|
НАМ ПИШУТ |
|
||
|
Для связи с публикатором воспользуйтесь
этой формой (все поля обязательны). При Вашем желании
Ваше мнение может быть опубликовано на этой странице. Или пишите на этот адрес: korczak_home@bk.ru,
|
|||
|
НАТАН ФАЙНГОЛЬД
ДИАЛОГ ИЛИ МИССИОНЕРСТВО?
|
 |
||
|
«АНТИ-МЕНЬ» |
|||
|
До сего времени (1977 г. прим. ред.) не существует удовлетворительного русского перевода Торы с традиционными комментариями еврейских мудрецов. Несовершенный перевод Штейнберга представляет собой в СССР библиографическую редкость. Найти учителя, способного и готового руководить евреем, вступившим на путь возвращения к вере, в современной России трудно. Поэтому еврейский юноша или человек среднего возраста испытавший внутренний импульс - познакомиться с еврейским вероучением, не зная иврита, вынужден обратиться к христианским переводам еврейского Священного Писания — к так называемому "Ветхому Завету", а заодно и к "Новому Завету". На наш взгляд, в этом одна из причин крещения молодых ищущих евреев. Не имея доступа к еврейской сокровищнице, они попадают в сферу искушения дарами "Нового Израиля" — так именует себя христианская церковь. А уловители душ, подобные священнику Московской епархии выкресту Александру М., всегда начеку. Руководствуясь повелением Ешу (Иисуса) нести "евангелие" ("благую весть") в первую очередь сынам дома Израиля, они не жалеют сил и обаяния, чтобы "закрючить" еврейскую душу. Для обработки сознания новообращаемого в ход пускается не только арсенал богослужения и проповеди, церковной архитектуры и убранства, иконописи и ритуальной музыки, но и тяжелая артиллерия русской религиозной философии и православного богословия, произведения Вл.Соловьева и братьев Трубецких, Леонтьева и Шестова, Розанова и Флоренского, Карташева и Федотова, Бердяева и Лосского. Разочарованный в единственно известной ему философии диалектического и исторического материализма, идеологически беззащитный и неориентированный в сфере духа, молодой советский еврей подчас оказывается во власти сладостно увещевающего голоса своего нового наставника, — и он срывает плод с дерева христианского познания, но "срама не имет", может быть до поры до времени. Доходит до того, что новообращенные ссылаются на Откровение. Однако не входя в диспут на столь интимную тему, позволим себе заметить, что расторгающие Завет и покидающие общину сынов Израиля, сознательно или бессознательно стремятся к пределу ассимиляции — ассимиляции духовной и физической. Они стремятся сбросить с себя бремя еврейства. Одним махом перепрыгивают они из "стана распявших" - презираемых и распинаемых — в "стан распятого" и распинающих. (Православная церковь в отличие от римско-католической и поныне не сняла с евреев обвинение в распятии Ешу-Иисуса.) Они собирают свой интеллектуальный скарб и переселяются из гетто гонимых и упорствующих в просторный "третий Рим". Комфорт, который приносит эта "эмиграция", на первых порах незрим. Ведь совершается не подмена графы в паспорте, а нечто вроде перерегистрации души. Власти игнорируют эту метаморфозу, не усматривая в ней акта изменения гражданского состояния. Неписаный закон, один из перлов сталинского наследия, обеспечивает преимущественное положение доминирующей в стране русской православной церкви как "первой среди равных". В противоположность ей еврейская религия занимает место последнего из изгоев — "последней среди равных". Закрывая глаза на миссионерскую деятельность, направленную на крещение евреев, советская администрация соблюдает благожелательный нейтралитет, в котором обнаруживает себя традиционная благожелательность официальной России к крещению евреев. Прагматически, на социальном уровне, прозелит ничего не теряет и ничего не приобретает. Его "барыш" - в иных сферах, но вновь обретенные удобства вполне ощутимы. В купели своего крещения он смыл позор "вечного жидовства" и теперь -"преображенный и невинный" — предстал перед благосклонным взором русской духовной элиты. Значительная часть ее представителей искренне готова видеть в нем полноправного, хотя и несколько экзотического брата. Не исключено, хотя и не очевидно, что теперь ему удастся даже проникнуть в Русский клуб (клуб почвенников в Москве, куда евреям вход воспрещен) и завоевать доверие таких идеологов неославянофильства, как Палиевский и Кожинов, доверие исконно русской публики, тяготевшей к журналу "Вече" или к "Молодой гвардии", а если нелегкая занесет в лагерь, то и "огурцовцы" (национал-христиане) не откажутся подать руки. Во всяком случае в кругах и салонах паствы Александра М. новообращенному обеспечен прием поистине дружеский. А ведь к этой пастве принадлежат представители высшего слоя русской интеллигенции (до отъезда из России принадлежал к ней и нынешний классик русской литературы А.Солженицын). Для решивших избавиться от своего еврейства (если удастся, полностью, или хотя бы частично) в СССР существуют несколько путей. Первый путь — путь камуфляжа, т. е. смена фамилии, взятие литературного или артистического псевдонима, изменение записи в графе паспорта — "национальность". Последнее наказуется законом как мошенничество и осуществимо лишь с помощью взятки, что также чревато наказанием, наконец, связано с необходимостью изменить место жительства и совокупность знакомств для того» чтобы не быть разоблаченным. "Смена" национальности является полумерой, иногда приводящей к обратному эффекту, ибо расценивается антисемитами, как проявление еврейской бесчестности и коварства. Что же касается псевдонимов, то они легко раскрываются, например, по справочнику Союза советских писателей. Часто псевдонимы намеренно разоблачаются советской прессой, как это практиковалось в массовых масштабах во времена "борьбы с космополитизмом". Вообще неполный камуфляж часто приводит к ситуациям в равной мере печальным и смехотворным. В одном из советских анекдотов начальник отдела кадров, узнав, что фамилия нанимающегося на работу Рабинович, а национальность — русский, говорит ему: "Я уж лучше возьму еврея с такой фамилией...". Второй путь — путь растворения, путь телесной ассимиляции. Практически это означает — жениться на русской (нееврейке), заодно приняв ее фамилию, записать детей русскими, изолироваться от евреев и вжиться в русское окружение. Этот путь требует для достижения цели не менее двух поколений. Как показывает опыт, большая часть "полукровок" не может освободиться от "еврейского комплекса" и стоит перед внутренней проблемой выбора: продолжить путь отца (или матери) или же вернуться к евреям. Последняя алия показала, что очень многие избирают более трудный путь — путь возвращения к народу Израиля. И, наконец, третий путь, с которого мы начали рассмотрение, — это путь выкреста, путь духовной ассимиляции, которому автоматически сопутствует ассимиляция телесная — растворение в русском народе за два-три поколения. "Преимущество" этого пути состоит в том, что растворение в русской духовной элите (мы говорим о той ее части, которая чужда физиологическому антисемитизму) достигается мгновенно. А для типа людей, становящихся на этот путь, именно это и важно. Для полной же ассимиляции в русском народе — не только душой, но и телом — требуется немного терпения, но и она не за горами» тем более, что ничто так ей не способствует, как уничтожение главной преграды - духовной специфичности, чтобы не сказать — несовместимости. Чтобы передать психологическую и духовную атмосферу, в которую попадает кандидат в выкресты в современной России, следует коснуться некоторых особенностей русского православия как формы религиозной идеологии. Ими определяется арсенал специфических идей, воздействию которых подвергается сознание будущего прозелита. Для того, чтобы эти идея понять, следует получить представление о том, что Запад обозначает как "тайну славянской души", имея при этом в виду непостижимую для него самого специфичность русского народа и русской истории. Констатация и раскрытие этой специфичности впервые даны выдающимся русским мыслителем Петром Чаадаевым. В его лице русская история, как бы завершив некий гегелевский цикл, приходит к самой себе и впервые осознает себя. Ниже мы приводим обширные выдержки из "Первого письма" Чаадаева. Этим письмом открываются "Философические письма", которые были запрещены цензурой еще при жизни автора и впервые изданы (неполностью) в 1908 году. В Советском Союзе "Философические письма" изданы не были. Насколько нам известно, не издавались они и русской эмиграцией. Естественно, они представляют библиографический раритет. В "Первом письме", единственном изданном при жизни автора ("Телескоп", 1836 г., т. 34, № 16), Чаадаев пишет о своем народе: "Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы, так сказать, чужды самим себе. Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает безвозвратно. Это — естественный результат культуры, всецело основанной на заимствовании и подражании. У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них а является к нам Бог весть откуда. Так как мы воспринимаем всегда лишь готовые идеи, то в нашем мозгу не образуются те неизгладимые борозды которые последовательное развитие проводит в умах и которое составляет их силу. Мы растем, но не созреваем; движемся вперед, но по кривой линии, т. е. по такой, которая не ведет к цели... Народы в такой мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитали века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно сказать, — некоторым образом, — народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько будет суждено нам испытать, прежде чем исполнится предназначение? ... Не знаю, можно ли из сказанного сейчас вывести что-нибудь вполне безусловное и извлечь отсюда какой-либо непреложный принцип; но нельзя не видеть, что такое странное положение народа, мысль которого не примыкает ни к какому ряду идей, постепенно развившихся в обществе и медленно выраставших одна за другой, и участие которого в общем поступательном движении человеческого разума ограничивалось лишь слепым, поверхностным и часто неискусным подражанием другим нациям, должно могущественно влиять на дух каждого отдельного человека в этом народе... В наших головах нет решительно ничего общего; все в них индивидуально и все шатко и неполно. Мне кажется даже, что в нашем взгляде есть какая-то странная неопределенность, что-то холодное и неуверенное, напоминающее отчасти физиономию тех народов, которые стоят на низших ступенях социальной лестницы. В чужих странах, особенно на юге, где физиономии так выразительны и так оживленны, не раз, сравнивая лица моих соотечественников с лицами туземцев, я поражался немотой наших лиц. Иностранцы ставят нам в достоинство своего рода бесшабашную отвагу, встречаемую особенно в низших слоях народа; но имея возможность наблюдать лишь отдельные проявления национального характера, они не в состоянии судить о целом. Они не видят, что то же самое начало, благодаря которому мы бываем так отважны, делает нас всегда неспособными к углублению и настойчивости; они не видят, что этому равнодушию к житейским опасностям соответствует у нас такое же полное равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи, и что именно это лишает нас всех могущественных стимулов, которые толкают людей по пути совершенствования... ... И вот я спрашиваю Вас, где наши мудрецы, наши мыслители? Кто когда-либо мыслил за нас, кто теперь за нас мыслит? А ведь стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим — в Германию, мы должны были бы соединить в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара. Но не такова роль, определенная нам Провидением. Больше того, Оно как бы совсем не озабочено нашей судьбой. Исключив нас из своего благодетельного действия на человеческий разум, Оно всецело предоставило нас самим себе, отказалось как бы то ни было вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили. С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины... ... Если бы дикие орды, возмутившие мир, не прошли по стране, в которой мы живем, прежде, чем устремиться на Запад, нам едва ли была бы отведена страница из всемирной истории. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы... В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу. И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; ныне же во всяком случае мы составляем пробел в нравственном миропорядке. Я не могу вдоволь надивиться этой необычайной пустоте и обособленности нашего социального существования..." В вопросе Чаадаева: "Где наши мудрецы, где наши мыслители? Кто когда-либо мыслил за нас, кто теперь за нас мыслит?" — содержалось начало ответа. Сам Чаадаев был первым из таких мыслителей. А другие не замедлили явиться. В 1836 году, когда этот вопрос был обращен к России, Федору Достоевскому, которого русская православная интеллигенция чтит как национального пророка, было 15 лет; в 1853 году, за три года до смерти Чаадаева, родился Владимир Соловьев, крупнейший религиозный мыслитель России. В противоположность Чаадаеву, высказавшему о своем народе мысли, исполненные безнадежности, Достоевский верил в "богоносность" русского народа, иными словами — в его избранность, которая, по его убеждению, пришла на смену избранничеству Израиля. В романе Достоевского "Бесы" Шатов в диалоге со Ставрогиным развивает теорию, в соответствии с которой у каждого народа есть своя цель и свой собственный бог, представляющий собой "синтетическую личность" народа. Каждый народ верит, что именно его бог — истинный. Утрата этой веры приводит к гибели народа. Далее Шатов говорит: "Поскольку есть только одна правда, только у одного народа может быть истинный Бог". Этим народом устами своего героя Достоевский объявляет русский народ, который "спасет мир и обновит его во имя нового Бога". В этой же части романа мы читаем: "Евреи жили одним лишь ожиданием истинного Бога, и они дали истинного Бога миру". Отсюда вытекает, что, по убеждению Достоевского, — 1) евреи были когда-то (до явления Иисуса) народом, избранным Б-гом; 2) впоследствии избранность евреев перешла не ко всей христианской церкви (не ко всему ''Новому Израилю"), не ко всем христианским народам, а только к русскому народу и его православной церкви. Отметим, что этот тезис, формулирующий утверждение Достоевского о богоизбранности, "богоносности", русского народа, несомненно, противоречит не только общехристианской догматике, но даже догматике русской православной церкви. Тем не менее, как известно, Достоевский от церкви отлучен не был. Более того, идея "богоносности" русского народа питала умы поколений русской православной интеллигенции и ее воздействие сохранило жизненность до сего дня. Кстати, из сказанного очевидно, что сколь ни вульгарны были внешние проявления антисемитизма Достоевского, природа этого антисемитизма имела религиозный, а не физиологический характер. Тайна неистребимости еврейского народа, его верности своему Б-гу, была кошмаром Достоевского, ибо он, как это видно из его высказываний, чувствовал в этом нечто угрожающее, ставящее под сомнение "богоносность" русского народа. В "Дневнике писателя", в одной из статей, целиком посвященной "еврейскому вопросу" (журнал "Гражданин", март 1877 г.), он говорит: "И сильнейшие цивилизации в мире не достигали и до половины сорока веков и теряли политическую силу и племенной облик. Тут не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое мировое и глубокое, о чем, может быть, человечество еще не в силах произнесть своего последнего слова... Евреи — народ беспримерный в мире". Достоевский понимал, что евреи — не просто народ "жидов, жидков, жидишек и жиденят" ("Братья Карамазовы"), и это пугало его до потери рассудка. Как бы то ни было, Достоевский сделал следующий после христианской церкви шаг на пути узурпации Б-годанных даров Израиля. Если церковь претендует снять "корону с головы Израиля" (выражение Гретца), приписав себе его имя и его предназначение как общины верующих, избранной Б-гом, стремится похитить дух Израиля, то Достоевский предпринимает беспрецедентную попытку похитить также телесную, национальную ипостась Израиля как избранного народа (Здесь и далее подчеркнуто мною. Н.Ф), с тем чтобы передать ее в наследие своему народу и тем самым превратить его из аморфного "этнографического материала" ("Бесы") в "народ-богоносец". Если церкви, для того чтобы свести концы с концами, достаточно было провозгласить, что дух отлетел от Израиля и что Израиль перестал быть носителем Откровения, то Достоевскому для утверждения своей теории требовалось также, чтобы еврейский народ перестал существовать или отрекся от веры. А ведь Достоевскому принадлежат слова: "Да и нельзя, повторяю я, даже и представить себе еврея без Бога...". Вернемся к нашим выкрестам. Из сказанного выше следует, что перейдя в русское православие, они не только сохраняют за собой психологическую возможность считать, что, оставив общину "ветхого" Израиля, якобы утратившую откровение, они вступили в общину Израиля нового, "откровение обретшую"; благодаря теории Достоевского, которая, повторяем, жива в православной среде, они могут позволить себе думать, что оставив "ветхий" еврейский народ, они вступили в ряды как бы нового еврейского народа, воплощаемого русским народом — "богоносцем". Таким образом, мы приходим к пониманию парадоксального психологического курьеза, когда выкрест объявляет себя не ренегатом, отказавшимся от своего еврейства, а подлинным сыном Израиля, своевременно "откорректировавшим" свое еврейство. В этом одна из причин того, что значительная часть современных православных выкрестов утверждает, что они евреи. Дополнительные аргументы для подобного утверждения они черпают в модной среди них доктрине нео-иудеохристианства, которой мы коснемся в дальнейшем. "Пророческое" наследие Достоевского таит в себе и другие возможности. Достоевский полагал (см. его статьи по восточному вопросу), что Палестина должна стать неотделимой частью России, потому что, с одной стороны, "второе пришествие" должно произойти там же, где "первое", а с другой стороны, оно должно (в соответствии с теорией "богоносности") произойти в России. С помощью этого рассуждения выкресту нетрудно оправдать не только присущую ему по "ветхой" крови тягу к земле праотцев, но, даже и совершив переезд в нее, не изменить своей "богоносной" родине — остаться в установленных "пророчеством" пределах России. Миссионерская деятельность русской православной церкви в наше время, направленная на крещение евреев, — реальный факт. Мы не можем утверждать, что она осуществляется по особому указанию высших иерархов церкви и Священного синода. Во всяком случае, руководство церкви никак ей не препятствует, а многие священники и рядовые сыны церкви", особенно из выкрестов, считают обращение еврейской души незаурядным достижением, как бы вдвойне благим делом — не только, мол, нашего полку прибыло, но и от стада заблудших убыло. Арсенал же средств воздействия на обращаемого достаточно велик. Он не сводится к совокупности "Нового Завета", святоотеческой литературы, христианской экзегетики "Ветхого Завета**, "пророческого** наследия Достоевского и Соловьева, современной богословской и религиозно-философской литературы. В наше время миссионерский арсенал пополнился новым оружием новыми доводами. Наиболее изощренно жонглирует ими "школа" уже упомянутого священника-выкреста Александра М. В 1972 году в московском "Самиздате" появился сборник "Два завета" с подзаголовком "К проблеме иудео-христианского диалога в России". Составитель сборника М.Меерсон-Аксенов, ныне живущий в Соединенных Штатах, — ученик Александра М., который в то время был его наставником и духовником. Предисловие составителя сборника, без сомнения, отражает концепцию Александра М., впрочем, как и содержание самого сборника. Есть основания полагать, что этот сборник произвел впечатление на определенную часть еврейской ассимилированной интеллигенции СССР. Речь идет о той части евреев, которая видит панацею от всех бед, сотрясающих человечество, в некоем сочетании личной непредвзятости, рационализма, толерантности, нонконформизма, индивидуализма, личной порядочности и интеллигентности. Большей частью за этим "джентльменским набором" скрывается поклонение идолам науки, искусства и демократии. Из присущего им интеллектуального любопытства эти люди в числе прочих проблем готовы исследовать и "проблему Б-га". Однако именно непредубежденность, толерантность и рационализм лишают их способности различить истину там, где ничто не может заменить убежденность, не нуждающуюся в рациональном оправдании, где важна ревностность, а толерантность может увести с истинного пути, где, наконец, все человеческие свойства наполняются различным содержанием и смыслом в зависимости от того, под каким "углом" они направлены к Б-гу. К сожалению, именно среди этой, по-своему достойной части еврейства находятся люди, при всей их интеллектуальной гордыне оказывающиеся беспомощными и незащищенными против влияния чуждых еврейству учений и культов. К счастью, эта беззащитность не всегда влечет за собой отступничество от еврейства. В подавляющем большинстве случаев ее последствия проявляются лишь в неадекватном, чрезмерно почтительном отношении к чужим проповедям. В номере за 3 декабря 1976 г. газеты "Наша страна" (Тель-Авив) помещена статья А.Воронеля, в которой мы читаем: "... Многих евреев раздражает некомпетентная и злопыхательская критика христианства, зачастую исходящая из ортодоксальных кругов и основанная на принципах советской антирелигиозной пропаганды. В СССР, в Самиздате, распространен сборник Меерсона-Аксенова "Иудейско-христианский диалог", рассматривающий эту дилемму на очень серьезном уровне..., так что всякое проявление некомпетентности и нетерпимости со стороны еврейских кругов будет воспринято как слабость соответствующей идеологии и неприемлемость ее для интеллигенции. В большинстве же случаев это свидетельствует лишь об идейной незрелости еврейских неофитов, которые спешат принять все внешние формы иудаизма, не дожидаясь, пока внутреннее его содержание сделает невозможным для них злопыхательство и подозрительность в отношении других". Как мы видим, автор статьи отдал должное "очень серьезному уровню" сборника "Два завета" и заклеймил попутно столь неприятно, на его взгляд, контрастирующую (местечковую, что ли?) "некомпетентность и нетерпимость еврейских кругов", их "злопыхательство и подозрительность в отношении других". Остается неясным, каким конкретно ортодоксальным кругам адресован недружелюбный выпад автора. Смеем надеяться, что не всему ортодоксальному еврейству. На наш взгляд, в подобной реакции на сборник Меерсона-Аксенова, кроме прочего, сказался своеобразный комплекс, таящийся в душах евреев — "патриотов" русской культуры. Один из них, писатель Хазанов, дошел до того, что объявил своей родиной русский язык. Нетрудно видеть, что в подобном, несомненно вынужденном, сублимировании понятия родины, понятия, из которого абсолютно неустраним материально-земной аспект, находит отражение трагическая беспочвенность мировоззрения, где адмат акодэш (Святую Землю) замещает "великий и могучий" русский язык, а веру Израиля — поклонение идолам. Приведем и прокомментируем некоторые выдержки из предисловия и из заключительной статьи сборника "Два Завета", написанной, по всей видимости, Александром М. Это позволит читателю ознакомиться с кредо составителей сборника и оценить серьезность их намерений. <...> Скачать и читать всю статью Обсуждение |
|||
|
Опубликовано 10.07.2008. |
|||
|
|
|||
