|
Смехова Бина
Черная молния на бело-голубом
«Разъединение» - так назван один из впечатляющих проектов
иерусалимской художницы и скульптора Юлии Сегаль, необычная пластическая
композиция, в которой до изумления простыми художественными средствами ярко и
чётко выявлена гражданская позиция автора. Это не холст, а массивный
керамический лист, пласт, некогда цельный, добротно для каких-то тёплых домашних
целей обработанный; но сейчас – сейчас он расколот неким внутренним взрывом,
вспорот изнутри, и рваные раны тёмно-багровыми шрамами располосовали его
поверхность. От зрелища такого – больно, оно похоже на землю, иссушенную
неизбывным хамсином, растрескавшуюся и жаждущую. Чего? Нет, не просто дождя – но
любви, заботы, преданности. Единства, единения тех, кому эта Земля заповедана,
ибо они никогда не смогут залечить её раны, если не сплотятся, не возьмутся за
руки…
Юля рассказывает: когда она работала над этим планшетом, ей согласно замыслу
требовалось разрушить еще не полностью просушенную керамическую пластину одним
сильным ударом. Не сочтите мистикой: плита раскололась ровно на двенадцать
частей…
Примерно полгода тому поздним вечером Юля ворвалась ко мне, как свежий ветер – в
летящей лиловой пелерине, так идущей к ее уже серебряной, но такой молодой
шевелюре, наполовину прикрытой легкомысленным беретиком.
- Вот, ты ещё этого не видела! – Она протянула мне свои новые открытки -
наотмашь разящие политические карикатуры, совсем ещё свежие, только из
типографии. – Разошлём по всему миру – пусть подонков узнают в лицо! Как ты
думаешь, люди поймут? Почему мы стесняемся кричать во весь голос?! Ведь иначе не
услышат!
Я было хотела тут же отправить в редакцию эти постеры , но, поразмыслив, всё же
решила для более полного представления о масштабах творческих интересов Юли
Сегал изображениям омерзительных «голубей-миротворцев» предпослать хотя бы
рассказ о простых, забавных, трогательных и смешных скульптурных портретах,
волшебно оживающих под юлиными нервными и сильными пальцами. На её недавней
выставке в одной из престижных столичных галерей в районе Рехавии эти лица и
маски смотрелись почти как естественная часть столпившейся возле них кучки
завсегдатаев иерусалимских вернисажей. Пробиться сквозь строй иудеев, живых и
рукотворных, было довольно сложно, но мне всё-таки удалось поговорить с Юлией
Сегал о том, до чего же славно выглядят на фоне друг друга герои её работ и их
прототипы.
Художнице, как она признаётся, всегда интересно вглядываться в лица наших
сограждан и «читать» их мысли и чувства: «ведь каждое из них – особое, несущее
заряд своей духовности, оно светится каждое своими красками». Но как Юле удаётся
выхватывать из толпы только особо еврейские, такие характерные, иногда чуточку
смешные лица? Как она их подмечает и передаёт в моментальном слепке – эти носы,
эти веки, эти складки у губ, этот взгляд, наконец! Без шаржирования, с улыбкой и
сочувствием. И что интересно – таким же моментальным оттиском остаётся в её
памяти и история знакомства с тем или иным персонажем. Вот этих двух девушек
встретила на кладбище – забыв обо всём, смотрела, как зачарованная, на изгиб
шеи, поворот головы, на трагическую ауру, окутавшую обеих… Потом уговорила
позировать. Ну, а это – человек известный, его обычно все узнают. «Ты
присмотрись, - подсказывает мне Юля, – ведь очевидно - он мудрец, мыслитель,
типичный хахам в кипе, и лоб у него – еврейский. Не вширь, а вперёд. Такое вот
строение черепа, понимаешь? И не у него одного. Особенно я люблю глаза… Очень
редко – глубоко посаженные, чаще всего – вот взгляни, не то чтобы навыкате, но
каким-то образом впереди всего лица!»
Удивительное создаётся впечатление: как будто эти люди мне знакомы, то ли в
автобусе ездим по одному маршруту, то ли на улице пересекаемся взглядами.
Оказывается, действительно, большинство моделей скульптора – земляки,
иерусалимцы. Чувствуешь себя среди них, как дома.
Вот белый, не тронутый краской скульптурный портрет – головка ребёнка.
Посетители домысливают: чьё дитя-то? «На самом деле, история довольно
любопытная, - сияет Юля своей белозубой улыбкой, - и характерная. Понимаешь, я
познакомилась в ульпане с дедом, интереснейшим стариком. Ну, думаю, вот это
будет натура! Расспрашиваю, интересуюсь семьёй, фамильными сюжетами. И у них в
доме, в семейном архиве, в старом альбоме вижу вдруг фотографию мальчишечки.
Оказывается – это он сам, дедушка этот, в раннем детстве! Вот таким и только
таким мне представлялось дитя штетла. Я его лепила и по лицу гладила, как его
мама, наверно. Видишь - он как бы посредине композиции, ребенок как начало нас
всех и как будущее…»
Будущее начиналось с Харькова, откуда Юля родом. Во время войны бежала семья от
Гитлера в Казахстан, а в самой Алма-Ате поселилась уже после войны. Мелкая, как
воробышек, и тихая еврейская девочка оказалась замечательным объектом для побоев
и издевательств. Изо дня в день выплескивали на неё всю накипевшую злобу – и не
только шантрапа, которую не исключали из школы только потому, что улица и так
была полна ворами и хулиганьём, но и в общем-то обыкновенные ребята вымещали на
этой безответной тихоне все свои обиды: безотцовщину и голодуху, зависть и
тупость, слепую ненависть к «другим». Напрасно девочка старалась быть со всеми
вежливой и доброжелательной, и даже то, что она послушно подставляла свою
тетрадь для списывания на контрольных, - всё принималось как должное и
оборачивалось против неё. Ох и лупили же девчонку! А заступиться никто и не
подумал.
Дорога в школу и домой превращалась в тихий ужас. За каждым поворотом таилась
угроза. Однажды она несла из магазина, прижимая к груди, драгоценную пайковую
буханку – больше некому было идти за хлебом. Обмирая от привычного страха,
девочка, дрожа, миновала угол, обогнула поворот, перебежала перекрёсток… До
калитки оставалось чуть-чуть, ещё минута, и она дома, с хлебом! Но вот две до
тошноты знакомые фигуры замаячили впереди, поджидая безропотную жертву.
Спокойно, заранее предвкушая очередную победу над слабосильным жидёнышем.
Может быть, запах хлеба был повинен в том, что произошло вслед за этим.
Юля почувствовала вдруг, как её мозг пронзила чёрная молния и глаза полыхнули
неистовым чёрным светом. Девочка медленно наклонилась, положила буханку на
землю, огляделась, подняла увесистый булыжник, взяла его в руку поудобнее и, ни
на минуту не усомнившись в том, что сейчас убьёт кого-то из них, двинулась
навстречу шпане.
Они смылись так же быстро, как появились, стоило им встретиться с ней глазами.
- Юлечка, что с тобой, детка? Ты какая-то совсем другая стала, - поразилась
мама, когда девочка пришла проведать её в больницу.
Перемена действительно удивила всех: отныне «эта хилая еврейка» методически и
ощутимо стала возвращать старые долги. Маленькая, она дубасила здоровенных
оболтусов, и ярость её была неутолима – «народную мстительницу» боялись, как
огня, и обходили десятой дорогой прежние обидчики. И вовсе не за «готовность
помочь отстающим» и не за покладистый характер Юлю Сегал, пионерку-отличницу,
избрали вскоре в той же школе председателем совета дружины… Видать, и впрямь
добро должно быть с кулаками!
- Нельзя позволять делать из тебя мишень! Никого это не образумит, не остановит,
а твоим унижениям не будет конца, - говорит мне сегодня красивая седая женщина.
– Да, я поняла это давным-давно, ещё в детстве. В четвёртом классе. И вот
вспомнилось.
Корреспондентам, атакующим Юлию Сегал и на столичных вернисажах, и в деревне
художников Санур,- там у неё студия и есть возможность создавать крупные формы,
быть ближе к земле, к природе, - она рассказывает о себе.
- В Казахстане я прожила до девятнадцати лет. С детства я любила цвет и мечтала
рисовать красками. Но семья жила в жуткой нищете, и такой возможности не было. С
тех пор у меня остался какой-то пиетет к краскам, я даже боялась к ним
прикоснуться. И потому, наверное, пошла учиться на скульптурное отделение.
Закончила художественное училище, работала в школе, в кукольном театре, на
телевидении, а в 1965 году поступила в Суриковское училище, в Москве. Потом
вышла замуж и осталась там жить. Участвовала во многих выставках, хотя темы моих
работ были совсем не «идейные». Лепила детей, пожилых людей, женщин, познавших
горький вкус одиночества. И находила отклик у тех, кому в зубах навяз помпезный
официоз, лживые, фальшивые агитки. Ну, а в 1994 году жизнь моя круто изменилась
– мы переехали в Израиль, я репатриировалась вместе со своим тяжело больным
отцом, и израильские врачи буквально совершили чудо: вернули его хоть на
некоторое время к полноценной жизни. Постепенно я стала настоящей, как мне
кажется, израильтянкой, я люблю эту страну, этих людей. Работаю действительно
очень много, сейчас, например, меня потянуло на крупные формы. Уже готовы две
работы, посвященные памяти моих родителей. Это попытка передать образы дорогих
мне людей через «одушевлённые» предметы быта, до сих пор хранящие тепло их
прикосновений. Что главное в моей работе?… Мне важно своим творчеством убедить
себя и других, что жизнь стоит того, чтобы за неё бороться, что наш дух не
сломлен и мы обязательно выстоим.
…А я вспоминаю Юлину первую персональную выставку 2000 года в Иерусалимском
культурном центре. Её название и лого – «Шалом» - было собрано из натуральных
обуглившихся головешек. В слове «Шалом» под обгоревшей черной буквой «вав»
расплылось кроваво-красное пятно… Такое наше время. Интифада, «мирный процесс».
А потом - то, что случилось, и что происходило через год, через два, через три.
Может ли художник оставаться безучастным к злобе дня? Однажды я проводила в
муниципальной русской библиотеке очередную писательскую встречу. Юля пришла на
вечер в полосатой робе узника концлагеря, с желтой Звездой Давида на груди и с
мишенью на спине. Да, сказала она, да, это демонстрация, - а разве не так
выглядим мы перед всей Европой?!
Прозрачные, легко читаемые аллегории, напряжённая пластика её скульптурных,
инсталляционных и живописных работ, весь её образ жизни не позволяют зрителю от
нашей повседневности отключиться – напротив: устыдитесь, трусы и безразличные,
та бесстрашная девочка с булыжником в руке и сегодня сверкает сквозь годы своими
черными молниями. |
