|
Я умер простым,
А поднялся великим.
И стал я гранитным,
А был я живым.
Б.Слуцкий
Говоря о трагической судьбе поэта, невольно в голову приходят строчки
малоизвестного поэта Якова Акима: «И снова сановное барство его не пускает
вперед, и снова мое государство вины на себя не берет».
Хотя надо признать, что какую-то толику вины относительно
Осипа Мандельштама государство на себя
все-таки берет, особенно в ХXI веке. В ближайшие годы в России к двум
имеющимся памятникам Осипу Эмильевичу прибавятся
еще два.
Из российских газет:
«...В Воронеже 2-го сентября 2008 года состоялось
открытие памятника Осипу Мандельштаму, приуроченное к 70-летию скорбной
годовщины гибели поэта. Монумент установлен в городском парке «Орленок»,
напротив дома 113 по улице Фридриха Энгельса, где поэт
жил во время ссылки. Памятник представляет собой бронзовую фигуру
поэта во весь рост с высоко поднятой головой и прижатой к сердцу рукой...».
«...Скульптура необычная и колоритная, и ценна тем, соответствует образу
Мандельштама – такая же шероховатая и негладкая, как и его жизнь...»
Читая это сообщение, нельзя сдержать улыбку. Ох, уж эти вечные усмешки
Фортуны! Парк «Орленок» – это неплохо, ведь в облике Мандельштама
современники отмечали нечто птичье, а вот название улицы смахивает на плохой
анекдот.
К открытию памятника в Воронеже Центром духовного возрождения Черноземного
края был приурочен выпуск небольшого сборника «Я
около Кольцова...», состоящего из стихов, так или иначе связанных с именем
поэта.
Единственный до сего времени памятник поэту был
установлен в 2001 году во Владивостоке, недалеко от пересыльного лагеря
«Вторая речка», где он умер. Однако из-за неоднократных атак вандализма
монумент был перенесен в парк городского университета. Памятник представляет
поэта во весь рост с откинутой назад головой, смотрящего в небо.
Третий памятник (по сообщению О.Шамфаровой) должны открыть 28 ноября в
Москве, в сквере на улице Забелина, куда выходят окна дома, где Мандельштамы,
бывая в Москве, останавливались у брата Александра. Памятник представляет 4
куба из базальта, их венчает голова поэта, взгляд которого устремлен в небо.
На монументе будут высечены строки из самых известных стихов Мандельштама.
Один из авторов проекта Елена Мунц говорит: «Мы хотели изобразить не
несчастного человека, не политзаключенного, а настоящего героя, который
сумел победить свою судьбу, и память о котором будет жить в веках».
Четвертый памятник планируется открыть в Петербурге. Это бронзовая чаша, из
которой поднимается изогнутый ствол оливкового дерева. Создала эту
скульптуру амстердамская художница Ханнеке Мюнк, муж которой тоже
художник-график написал немало полотен по мотивам стихов своего любимого
поэта, Осипа Мандельштама.
***
Осип Мандельштам по праву считается одним из самых замечательных
русских поэтов XX века. Интересно, что В.Набоков, по словам
М.Цветаевой, признавал в Советской России только
двух поэтов – А.Ахматову и О.Мандельштама. Пастернака же не жаловал.
Анна Ахматова в своих воспоминаниях о поэте написала: «Мы все знаем истоки
Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслась до нас эта новая
божественная гармония, которую мы называем стихами Осипа Мандельштама». На
ее воспоминания я буду неоднократно ссылаться. Сам поэт в 1914 году
изложил свое поэтическое кредо:
Я получил блаженное наследство –
Чужих певцов блуждающие сны:
Свое родство и скудное соседство
Мы презирать заведомо вольны.
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет,
И снова скальд чужую песню сложит,
И как свою произнесет.
А позднее, в 20-ые годы, в своей замечательной прозе Мандельштам написал:
«Современная русская поэзия не свалилась с неба, а была предсказана всем
поэтическим прошлым нашей страны – разве щелканьем и цоканьем Языкова не был
предсказан Пастернак, и разве одного этого примера недостаточно, чтобы
показать, как поэтические батареи разговаривают друг с другом перекидным
огнем, нимало не смущаясь равнодушием разделяющего их времени».
Вся поэзия Мандельштама – ярчайший пример этого утверждения.
Он странствует по всем измерениям времени и пространства, для него нет
настоящего, прошедшего и будущего:
Все было встарь, все повторится снова,
И сладок нам лишь узнаванья миг.
Как эти строки созвучны блоковски : «...И повторится все, как встарь...» !
По случаю избрания Блока в 1911 году Королем поэтов в коллективном послании
«Мы и Блок» двадцатилетнему Мандельштаму
принадлежит такие строки:
Блок – король и маг порока;
Боль и рок венчают Блока.
Последнюю строку можно полностью отнести к судьбе самого Мандельштама. Но
тогда, в далеком 1911 году, ничего не предвещало того тернового венца,
который ему предстояло пронести через всю жизнь. Как метко отметил другой
поэт, тогдашний ближайший друг Мандельштама Георгий Иванов: «Как-то особенно
позаботилась недобрая фея, ведающая судьбами поэтов. Она дала ему самый
чистый, самый ангельский дар и бросила в мир вполне голым, беззащитным,
неприспособленным, – барахтайся, как
можешь». И он барахтался...
Судя по многочисленным воспоминаниям, по характеру Мандельштам был абсолютно
противоречивым человеком. С одной стороны: самоуверенным, эгоистичным,
колючим, задиристым и хорохорящимся, с другой: кротким, обаятельным и
отзывчивым. Не раз вступался за собратьев по перу, пытался помочь
В.Хлебникову, В.Пясту и Б.Кузину, но сам всегда оставался беспомощными
неприкаянным.
И еще один штрих к «портрету» Мандельштама из мемуаров И.Эренбурга: «В
Феодосии он (Мандельштам) как-то собрал богатых «либералов» и строго сказал
им: «На Страшном суде вас спросят, понимали ли вы поэта Мандельштама?», – и
вы ответите: «Нет». Вас спросят: «Кормили ли вы его?», – и, если вы
ответите: «Да», – вам многое простится». Вполне возможно, что этот эпизод –
плод фантазии Эренбурга.
Еще в 1913 году Мандельштам пишет:
От легкой жизни мы сошли с ума;
С утра вино, а вечером похмелье.
Как удержать напрасное веселье,
Румянец твой, о, пьяная чума?
...Мы смерти ждем, как сказочного волка...
В ранних стихах Мандельштама неоднократно мелькают эти сказочные или
игрушечные волки, которые в 1931 году превратятся в настоящих волкодавов:
«Мне на плечи кидается век-волкодав».
Впервые о Мандельштаме я услышала в 60-тые годы благодаря песне А.Галича
«Возвращение на Итаку», где эпиграфом он взял строчки, поразившие меня своей
неповторимой красотой и точностью:
И только и света,
Что в звездной колючей неправде,
А жизнь промелькнет театрального капора пеной;
И некому молвить: «Из табора улицы темной».
Училась я тогда в Варшавском университете на филфаке, но Мандельштама, как,
впрочем, и других акмеистов и символистов мы не проходили. Кумиром был
Маяковский. Я стала интересоваться Мандельштамом, но мало что могла найти.
Ведь стихи поэта в те годы были почти недоступны. Но то, что я смогла
прочитать, навсегда осталось в моей памяти. И как это ни парадоксально,
Мандельштам для меня зачастую поэт отдельных строчек, вырванных из разных
стихотворений. Например: «Неужели я настоящий и действительно смерть
придет?» Или: «Взять в руки целый мир, как яблоко простое». « На стекла
вечности уже легло мое дыхание, мое тепло».«Нам остается только имя:
чудесный звук, на долгий срок». Таких золотых крупинок, давно ставших
хрестоматийными, читая Мандельштама, мы находим превеликое множество. Тут
можно будет, без ложной скромности, отметить, что я как-то интуитивно
почувствовала структуру творческого процесса поэта, что стихотворение у него
рождалось строчками, каждая строка отдельно, и только потом возникало целое
стихотворение. Об этом я узнала спустя много лет. Виктор Шкловский, большой
ценитель поэзии Мандельштама, говорил: «Осип мыслит строкой. Если одна
готова, передвигается к следующей. Не готова – остановка. Иногда надолго. Он
движется не от стихотворения к стихотворению, а от строки к строке».
Осип Эмильевич Мандельштам родился 15 января (3) 1891 года в Варшаве в
еврейской, как говорилось, буржуазной семье. Детство и юность провел в
Павловске и в Петербурге, где окончил Тенишевское училище, два года учился в
Сорбонне и в Гейдельберге, а затем на романо-германском отделении
Петербургского университета. Тема Павловска и Петербурга неразрывно вошли в
плоть мандельштамовских стихов, о чем говорят их названия или начальные
строчки: «Петербургские строфы», «Адмиралтейство», «В Петрополе прозрачном
мы умрем», «В Петербурге мы сойдемся снова». Перечень этот можно
продолжить...
Первые стихи Мандельштама появились в печати в журнале «Аполлон» в конце
1909 года, когда ему было 18 лет. О первом посещении Мандельштамом редакции
журнала имеется рассказ главного редактора «Аполлона» Константина
Маковского, напечатанный в свое время в газете «Новое русское слово». В
редакцию он явился с матерью, которая протянула Маковскому тетрадь со
стихами сына и попросила, чтобы он тут же сказал, есть ли у сына талант, и
стоит ли ему писать стихи или лучше заняться торговлей кожи. Стихи не
произвели на редактора никакого впечатления, и он собирался отделаться от
матери общими фразами,взглянув на юношу, прочел в его глазах такую мольбу,
что сразу же сдался и торжественно провозгласил: «Да, сударыня, ваш сын –
талант!»
Вполне возможно, что, как и Эренбург, Маковский, для комического эффекта
слегка приукрасил свой рассказ, говоря о торговле кожей. Мать поэта Флора
Осиповна была хорошо образованной женщиной и не могла звучать, как торговка.
В 1913 году выходит первый сборник стихов «Камень» тиражом в 300
экземпляров. 23 стихотворения этого сборника никак не предсказывают в нем
поэта своего времени, каким Мандельштам станет через несколько лет. В них
виден пессимизм, усталость, навязчивые мысли о смерти, столь свойственные
молодым людям (дань символизму); они лишены ярких красок, движения,
выплывают из тишины, шепота и морской пены.
Мать, профессиональный музыкант, привила сыну любовь к музыке, ставшей для
него неотделимой от слова. «Останься пеной, Афродита, и слово в музыку
вернись», – заклинает он в «Silentium». «В музыке Осип был дома», –
вспоминает Ахматова. Он считал, что и читатель в музыке тоже у себя дома.
Музыка и поэзия для него в ближайшем родстве, ведь инструмент у певца и
поэта один – губы.
И если подлинно поется,
И полной грудью, наконец,
Все исчезает –
Остается пространство, звезды и певец!
Поэт как бы слышит музыку далеких сфер и перевоплощает ее в поэзию. Магия
его стихов завораживает, мы упиваемся ими, как музыкой. И совсем
необязательно доискиваться в них логического содержания.
Современники Мандельштама пишут, что как чтец своих стихов он был
неподражаем. Ахматова вспоминает о творческих собраниях, когда поэты читали
свои стихи, «то хорошие, то заурядные, внимание рассеивается, слушаешь по
обязанности, и вдруг, будто лебедь взлетает над всеми – читает Осип
Мандельштам».
В «Камне» он вводит нас в призрачный, прозрачный (любимейший эпитет) мир,
кажущийся игрушечным. «Его стихи возникают из снов –очень своеобразных,
лежащих в области искусства только» (А.Блок).Трудно выделить лучшие
стихотворения «Камня», и все-таки «пальму первенства» я отдаю двум
стихотворениям. Первое – это «На бледно-голубой эмали». В этом стихотворении
мы явно слышим ту божественную гармонию, о которой говорила Ахматова.
На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Березы ветви поднимали
И незаметно вечерели.
Узор отточенный и мелкий.
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке
Рисунок вычерченный метко –
Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.
И кто из нас не живет «В сознании минутной силы, в забвении печальной
смерти»!?
Второе стихотворение «Бессонница. Гомер. Тугиепаруса», изумительное
тончайшее мастерство поэта – полное слияние прошлого с настоящим. А вообще,
все стихи настолько совершенны, что просто невозможно выбирать. Я знаю, что
для многих любителей поэзии Мандельштама «Камень» по сей день остается
непревзойденным шедевром поэтического слова.«Камень» дважды переиздавался и
расширился до 75 стихотворений.
Хочу отметить еще одно стихотворение «Камня» «Автопортрет», которое не было
напечатано при жизни поэта.
В поднятьи головы крылатый
Намек – но мешковат сюртук;
В закрытьи глаз, в покое рук –
Тайник движенья непочатый;
Так вот кому летать и петь
И слова пламенная ковкость –
Чтоб прирожденную неловкость
Врожденным ритмом одолеть!
Все мемуаристы отмечали в облике поэта неестественно откинутую назад голову
и птичье «закрытье век». У М.Цветаевой есть стихотворение, начинающееся
словами: «Ты запрокидываешь голову»...». А ведь летать и петь – это атрибуты
птиц. Известно, что художникам свойственно писать автопортреты, а тут поэт,
кажется, впервые увековечил свой облик в поэзии.
Кстати, в молодости Мандельштам носил бакенбарды, что придавало ему сходство
с Пушкиным. Он часто бывал у своего друга Георгия Иванова. Так вот служанка
Иванова, не влюбившая Мандельштама, ворчала: «Мало того, что шляется каждый
день, так барин еще его мерзопакостную рожу на стенку повесил». На стене
висел портрет Пушкина.
В последних стихах «Камня» появляются новые образы, новая тональность. Из
призрачного, игрушечного мира мы попадаем в определенное место и время.
Заглавия стихотворений говорят сами за себя: «Кинематограф», «Теннис» и т.д.
Дело в том, что в 1912 году Мандельштам примкнул к группе т.н. «акмеистов»,
провозглашавших в отличие от символистов материальность, предметность
тематики и образов, а также точность слов. Акмеистов, а было их 7 человек,
объединяла дружба. Эту дружбу Осип Эмильевич считал главной удачей в жизни.
Конечно, жизнь сделала свое дело: основателя акмеизма Н.Гумилева расстреляли
в 1921 году, Г.Иванов эмигрировал, другие члены содружества пытались
приспособиться к новым условиям жизни. Верными себе и своей дружбе
оставались только Мандельштам и Ахматова.
Вот, что пишет Анна Андреевна в «Листках из дневника»: «По мнению Н.Я.
Мандельштам, «Длившаяся всю жизнь дружба этих несчастнейших людей была,
пожалуй, единственной наградой за весь горький труд и горький путь, который
каждый из них прошел».
В 1922 году он женится на Надежде Хазиной. Брак с «нежняночкой», как он ее
называл, оказался на редкость счастливым. Она стала для него всем: подругой,
матерью, нянькой, первой слушательницей и критиком, переписчицей, и что
самое главное – годами хранила в памяти десятки неопубликованных его стихов
и донесла их до нас. Без нее не было бы того Осипа Мандельштама, которого мы
так любим и почитаем. Все годы они были неразлучны, и только в последнюю,
роковую ссылку он отправился без нее.
В том же 22-м году выходит второй сборник «Тристия», что означает грусть,
печали. В нем 45 стихотворений. По сравнению с «Камнем» этот сборник
знаменует новую тональность и новый жанр. Ведь наступили иные времена. Сам
поэт говорит: «И ныне я не камень, а дерево пою». Грусть заменяется плачем,
расставанием, появляется образ умирающего Петербурга, Европы, которую он
больше не увидит, Крыма, который он покидает. И опять, как в «Камне»,
невозможно выбрать лучшее стихотворение, все стихи совершенны, но без слез
восторга я не могу читать «Золотистого меда струя» и «Черепаха». В них
отразилась и любовь поэта к античному миру, и смещение времени, и
пространства. «Корабль вечности есть корабль современности», – утверждает
он.
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Мы, конечно, знаем, что не Одиссей, а Ясон искал золотое руно, но магия этих
строчек такова, что мы слышим такой пространственный гул, гул веков и
истории, что образ Ясона сливается с Одиссеем, и перед нами возникает
целостный мир античной Эллады. А нам остается только повторять, как в
забвении: «Золотое руно, где же ты золотое руно?»
Совершенно поразительно стихотворение «Кассандре», посвященное Анне
Ахматовой. Она в отличие от многих поэтов того времени, включая самого
Мандельштама, ни на минуту не сомневалась в том, что несет с собой
революция. Обращаясь к современной Кассандре, Мандельштам восклицает:
И в декабре семнадцатого года
Все потеряли мы, любя:
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя...
Поэт предрекает судьбу «царскосельской веселой грешнице», как она потом
назовет себя в «Реквиеме»:
Когда-нибудь в столице шалой
На скифском празднике, на берегу Невы,
При звуках омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы.
Удивительно, что уже в 1917 году он точно указал место действия: вспомним –
Ленинград, август 1946 года.В большом зале, битком набитом новой советской
интеллигенцией Жданов судит Ахматову и Зощенко. Лишь две руки поднялись
против. Бал правят победившие варвары-скифы. А как
жалобно пронзителен последний катрен:
Больная, тихая Кассандра,
Я больше не могу – зачем
Сияло солнце Александра,
Сто лет тому назад сияло всем?
Стихи, написанные в 1921-1925 годах, не составляют сборника и не имеют
названия. Их всего 22, за четыре-то года! Самым
значительным стихотворением из этого цикла является «Век», в котором
Мандельштам советского времени впервые пользуется
Эзоповым языком:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.
В стихах этого цикла появляется лирический героя, несомненно, отражающий
авторское «Я». Тучи над головой поэта сгущаются, и он своим обостренным
чутьем понимает, что происходит. Он пытается сопротивляться, найти выход...
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но видит Бог, есть музыка над нами:
Дрожит вокзал от пенья Аонид,
И снова паровозными свистками
Разорванный, скрипичный воздух слит.
Концерт на вокзале
Мне хочется бежать от моего порога.
Куда? На улице темно....
1 января 1924
Я буду метаться по табору улицы темной...
Наступает пятилетний период творческого «удушья». Вместо стихов пишет прозу:
«Шум времени», «Феодосия», «Египетская марка». Ради хлеба насущного
занимается переводами, как многие другие опальные поэты. Но вот в 1928
годувыходит роман де Костера «Легенда о Тиле Уленшпигеле». На титульном
листе виднеется: «Перевод О.Мандельштама», вместо: «Перевод в обработке и
под редакцией О.Мандельштама». Осипа Эмильевича ошибочно обвиняют в
плагиате. Возражая против обвинений, он заявляет коротко и ясно: «Мой
переводческий стаж 30 томов за 10 лет!» Было проведено расследование, и
обвинение с Мандельштама сняли, но решение комиссии было довольно
расплывчатым, и в результате Мандельштам официально заявил о своем выходе из
Федерации советских писателей.
Из дневника писателя П.Лукницкого: «Осип Эмильевич в ужасном состоянии,
ненавидит всех окружающих, озлоблен страшно, без копейки денег и безо всякой
возможности их достать, голодает в буквальном смысле этого слова».
В 1930 году, благодаря стараниям Н.Бухарина, Мандельштам смог поехать на
Кавказ. Оторванный от ужасов бездомной, голодной жизни, окруженный красотами
природы и древней культурой Мандельштам вновь возрождается для поэзии. Но
какой!? Все стихи, написанные им вплоть до 1937
года, он напрасно предлагал журналам и газетам. Из 200 стихотворений только
около десятка увидели свет при жизни автора.
Но стихи застревали в редакциях, и ценители поэзии снимали с них копии, они
даже анонимно расходились по стране, ведь «рукописи не горят»...
И только в 1973 году в серии «Библиотека поэта» советский читатель мог,
наконец, легально познакомиться со сборником стихов Мандельштама, правда,
укороченным на одну треть. А еще на 10 лет раньше
стихи попали на страницы нью-йоркских и мюнхенских эмигрантских журналов.
Как обидно читать названия последних циклов стихов
поэта: «1921-1925», «Новые стихи» или «Московские стихи», «Воронежские
тетради». Неужели бы сам поэт дал такие казенные названия своим выстраданным
стихам! Но стихи увидели свет посмертно.
Цикл «Новые стихи» открывает:
Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистеть скворцом.
Заесть ореховым пирогом –
Да, видно, нельзя никак ...
Выбор сделан, и поэт шагнул навстречу своей судьбе!
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин,
Острый нож да хлеба каравай...
Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери –
Завязать корзину до зари.
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
Керосин, нож, веревки – все пригодно для добровольного ухода из жизни.
Разговоры об этом в семье были, но он «еще не хочет умирать». Об этом ярко
свидетельствует хрестоматийное сегодня стихотворение «Я вернулся в мой
город, знакомый до слез».
Однажды, уже после возвращения из Армении Мандельштам выступал в Ленинграде
со стихами и рассказом о своем путешествии, вдруг из зала ему подают записку
с провокационным вопросом, что он думает о современной советской поэзии.
Мандельштам, как воспоминают очевидцы, шагнул на край эстрады, закинул
голову, глаза его засверкали: «Чего вы ждете от меня? Какого ответа?»
Непреклонным певучим голосом: «Я друг моих друзей». Полсекунды паузы.
Победным восторженным криком: «Я современник Ахматовой!»
Последней прижизненной публикацией стала проза «Путешествие в Армению» в
1933 году в журнале «Звезда», за что редактор лишился своего места. В том же
33-м году пишет и читает друзьям стихи о Сталине «Мы живем, под собою не чуя
страны». Он не может не понимать, чем он рискует, таких стихов никто никогда
не писал, но теперь, как поэт заявил Анне Ахматовой: «Я к смерти готов».
Прошло шесть месяцев, и произошел арест, на который поэт так «напрашивался».
А затем ссылка в «Чердынь» на три года. Здоровье было подорвано. Мандельштам
в припадке психического расстройства покушается на самоубийство. Жена, как
всегда сопровождавшая его, послала телеграмму в
ЦК, после чего якобы сам Сталин велел пересмотреть дело Мандельштама.
Последовал всем известный разговор вождя с Б.Пастернаком,
и было принято решение: «Изолировать, но сохранить». Местом ссылки
Мандельштам выбирает Воронеж.
Пусти меня, отдай меня Воронеж:
Уронишь ты меня иль проворонишь,
Ты выронишь меня или вернешь,
Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож...
Воронежские три года стали временем высочайшей творческой активности,
своеобразной Болдинской осенью. В простых школьных тетрадках, их было три,
появляются, по словам Ахматовой, «стихи неизреченной красоты и мощности».
Никакие гонения не смогли сломить певческий дар:
Лишив меня морей, разбега и разлета
И дав стопе упор насильственной земли,
Чего добились вы? Блестящего расчета –
Губ шевелящихся отнять вы не могли.
А вот катрен из любимого Анны Андреевны стихотворения:
Еще не умер ты, еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин,
И мглой, и холодом и вьюгой.
До какого состояния надо довести человека, чтобы он наслаждался холодом и
вьюгой!
Прошли три года, срок ссылки закончился, и Воронеж отпустил поэта.
Мандельштамы вернулись в Москву. Но жить им разрешалось только за 101
километр от столицы. Выбрали Калинин. Через год наступает вторичный арест,
приговор – 5 лет лагерей.
Из газеты «Известия» за 25 июня 2004 года:
«...везли в Магадан, но Мандельштам быстро стал полным доходягой, оставили в
пересыльном лагере «Вторая речка» под Владивостоком. Здесь и умер от
сердечного приступа и общего истощения. Зарыли вместе другими покойниками в
траншее неподалеку».
Официальная дата смерти: 27 декабря 1938 года.
Русские поэты часто плохо кончали, но еще никто не платил такую цену за
горькую честь быть великим русским поэтом.
В заключение не могу не процитировать два катрена из стихотворения
Александра Немировского «Прощание с Воронежом», напечатанное в сборнике «Я
около Кольцова...»:
И остается за окном Воронеж,
На ссыльного теряя все права.
Но не ликует человек в вагоне.
Дрожит его больная голова.
И ищут губы, губы ищут слово,
Но начисто разобран лексикон:
Ворона. Нож. Воронеж. Обворован.
Без крова. Кровь. Бесчестие. Закон.
О.Штейн
Нью-Йорк |
