На главную сайта

СОЧИНЕНИЯ
ЯНУША
КОРЧАКА

КАК ЛЮБИТЬ РЕБЁНКА

К ПРОДОЛЖЕНИЮ 4

ПРОДОЛЖЕНИЕ 1

Да, она  еще грудь сосет, а я  уже спрашиваю вас, как она будет рожать.

Потому что над этим вопросом и двадцать лет поразмышлять недолго.

     40.

     В страхе, как бы смерть не отобрала у  нас ребенка, мы отбираем ребенка

у  жизни;  оберегая от  смерти, мы  не даем  ему  жить. Воспитанные  сами  в

безвольном ожидании того, что будет, мы постоянно спешим в полное очарования

будущее.  Ленивые, мы  не желаем  искать  красоты в сегодняшнем  дне,  чтобы

подготовиться  к достойной встрече  завтрашнего  утра,  завтра  само  должно

принести нам вдохновение. И что же это, "если бы он уже ходил, говорил", как

не истерия ожидания?

     Он будет  ходить, будет ударяться  о твердые  края дубовых стульев.  Он

будет говорить, будет перемалывать

     языком жвачку каждодневной рутины. Чем же сегодня  ребенка  хуже, менее

ценно, чем его завтра? Если речь идет о трудностях, то оно более трудное.

     А  когда  наконец  наступает  завтра,  мы  ждем нового  дня. Потому что

основной принцип: ребенок  не есть, а  будет,  не знает, а  лишь  узнает, не

может, а только сможет- приговаривает его к постоянному ожиданию.

     Половина  человечества  лишена  права  на   существование:  ее   жизнь-

несерьезна, стремления-наивны,  чувства -  мимолетны, взгляды - смехотворны.

Действительно, дети отличаются от взрослых, в их жизни кое-чего недостает, а

чего-то больше, чем в нашей, но самое это отличие от  нашей жизни доказывает

ее реальность.

     Что сделали мы для того, чтобы понять эту реальность и создать условия,

в которых ребенок мог бы развиваться и расти?

     Страх  за  жизнь ребенка  тесно связан со страхом перед  увечьем, страх

перед увечьем  связывается с необходимой для здоровья чистотой, и тут ремень

запретов  набрасывается  на  новое  колесо:  чистота и  безопасность платья,

чулок, галстука, варежек, башмаков, рубахи.

     Нас беспокоит дыра уже не на лбу, а на штанах,  чулках-там, где колени.

Не здоровье  и благополучие ребенка, а наше тщеславие и карман.  Итак, новый

виток  запретов  и заповедей  приводит  в  движение колесо нашей собственной

выгоды.

     "Не  бегай,  попадешь  под  лошадь.  Не  бегай,  вспотеешь.  Не  бегай,

запачкаешься. Не бегай, у меня голова болит".

     (А  ведь  в  принципе  мы  детям  разрешаем  бегать:  это  единственное

действие, которым мы дозволяем им жить.)

     И  вся  эта отвратительная машина работает долгие годы,  сокрушая волю,

тормозя энергию, расщепляя силу ребенка.

     Ради завтра мы пренебрегаем тем, что радует, смущает, удивляет, сердит,

занимает его сегодня. Ради завтра,

     которого  он не  понимает, в котором он  не  нуждается,  крадутся  годы

жизни, многие годы.

     - Дети и рыбы немы.

     - Еще успеешь. Подожди, пока вырастешь.

     - Ого, у  тебя уже  длинные брюки,-вот это да, у тебя  уже и часы есть.

Покажись-ка... да у тебя усы растут.

     И ребенок думает:

     "Я ничто. Чем-то бывают только  взрослые. Я ничто уже немного постарше.

Сколько же еще лет ждать? Ну погодите, вот вырасту..."

     Ждет и лениво  перебивается  со дня на  день, ждет и задыхается, ждет и

таится, ждет и глотает слюнки. Прекрасное детство?

     Прекрасное? Нет, скучное, и если  и есть  в нем прекрасные  минуты,  то

отвоеванные, а чаще всего-украденные.

     Ни  слова   о   всеобщем   обучении,  сельских  школах,  городах-садах,

харцерстве.  Таким это  было  несущественным  и  безнадежно  далеким.  Книга

зависит  от того,  какими категориями  переживаний и опыта  оперирует автор,

каково было поле деятельности, что было  его мастерской,  какая почва питала

его  .мысль. Поэтому мы  встречаем наивные  взгляды  у  авторитетов,  причем

зарубежных.

     41.

     Так что же, разрешать ему все? Ни за что-из скучающего раба мы вырастим

скучающего тирана. Запрещая, мы, как бы то ни было, закаляем его волю, пусть

единственно в направлении ограничения и отказа, развиваем  его  находчивость

при действиях  в тесном  пространстве, умение  выскользнуть из-под контроля,

пробуждаем  критическое  отношение  к  жизни.  И  это  имеет   ценность  как

подготовка- пусть и односторонняя-к жизни.  Разрешая "все", надо  следить за

тем, чтобы,  потакая капризам,  не  притупить  тем  самым  желания.  Там  мы

ослабляем волю, здесь-отравляем ее.

     Это не  "делай, что хочешь", а я сделаю, я куплю, я  тебе дам  все, что

хочешь, только проси то, что я могу тебе дать, купить, сделать. Я тебе плачу

за то, чтобы ты сам ничего не делал, чтобы ты был послушным.

     "Съешь котлетку-мама тебе книжечку  за это купит.  Не пойдешь гулять, я

тебе за это конфетку дам".

     Детское  "дай",  даже безмолвно  протянутая рука должны натолкнуться на

наше  "нет",  и от  этих первых "не дам",  "нельзя",  "не разрешаю"  зависит

огромная область воспитания.

     Мать  еще  не  хочет  видеть  своей  задачи,  она предпочитает  лениво,

трусливо отсрочить, отложить на после, на потом. Она не желает знать, что из

воспитания  нельзя  изъять  трагическую  коллизию  неумного,  неправильного,

недопустимого  желания  с  мудрым  запретом,  нельзя   исключить  еще  более

трагического  столкновения двух желаний, двух прав  на общей территории.  Он

хочет взять в рот горящую свечу-я не могу ему это разрешить, он хочет нож--я

боюсь дать  ему  его,  он протягивает  руку к вазе-а мне  ее жаль, он хочет,

чтобы я играла с ним в мяч-мне хочется почитать... Нам необходимо определить

границы его и моего существования.

     Новорожденный  тянется к стакану,  мать целует  его ручку-не  помогает,

дает  погремушку-не  помогает,  велит  убрать  соблазн с  глаз  долой.  Если

младенец  вырывает руку, швыряет погремушку оземь, ищет  взглядом спрятанный

предмет,  сердито смотрит на  мать,  я спрашиваю себя:  кто из  них  прав  -

мать-обманщица или младенец, который презирает ее?

     Тот, кто не продумает как следует систему запретов и приказов, когда их

мало, тот растеряется и не сможет ориентироваться, когда их станет много.

     42,

     Деревенский  мальчик  Ендрик.  Уже  ходит.  Держась  рукой  за  дверной

переплет, осторожно перелезает из избы через порог  в сени. Из сеней по двум

каменным  ступенькам  ползет  на  четвереньках.  Перед хатой  встретил кота:

поглядели  друг  на друга и разошлись.  Споткнулся  о  грядку,  остановился,

смотрит.  Нашел  палочку, сел, роется  в  песке.  Рядом  лежит  картофельная

кожура, берет ее в рот, во рту полно песка, скривился, плюет, бросает. Снова

на  ногах, бежит навстречу  собаке, собака  грубо  опрокидывает его. Скривил

губки,  вот-вот заплачет, нет:  что-то  вспомнил, тянет  метлу. Мать идет по

воду,  уцепился  за юбку и бежит  уже уверенней. Группа старших детей, у них

тележка-смотрит;  его  отогнали,   встал  в   сторонке-смотрит.  Два  петуха

дерутся-смотрит. Его посадили в тележку, везут,  опрокинули. Мать зовет его.

Так проходит первая половина из шестнадцати часов дня. Никто не говорит ему,

что  он  еще маленький, он  сам  чувствует, что ему не  под  силу.  Никто не

говорит  ему,  что кот может  оцарапать, что он  не  умеет еще спускаться по

ступенькам. Никто не запрещает играть со старшими детьми. "По мере того, как

Ендрик  подрастал,  все  дальше  от  хаты  уходили  дороги  его  странствий"

(Виткевич).

     Частенько ошибается,  падает -  ну  что  же, набивает  шишки,  гордится

шрамами.

     Нет, нет, я вовсе не хочу заменить излишек опеки полным ее отсутствием.

     Я только  хочу  отметить, что годовалый ребенок в  деревне  уже  живет,

тогда как у нас  зрелый юноша еще только входит в жизнь. Помилуйте, да когда

же он жить-то начнет?

     43.

     Бронек  хочет открыть  дверь.  Подвигает  стул.  Устал, отдыхает, но  о

помощи  не просит. Стул  тяжелый, малыш  прямо  замучился с  ним. Тащит  его

поочередно то за одну, то за другую ножку.  Работа идет медленно, но  что-то

получается.  Вот уже  стул близко  от двери, ему кажется,  что он  достанет,

влезает  на  стул,  стоит.  Чуть  придерживаю  его  за  платье.   Закачался,

испугался,  слезает. Подвигает стул  к самым дверям,  но сбоку  от  щеколды.

Вторая неудачная попытка. Ни тени  нетерпения. Снова работает,  только паузы

для отдыха немного удлинились.  В  третий раз  влезает на  стул: ногу вверх,

хватается рукой  и опирается  согнутым  коленом, повисает, ищет  равновесие,

новое усилие, рукой хватается за край, лежит на животе, пауза,  бросок телом

вперед, становится на колени, выпутывает ноги из

     платья, стоит. Как жалки эти лилипуты в  стране великанов! Голова вечно

задрана кверху,  чтоб  хоть  что-нибудь  увидеть. Окно где-то высоко,  как в

тюрьме.  Чтобы  сесть на стул, надо быть акробатом.  Усилие  всех мускулов и

всего ума. чтобы наконец дотянуться до щеколды.

     Двери  открыты-глубоко  вздыхает.  Этот  глубокий вздох  облегчения  мы

наблюдаем уже у самых маленьких детей после каждого усилия воли, длительного

напряжения  внимания.  Когда  мы  заканчиваем  интересную   сказку,  ребенок

вздыхает точно так же.

     Я очень хочу, чтобы вы поняли это.

     Этот глубокий  одинокий вздох доказывает, что до сих  пор дыхание  было

замедленно,  поверхностно, недостаточно,  ребенок  затаив  дыхание  смотрит,

ждет, следит, напрягается, вплоть до того момента, когда начинается нехватка

кислорода, отравление тканей. Организм  тут же приводит в состояние  тревоги

дыхательные центры, следует глубокий вздох, возвращающий равновесие.

     Если  вы  умеете  диагностировать  радость  ребенка, интенсивность  его

радости, то  вы должны  были заметить,  что  величайшей  радостью становится

счастье  преодоленной трудности,  достижения  цели, открытой тайны,  радость

победы и счастье самостоятельности, овладения, обладания.

     - Где мама? Мамы нет. А ну поищи.

     Нашел! Почему он так хохочет?

     - Вот погоди, мама тебя догонит. Ой, не может поймать.

     До чего же он счастлив!

     Почему он  хочет ползать, ходить, вырывается из рук? Обычная  сцена: он

семенит, удаляется от  няньки,  видит,  что  нянька  бежит за ним,  убегает,

утрачивает  чувство опасности, бежит  вперед  сам не  зная  куда, в  экстазе

свободы - и, подхваченный кем-нибудь, вырывается, колотит ногами, верещит.

     Вы скажете: избыток энергии, но это  физиологическая сторона,  я же ищу

психофизиологическую.

     Я спрашиваю: почему  он  хочет сам держать  стакан, когда пьет, и чтобы

мать даже пальцем к нему не прикасалась, почему, даже не желая  есть, все же

ест,  если разрешить  ему  самому  держать  ложку? Почему  с радостью  гасит

спички,  тащит отцовские тапочки, несет бабушке скамеечку под ноги? Что это,

подражание? Нет, нечто гораздо более ценное и значительное.

     -  Я  сам!-кричит  он  тысячу раз, жестом,  взглядом,  улыбкой, умоляя,

сердясь, плача.

     44,

     -- А ты  умеешь сам открывать дверь?- спросил я пациента, мать которого

предупредила меня, что он боится врачей.

     - Даже в уборной могу,-ответил он быстро.

     Я  рассмеялся. Мальчик смутился, но  еще больше смутился я. Я  вырвал у

него признание в тайной победе и высмеял.

     Нетрудно  догадаться, что было время, когда все двери  уже были открыты

для него, а дверь уборной все еще не поддавалась, она стала для него

     особенно притягательной.  Он был  похож  в  этом  на  молодого хирурга,

который мечтает о трудной операции.

     Он никому не признавался в этом,  он ведь знает то,  что составляет его

внутренний мир, не найдет отклика среди окружающих.

     Может, его не однажды ругали или отталкивали подозрительным вопросом:

     Что ты там крутишься, что ты там вечно колдуешь? Не трогай,  испортишь.

Сейчас же иди в комнату.

     И поэтому он работал украдкой, втайне и вот наконец открыл.

     Обращали ли вы внимание, как  часто, когда раздается звонок, вы слышите

просьбу:

     Я открою!

     Во-первых,  с  замком входной  двери справиться  трудно, во-вторых, как

приятно чувствовать, что там,  за дверью,  стоит взрослый, который сам дверь

открыть не в силах и ждет, пока он - младший - - ему поможет.

     Такие маленькие победы-праздник для ребенка, которому уже снятся

     дальние  страны,  который  в  мечтах  воображает   себя  Робинзоном  на

необитаемом  острове,  а в действительности счастлив,  когда  ему  разрешают

выглянуть в окно.

     - Ты умеешь сам залезать на стул?

     - Умеешь скакать на одной ножке?

     - Можешь левой рукой поймать мяч?

     И  ребенок  забывает,  что не  знает  меня.  Он забывает,  что  я  буду

осматривать ему горло. Он забывает, что выпишу ему лекарство.

     Я пробудил в нем то, что выше чувства  неловкости, страха, неприязни, и

он радостно отвечает:

     - Могу, умею.

     Видели  ли  вы, как младенец  долго, терпеливо,  с  неподвижным  лицом,

сжатыми губами и  вниманием в глазах снимает  и надевает чулки  и  туфельку?

Это-не игра, не бессмысленное времяпрепровождение.

     Это-работа.

     Какую пищу дадите вы его воле, когда ему три года? Пять? Десять лет?

     45.

     Я!

     Когда новорожденный царапает

     себя ноготком, когда младенец, сидя, тащит в рот ногу, падает и сердито

ищет рядом  виноватого,  когда  тянет себя за  волосы, кривится от  боли, но

повторяет попытку, когда, стукнув себя ложкой по голове, смотрит вверх,  что

там такое, чего он не видит, но чувствует,-он еще не знает себя.

     Когда   он  изучает  движения  своих  рук,  когда,  обсасывая  кулачок,

внимательно разглядывает  его,  когда  во  время  кормления  вдруг перестает

сосать и начинает сравнивать свою ногу с материнской грудью, когда,  ползая,

останавливается и смотрит вниз, отыскивая нечто, что поднимает его вверх  не

так, как материнские  руки, когда  сравнивает  свою  правую  ногу в чулке  с

левой, без чулка,-он жаждет познать и понять.

     Когда в ванне он изучает воду, отыскивая среди множества неодушевленных

капель  себя, капельку  одушевленную,-он  ощущает  великую  правду,  которая

заключена в коротеньком слове: я.

     Только  футуристическая  картина может  открыть  нам, каким видит  себя

ребенок:  пальцы,  кулаки,  ноги-едва  намечены, может,  обозначен и  живот,

может, даже голова, но все это скорее угадывается по контурам,  как на карте

окрестностей полюса.

     Работа еще  не закончена,  он  еще поворачивается  и  нагибается, чтобы

разглядеть,  что  там прячется  сзади,  изучает  себя перед  зеркалом  и  на

фотографии,  обнаруживает  то  впадину пупка,  то  выпуклости  своих родимых

пятен, а  на очереди-новая  работа: отыскать себя среди  других. Мама, отец,

пан, пани,  одни  появляются  часто,  другие  редко,  множество таинственных

фигур, предназначение которых загадочно, а действия-сомнительны.

     Едва  только  он установил,  что  мать  существует для  выполнения  его

желаний или, напротив, стоит на пути их осуществления, отец приносит деньги,

а тетя-конфеты, как уже в собственных мыслях, где-то в себе самом, открывает

новый, еще более удивительный, незримый мир.

     Затем  предстоит  еще найти себя  -  в  обществе, себя-в  человечестве,

себя-во вселенной.

     Вот уже и волосы поседели, а работе конца-краю нет.

     46, Мое.

     Где источник этой мысли-чувства? Не сросся ли он с понятием "я"? Может,

протестуя против пеленания рук, младенец борется за них как за "мои",  а  не

как за часть своего "я"? Отбирая у  него ложку, которой он бьет по столу, ты

лишаешь его не собственности,  а свойства, с помощью которого рука разряжает

свою энергию, самовыражается новым способом, посредством звука.

     Эта рука-не  совсем  его рука,  скорее  послушный  дух  Аладина,-держит

бисквит, обретая тем самым новую ценную  собственность,  и ребенок  защищает

ее.

     В какой мере понятие собственности связывается в нем с понятием ум-

     Можно дать, а можно ведь и не  давать-в зависимости от каприза,  потому

что это-мое.

     47.

     Хочу иметь-имею, хочу знать- знаю, хочу мочь-могу: это три разветвления

единого  ствола  воли,  уходящего  корнями  в два  чувства-удовлетворения  и

недовольства.

     Младенец старается познать себя, окружающий его животный и растительный

мир,  потому что с  этим связано  его мышление. Спрашивая "это что?"-словами

или взглядом, он ждет не названия, а оценки.

     - Это что?

     - Фи, брось, это бяка, не трогай!

     - Это что?

     - Это цветочек.-И улыбка, и приятное выражение лица, и разрешение взять

в руки.

     Порой, спросив о нейтральном предмете и в  ответ получив голое название

без  чувственной  мимической  характеристики,  ребенок   глядит  на  мать  и

удивленно, словно бы разочарован-

     но, повторяет название, растягивая  слово, не зная, как быть ему с этим

ответом. Он  должен набраться  опыта, чтобы понять, что наравне с желанным и

нежеланным существует также нейтральный мир.

     - Что это?

     - Вата.

     - Вааата?-И  вглядывается в лицо  матери, ждет  знака,  что ему следует

думать об этом.

     Если  бы  я  путешествовал  по  субтропическому  лесу  в  сопровождении

туземца,  я  бы точно так же,  завидев растение с неизвестными мне  плодами,

спросил  бы  его: что это?-а  он, угадав  вопрос,  ответил  бы  мне окриком,

гримасой  или  улыбкой, что это яд,  вкусный  плод или бесполезное растение,

которое не стоит срывать и класть в рюкзак.

     Детское  "что  это?"  означает  "каково оно? чему служит?  какую пользу

можно от этого получить?".

     48. Обычная, но поучительная картина.

     Встречаются двое детей, едва стоящих на нетвердых ногах. У одного

     мячик или пряник, другой хочет у него это отобрать.

     Матери  неприятно, когда ее  ребенок что-нибудь отнимает у  другого, не

хочет дать, поделиться, одолжить. Ее коробит, что поведение ребенка нарушает

благопристойность.

     В сцене, о которой идет речь, события могут развиваться по-разному.

     Один отнимает, другой смотрит удивленно, потом поднимает глаза на мать,

ожидая от нее оценки непонятной ситуации.

     Или: один пытается  отобрать,  но нашла коса на камень-атакуемый прячет

вожделенный предмет, отталкивает нападающего, опрокидывает его. Матери бегут

на помощь.

     Или:  дети  долго смотрят  друг  на  друга,  боязливо  сближаются, один

неуверенным  движением тянется к предмету, другой невыразительно защищается.

Только после длительной раскачки вспыхивает конфликт.

     Здесь играет роль  возраст и жизненный опыт обоих. Ребенок,  у которого

есть старшие  братья и сестры, уже не раз  выступал в защиту своих  прав или

собственности, не раз нападал сам. Но,  отбросив случайное, мы обнаружим две

различные   организации,  два  человеческих  типа:   активный  и  пассивный,

действенный и страдательный.

     - Он у нас добрый, все отдаст. Или:

     - Вот дурачок, все другим отдает.

     Не доброта это и не глупость.

     49.

     Мягкость, слабый  жизненный  напор,  низкий  полет  воли,  страх  перед

действием. Избегает внезапных движений, живого опыта, трудных начинаний.

     Меньше  действуя,  добывает   меньше  практических   сведений,  значит,

вынужден больше доверяться, дольше уступать.

     Что это, менее значительный интеллект? Нет, просто другой. У пассивного

меньше  синяков  и унизительных  ошибок,  значит, ему недостает болезненного

опыта, но зато, может, он глубже запечатлелся в его памяти.

     У  активного больше ссадин и ошибок,  зато  он, может, быстрей забывает

их.

     Первый   переживает  меньше  и  медленней,  но   зато,   может,   более

основательно.

     Пассивный  удобнее.  Оставленный один,  он  не  выпадет  из коляски, не

поднимет тревогу  неизвестно  отчего, расплакавшись,  легко  успокоится,  не

требует с чрезмерной настойчивостью, меньше ломает, рвет, уничтожает.

     Дай- -он не протестует. Надень, возьми, сними, съешь-смущается.

     Две сцены.

     Он  не голоден, но на  донышке осталась  ложка каши,  следовательно, он

должен  ее  съесть:  количество  ведь установлено  самим  врачом. Он  нехотя

открывает  рот,  долго  и  лениво жует, медленно, с  усилием  глотает. А вот

второй-он не голоден и сжимает зубы, энергично крутит  головой, отталкивает,

выплевывает, защищается.

     А воспитание?

     Судить о ребенке по двум полярно противоположным типам детей- все равно

что на основании свойств  кипятка  и  льда  говорить  о  воде. В  шкале  сто

градусов, где на ней место нашего ребенка?  Но мать должна знать,  что в  ее

ребенке заложено  от  рождения, а что  выработано  упорным  трудом, и должна

помнить,   что   все,   достигнутое   тренировкой,   настоянием,   насилием.

недолговечно,  непрочно, обманчиво.  А  когда послушный,  "хороший"  ребенок

вдруг становится  упрямым и  непослушным,  не  стоит сердиться,  что ребенок

таков, каков он есть на самом деле.

     50.

     Деревенский мальчик, вглядывающийся в небо и землю, в плоды и  творения

земли,  знает  диапазон  возможностей  человека.  Конь   быстрый,   ленивый,

трусливый, норовистый; курица яйценосная; корова молочная; земля плодородная

и неурожайная; лето дождливое, зима бесснежная везде он встречает нечто, что

можно немного изменить или быстро исправить,- присмотром, трудом, палкой, но

случается, конечно, и так, что ничего изменить нельзя.

     У  горожанина  преувеличенные  понятия  о   человеческих  возможностях.

Картошка не уродилась. Ну и  что ж.  Она ведь  есть, просто за  нее придется

дороже заплатить. Зима-надеваешь  шубу,  дождь-калоши,  сухо-поливают улицу,

чтобы   не  было  пыли.  Все  можно  купить,  со  всем  справиться.  Ребенок

болеет-вызовем врача, плохо  учится-возьмем гувернера. А книга, подсказывая,

что надо делать, способствует иллюзии, что всего можно добиться.

     Как же тут поверить, что ребенок должен быть тем, чем он есть, что, как

говорят французы, золотушного можно выбелить, но нельзя вылечить.

     Если я хочу, чтобы худой ребенок прибавил в весе, я делаю это медленно,

осторожно,  и вот  удача: прибавил  целый килограмм.  Но  достаточно мелкого

недомогания, простуды, груши, данной не вовремя,-и пациент тут же теряет два

фунта, заработанные с таким трудом.

     Летний  лагерь для детей бедняков. Солнце, лес, река, дети наслаждаются

весельем,   заботой,  добротой.  Вчера  маленький  дикарь,  сегодня  он  уже

полноправный участник  игры. Запуганный. забитый  и несообразительный, через

две недели-смелый,  живой,  инициативный, общительный. Один меняется что  ни

час, для другого  требуются недели, а в третьем и  вовсе никакой перемены не

наблюдается. Это не чудо и  не его отсутствие, это лишь проявление того, что

имелось в ребенке и только ждало своего  часа, а то, чего в нем не было, так

и не появилось.

     Я учу  слаборазвитого ребенка  считать: два  пальца, две пуговицы,  две

спички, две монеты... Вот он  уже считает  до пяти.  Но попробуй  я изменить

порядок вопросов, интонацию, жесты-он снова не знает, не умеет.

     Ребенок  с  больным  сердцем.  Медлительный  в  движениях,   разговоре,

улыбках, послушный. Ему  не хватает дыхания,  каждое более  резкое  движение

вызывает кашель, страдание, боль. Он и должен быть таким.

     Материнство  облагораживает   женщину,  Когда   она   жертвует   собой,

отказывается  от  себя,  отдается  ему всей  душой,  и  деморализует, когда,

прикрываясь  мнимым благом  ребенка,  отдает его на съеденье своим амбициям,

привычкам, страстям.

     Мой ребенок-это моя вещь, мой раб, моя комнатная собачка. Я чешу его за

ушами,  глажу по  челке, украсив ленточками,  вывожу  на прогулку, дрессирую

его, чтобы он был послушен и покладист, а когда надоест:

     - Иди поиграй. Иди позанимайся. Пора спать.

     Логика лечения истерии, очевидно, заключается в следующем:

     - Вы утверждаете, что  вы  петух. Пожалуйста, будьте петухом, но только

не клюйтесь.

     - Ты вспыльчив,-говорю я мальчику,-ну  и ладно, дерись, только не очень

сильно, злись, только раз в день.

     Если угодно,  в  одной этой фразе помещается весь воспитательный метод,

которым я пользуюсь.

     51.

     Видишь  того  малыша,  который  бегает,  кричит,  роется  в  песке?  Он

когда-нибудь станет знаменитым  химиком, сделает открытия, которые  принесут

ему  славу,  прекрасное положение, деньги. Вот так, между вечеринкой и балом

он  вдруг  задумается невзначай,  запрется, несносный, в кабинете  и  выйдет

оттуда ученым. Кто бы мог подумать?

     А  видишь  другого,  который  лениво,   апатично  наблюдает   за  игрой

сверстников? Вот он зевнул, встал, может, присоединится к играющей компании?

Нет,  снова  сел.  А  между  тем  и он  станет  знаменитым  химиком, сделает

открытия. Вот и изумляйся: кто бы мог подумать?..

     Нет, ни маленький  задира,  ни  сонный ленивец не  станут учеными. Один

будет учителем гимнастики, второй-почтовым служащим.

     Преходящая мода, ошибка, недоразумение  - все не выдающееся кажется нам

ничего не стоящей ерундой. Мы больны бессмертием. Кто не дорос  до памятника

на площади, мечтает хотя

     бы об улице,  названной его  именем, хотя бы о мемориальной доске. А уж

коли не  тянешь  на четыре  полосы после смерти,  то  хотя  бы упоминание  в

тексте:   "принимал  активное   участие...  широкие   массы   общественности

скорбят..."

     Улицы, больницы,  приюты  раньше  носили  имена святых  патронов, и это

имело смысл, потом-имена хозяев, это было знамением времени. Сегодня - имена

ученых и художников, и  в этом смысла нет. Уже  поднимаются памятники идеям,

безымянным героям. тем, у кого и могил-то нет.

     Ребенок-не  лотерейный  билет, на который должен пасть  выигрыш в  виде

портрета в зале  заседаний магистрата или бюста в фойе театра. В каждом есть

своя  искра, которую  может высечь  кремень счастья  и правды,  и,  может, в

десятом поколении она вспыхнет пожаром гениальности и, прославив собственный

род, осветит человечество светом нового солнца.

     Ребенок-это не почва, возделываемая наследственностью для посева

     жизни,  мы  можем  лишь  способствовать  росту   того,  что  яростно  и

настойчиво начинает рваться к жизни в нем еще до его первого вздоха.

     Признание нужно новым сортам табака и новым маркам вина, но не людям.

     52.

     Так  что  же-фатум   наследственности,  беспощадность   предназначения,

банкротство медицины и педагогики?

     Я как-то назвал ребенка пергаментом, испещренным  письменами, засеянной

землей, но  давайте  лучше отбросим  сравнения, которые могут  ввести  нас в

заблуждение.

     Бывают случаи, в которых мы при современном состоянии науки  бессильны.

Сегодня их меньше, чем вчера, но они есть.

     Бывают случаи, в которых мы бессильны при современных условиях жизни. И

таких становится все меньше и меньше.

     Вот   ребенок,  которому  самые  добрые  намерения  и  самое  отчаянное

напряжение дают мало. Вот другой,

     которому они дали  бы много, но  мешают условия. Одному деревня,  горы,

море  принесут немного,  другому  и  помогли  бы, да  мы  не  можем  их  ему

предоставить.

     Когда  мы  встречаем  ребенка, который страдает от  отсутствия  заботы,

воздуха, одежды,  мы  обычно  не  виним родителей.  Когда  мы видим ребенка,

которого  портят  излишняя   заботливость,  перекармливание,   перегревание,

ребенка, которого рьяно охраняют  от  мнимой опасности,  мы склонны обвинять

мать, нам кажется, что тут легко справиться со злом, было бы желание понять.

Нет,  нужно  гораздо  больше  мужества,  чтобы  не  бесплодной  критикой,  а

действием противостоять практике, принятой  в данном классе, в  данном  слое

общества. Если там мать не может умыть ребенка и вытереть ему нос,  то здесь

она не может  разрешить ему бегать в  драных башмаках,  с испачканным лицом.

Если там его со слезами забирают из школы и отдают учиться ремеслу, то здесь

с не меньшей мукой его вынуждены посылать в школу.

     Испортится у меня дите без школы,- говорит одна, отбирая книгу.

     - Испортят  мне ребенка в  школе,  говорит  другая,  покупая  очередные

полпуда учебников.

     53.

     Для широких  масс наследственность- некий рок, который заслоняет  собой

все встречающиеся исключения: для науки  проблема, которую надлежит решить в

процессе  исследований. Существует обширная литература, стремящаяся ответить

только на единственный вопрос: рождается ли ребенок туберкулезников больным,

с  предрасположением  к  болезни,  или  заражается после  рождения? Думая  о

наследственности, принимали ли вы во внимание такие простые соображения, что

кроме наследственности  болезни есть  также наследственность  здоровья,  что

родство  не является родством в получаемых плюсах и минусах, преимуществах и

недостатках,-имеет  или  должен  иметь.  Здоровые  родители рождают  первого

ребенка, второй будет ребенком  сифилитиков, если  родители заразились  этой

болезнью,  третий  -  ребенком  сифилитиков-туберкулезников,  если  родители

приобрели  к тому  же  и  туберкулез.  Эти  трое  детей  -  чужие  люди:  не

отягощенный  наследственностью,  с  грузом  наследственности  и  вдвойне  ею

отягченный.

     Отчего ребенок нервен: оттого ли, что его родили нервные родители,  или

оттого, что они его  воспитали?  Где  граница  между нервностью и хрупкостью

нервной системы, где границы духовной наследственности?

     Беспутный  отец рождает ли он сына-расточителя или  заражает  его своим

примером?

     Скажи мне,  кто твои родители,  и я скажу тебе,  кто  ты - это верно не

всегда.

     Скажи мне, кто тебя воспитал, и я скажу тебе, кто ты -  и это не всегда

верно.

     Почему  у  здоровых   родителей  бывает  слабое  потомство?   Почему  в

добропорядочной семье иной раз вырастает сын-шалопай? Почему обычная средняя

семья дает выдающеюся ребенка?

     Кроме исследований фактора  наследственности необходимо также проводить

исследования  воспитательной среды, и  тогда, быть  может,  не одна  загадка

найдет свое разрешение.

     Воспитательной средой  я  называю  дух семьи, господствующий в ней, так

что отдельные члены семьи не могут занимать по отношению к нему произвольной

позиции. Этот дух не терпит сопротивления, он диктует, он принуждает.

     54. Среда догматизма.

     Традиция,  авторитеты,   ритуалы,  безукоснительное  выполнение  долга-

определяющий  основной  жизненный принцип. Дисциплина,  порядок,  честность.

Серьезность, душевное равновесие, бесстрастность  как высшая форма  владения

собой,  признак  устойчивости,  неуязвимости,   уверенности   в  себе   и  в

правильности  своих  поступков. Аскетизм,  самообладание,  ежедневный  труд,

строгое  соблюдение  нравственной  гигиены, ни малейшего отступления от норм

морали.

     Благоразумие вплоть до полной пассивности, до игнорирования всех прав и

правд,   не   ставших   традиционными,   не   освященных  авторитетами,   не

укоренившихся повторением изо дня в день.

     Если в  этой среде  уверенность в  себе  не перерастает в  самодурство,

простота-в  примитивность,   она  плодотворна  для  воспитания.  Она  ломает

ребенка,  чуждого  ей  по духу, но высекает превосходного человека,  который

ответит  уважением  своим воспитателям  за  то, что те не забавлялись им,  а

трудным путем  вели к поставленной ими цели. Неблагоприятные  условия жизни,

тяжелая  физическая  нагрузка  не  меняют  духовной  сущности  этой   среды.

Тщательность исполнения  здесь перерастает в труд до мозолей,  спокойствие-в

смирение, самоотреченность-  в  стремление выстоять любой  ценой,  робость и

исполнительность,  которые порой воспитываются ею, искупаются уверенностью в

своей  правоте   и  доверием  к   себе.  В   данном   случае  пассивность  и

консерватизм-не  слабость, а  сила.  которая оказывает сопротивление  чуждым

влияниям и злой воле.

     Догмой может  с гать все и земля, и костел, и отчизна, и добродетель, и

грех;   может  стать  наука,  общественная   и  политическая   деятельность,

богатство, любое противостояние, любая фронда, в том  числе и бог как герой,

как идол, как кукла. Не все ли равно! Ведь важно не с только во что, сколько

кик веришь.

     55. Среда идейная.

     Ее  эффект не в духовной стойкости, а в натиске, напоре,  в активности.

Тут не работают, а созидают. Действуют, а не выжидают. Здесь нет долга- есть

добрая воля. Нет  догм - есть  задачи. Нет  равнодушия - есть воодушевление,

энтузиазм. Для человека, воспитанного этой  средой, внутренний регулятор его

отвращение  к грязи и нравственный  эстетизм.  Случается,  что он на  минуту

возненавидит, но никогда  не будет презирать.  В  основе  его  терпимости не

сознание  несовершенства  человеческой натуры,  а  уважение  к  человеческой

мысли,  горделивая  радость  от  ее  свободного  парения,  от ее способности

подниматься  на любую  высоту и проникать  в любые  глубины. Смелый в  своем

деле,  он чутко  улавливает отзвуки чужих молотков, с интересом ждет завтра,

его неожиданностей и чудес, открытий и заблуждений, борьбы и сомнений, новых

суждений и переоценок.

     Если догматическая среда способствует воспитанию ребенка пассивного, то

среда  идейная годится для посева инициативных  детей.  Тут, я думаю, таятся

истоки ряда досадных сюрпризов:

     одному дают десяток заповедей, высеченных на камне, в то время  как  он

жаждет  высечь их  сам в  своей душе,  другого  же заставляют искать истину,

которую  ему  свойственнее  получить готовой. Не  заметить  это можно,  если

приближаешься к ребенку  с  уверенным  "я сделаю из  тебя человека", а не  с

вопросом: "чем можешь ты стать, человек?"

     56. Среда, довольная жизнью.

     Я имею столько, сколько мне надо: то есть  мало, если я ремесленник или

чиновник, то есть много, если я землевладелец. Хочу быть тем, кто я есть, то

есть  мастером,   начальником   станции,  адвокатом,  писателем.   Работа-не

служение,  не  пост,  не цель  жизни,  а  средство  для  извлечения выгод  и

достижения желаемого.

     Благодушие,  беззаботность,  приветливость,  жизнерадостность, доброта,

трезвость-ровно столько,  сколько необходимо, самопознание -  ровно столько,

сколько этого можно достичь без труда.

     Нет   последовательности  в   поведении,   нет   последовательности   в

стремлениях и желаниях.

     Ребенок   дышит  внутренним  благополучием,  ленивым  воспоминанием  об

удовольствиях прошедших дней, благодушием  по отношению к сегодняшним делам,

обаянием окружающей  его  простоты. Сам он при  этом может  стать  любым: из

книг, разговоров, встреч, жизненных впечатлений он самостоятельно ткет ткань

своих воззрений, выбирает собственную дорогу.

     Прибавлю  к этому взаимную любовь родителей. Ребенок редко чувствует ее

отсутствие, когда ее нет, но впитывает ее, когда она есть.

     "Папа  сердится на маму, мама не разговаривает с папой, мама плакала, а

он  как хлопнет дверью"-вот туча, которая  застит синеву неба и замораживает

веселый беспорядок детской.

     Во вступлении я сказал:

     -  Приказать  кому-нибудь  продуцировать  готовые  мысли-все равно  что

поручить другому человеку родить именно твоего ребенка.

     И,  наверное,  не один из  вас подумал: "А  как  же мужчина?  Ведь  его

ребенка рожает другая?"

     Нет: не другая, а любимая.

     57. Среда успеха и карьеры.

     И здесь  в ходу целеустремленность, но  приводит  к  ней  не внутренняя

потребность, а холодный расчет. Здесь нет места для полноты содержания, есть

только  прикидывающаяся  ею   форма,   лишь   искусная  маскировка  пустоты,

судорожные  поиски  престижных   ценностей.   Лозунги,  на   которых   можно

заработать, условности, перед которыми выгоднее склониться. Вместо  истинных

ценностей-искусная реклама. Жизнь не как чередование  работы и отдыха, а как

охота по следу и вечная беготня. Алчущая пустота, хищничество,  чванство и в

сочетании с подхалимством, завистью, недоброжелательством и злорадством.

     Здесь детей не любят и  не воспитывают, их здесь  натаскивают.  На  них

либо теряют,  либо  зарабатывают,  их  либо покупают,  либо продают.  Кивок,

улыбка,   рукопожатие-все  вычислено,  все  известно   заранее   вплоть   до

супружества и плодовитости.  Зарабатывают  на  всем-на  денежных  операциях,

авансах, ордерах, связях в "кругах".

     Если  в  такой  среде  и  вырастает стоящий  человек,  то  со  временем

обнаруживается, что это одна видимость, более тонкая игра, лучше подогнанная

маска,  и только. Однако случается, что и в  этой среде расчета  и гниения в

душевном  разладе  и муках вырастает то  самое  "жемчужное зерно в  навозной

куче". Это свидетельствует лишь о  том, что  наряду с общепризнанным законом

влияния среды на  воспитание действует еще и другой-закон антитезы. Мы видим

его   проявления   в   тех   случаях,   когда   скряга   воспитывает   мота,

безбожник-верующего, трус-героя, этого уж не объяснить наследственностью.

     58.

     Закон антитезы  основан на  внутренней силе,  которая противопоставляет

себя   влияниям,  идущим  из  разных  источников  и  использующим  различные

средства.  Это защитный  механизм  сопротивления, самообороны,  нечто  вроде

инстинкта    самозащиты   духовной    организации,    чуткий,   включающийся

автоматически.

     Нравоучения в воспитании  дискредитированы  уже  в достаточной степени,

зато  влияния примера и среды до сих пор пользуются полным доверием.  Отчего

же они столь часто подводят?

     Я спрашиваю, почему ребенок, услышав ругательство, хочет его повторить,

несмотря на запрет, а подчинившись угрозам, все же сохраняет его в памяти?

     Где источник той злой с виду воли, когда ребенок упрямится, хотя мог бы

легко уступить?

     - Надень пальто.

     Нет, он хочет идти без пальто.

     -  Надень  розовое  платье. А  ей как  назло хочется  голубое. Если  не

настаивать, ребенок может  еще послушаться, если  же настаивать, уговаривать

или угрожать, он непременно заупрямится и подчинится только по принуждению.

     Почему (особенно в период созревания) наше привычное "да" наталкивается

на его  "нет"?  Не есть ли это одно из  проявлений внутреннего сопротивления

искушениям,  идущим  изнутри,   а  могущим  прийти   извне?  "Ирония  судьбы

заставляет  добродетель жаждать греха,  а  преступление-мечтать  о  чистоте"

(Мирбо).

     Преследуемая вера  завоевывает самых горячих приверженцев.  Стремящиеся

усыпить народное  самосознание успешнее всех его будят. Может,  я смешал тут

факты  из разных  областей, однако  довольно  и  того, что  лично  для  меня

гипотеза  о законе  антитезы объясняет  множество  парадоксальных реакций на

воспитательские  шпоры и  удерживает воспитателя от слишком  многочисленных,

частых и сильных давлений даже в самом желаемом направлении.

     Семейный дух? Сог.юссн. Но где же дух эпохи; он останавливался у границ

растоптанной свободы; мы трусливо прятали от него ребенка.  "Легенда Молодой

Польши" Бжозовского не спасла меня от узости взглядов.

     59. Что есть ребенок?

     Что  есть  он хотя бы только  физически?  Растущий организм. Совершенно

верно. Но увеличение веса н роста лишь  одно  явление веса и роста лишь одно

явление в ряду многих. Науке уже известны некоторые особенности этого роста;

он неравномерен, периоды быстрого темпа сменяются медленным. Кроме этого, мы

знаем, что ребенок не только растет, но и меняет пропорции.

     Однако широким  массам и это неизвестно. Как часто мать вызывает врача,

жалуясь, что ребенок осунулся, похудел, тельце  ослабело,  личико  и головка

стали меньше. Она не знает, что, вступая  в период раннего детства, младенец

теряет жировые отложения, что  с развитием грудной клетки голова прячется  в

ширящихся плечах, что части его тела и  органы развиваются не одинаково, что

по-разному растут мозг,  сердце, желудок,  череп, глаза, кости  конечностей,

что  будь это иначе, взрослый человек был бы чудовищем с огромной головой на

коротком толстом туловище и не смог бы  передвигаться на двух обросших жиром

валиках-ногах.

     Изменение пропорций всегда сопутствует росту.

     Нескольким десяткам  тысяч  наших измерений  соответствует  пара-другая

весьма  приблизительных  кривых  среднего  роста,  мы  не  понимаем значения

ускорения, замедления или  девиации развития. Потому, что, зная  с пятого на

десятое анатомию  роста,  мы  вовсе  не знаем  его физиологии, потому что мы

пристально  изучали лишь  больного ребенка и  только  с недавних пор  начали

исподволь присматриваться к здоровому. Потому что нашей лабораторией от века

была больница, а не воспитательное учреждение.

На главную сайта

Напишите мне отзыв об этой публикации

вверх