,
Песенкой, молитвой, былью?
И в часы, когда светает,
Месяц тает в вышине,
Слышу я: скрипач играет
На оборванной струне.

АННА ФРАНК

В этом городе таком знакомом,
дверь замкни и окна затвори.
Гибелью грозят фонарь над домом
и свеча запретная внутри.

Беззащитней, чем скворец в скворешне,
ангелу шептала: «Пожалей…»
Что ей снилось в этой тьме кромешной?
Черный ветер дул из всех щелей.

В темноте, над свечкой незажженной,
прячется, не ведая вины,
мой двойник, ничем не защищенный,
девочка последней тишины.

КОРНИ

Искала корни в дедовской земле,
Там, где трава звенит легко и вольно.
Я шла по ней, и было очень больно,
Как будто я шагала по золе.

Кривые переулочки квартала,
Где было гетто. И средь бела дня
Там в яме для расстрела погибала
Вся мамина и папина родня.

По улочкам, летящим вверх и вниз,
В том городке как долго я ходила!
И вот уж звезды первые зажглись…
Искала корни, а нашла могилы.

* * *

Сторожу своё жилье…
Время беды перемелет.
В палисаднике белье –
Ветер сушит, солнце белит.

Спит дитя, а я кружу,
Ворожу над домом сонным.
Бог в пространстве заоконном
Всё вершит по чертежу.

Боже мой, и я уйду,
В час последний всё приемля,
Сохрани мой дом и землю,
Дом и дерево в саду.

* * *

Простимся - пока на дворе не темно,
Пока еще сердце от горечи тает,
Пока добротою любовь нас пытает,
И живо желанье, и бродит вино.

Так нежностью этой мне губы свело
И сбило дыханье, и слов не хватает,
Склоняюсь к тебе - вон уже рассветает,
И ветер, и вечер, и вечность в окно.

И что было нынче, уж было давно,
Последний листочек надежды витает,
И жизнь - это только прощанье одно,
И снова придуманный сад облетает…

* * *

Памяти отца

Ну а потом остынет лето,
калитка зарастет плющом.
Не может быть, что только это,
должно же что-то быть еще.
Должно же что-то…
Запрокинув
больное горло, спит птенец.
Край неба всё еще малинов,
должно же…
Это не конец.
Я знаю, я рукой касаюсь,
знак различаю водяной.
Но снова исчезает надпись,
почти прочитанная мной.