|
ДИСКОТЕКА
“Барух Ата А-до-най Э-лой-хейну
мелех хаолам ашер кидшану бэмицвотав вэцивану лехадлик нер шель йом
тов”.*
Она проснулась раньше обычного с ощущением чего-то нового, значимого,
необыкновенного, что вот-вот вторгнется в её жизнь и всё переменит,
перевернёт, вспыхнет фантастически ярко, как фейерверк. И завтракая,
и потом, рассеянно делая заданные на дом уроки, она постоянно чувствовала
магию этого ощущения. Это ощущение не покидало её весь день, постепенно
усиливаясь, пугающе и в то же время приятно тревожа и, даже, радуя.
Маленького роста, худенькая, с несколько асимметричным горбоносым лицом,
на котором как бы независимо от неё самой жили огромные тёмно-карие,
почти чёрные глаза, придавая её в общем-то некрасивым чертам тревожную
одухотворённость и какую-то колдовскую притягательность. К этому добавлю
густую шапку коротко остриженных чёрных кудрявых волос, по-девичьи тонкую
шейку, худенькие плечики, невысокую грудь, узкие бёдра, несколько полноватые
икры крепких коротковатых ног с крохотными стопами 33-го размера – сплошное
мучение при покупке туфель. Еврейская девочка семнадцати лет из России.
Ничего особенного.
Они приехали в Израиль несколько месяцев назад после мучительных колебаний
и многократных семейных сцен, расколовших тихую интеллигентную семью
на два лагеря. Лагерь “вечных мазохистов” и “России верных жидов” состоял
из матери, такой же, как дочь, худенькой и непривлекательной женщины
сорока пяти лет с легко узнаваемыми семитскими чертами лица, преподававшей
в одной из школ Москвы русский язык и литературу, и дочери. Они полагали,
что ехать не стоит. Пик антисемитизма начала девяностых годов в их воспоминаниях
успел понемногу сгладиться, а те его проявления, с которыми так или
иначе приходилось сталкиваться в последующие годы, стал, как бы это
сказать, не то, чтобы безразличным, нет, скорее привычным, как, например,
давка по утрам в метро или запах мочи в подъезде. То есть было неприятно,
но быстро забываемо,и акцентировать на этом внимание, видеть в этом
нечто значимое и, тем более, сводить к этому все проблемы и невзгоды
бытия никак не следовало. Надо было стоять выше этого, и они стояли.
А что ещё оставалось?
Оппозицию возглавлял отец, преподававший рисование и черчение в той
же, что и его жена, школе. Этот невысокий сутуловатый мужчина сорока
девяти лет с нервическим лицом и большим крючковатым носом, как бы олицетворял
собой карикатурный типаж еврея. Возможно, он чаще других подвергался
различным антисемитским выпадам на улице, в транспорте и, порой, на
работе. Он и умершая незадолго до их отъезда в Израиль бабушка представляли
собой группировку “безродных космополитов” и “предателей Родины”. И
хотя все эти эпитеты употреблялись с явно дружелюбной и понятной иронией,
они всё-таки задевали нечто потаённое, если не оскорбляя, то всё же
возбуждая внутренний протест и способствуя некоторому охлаждению отношений
в ранее очень дружной и крепко спаянной семье.
Отец и бабушка были убеждены, что вслед за волной антисемитизма перестроечных
лет последуют новые антиеврейские кампании, что руководству и населению
страны присущ дух национализма. Случись какая-нибудь внутриполитическая
или межгосударственная заваруха, то, отводя удары разгневанных толп
от проворовавшейся верхушки, гнев народа канализируют в направлении
нацменьшинств и, в первую очередь, на евреев. С этим ощущением и с этими
мыслями уже уехали многие их друзья и знакомые, и им нечего дожидаться
очередного холокоста. Надо уезжать, и уезжать в Израиль, где все евреи
и, значит, антисемитизм невозможен. Там как-нибудь притерпимся, приживёмся,
устроимся, выдадим замуж малышку, а, может быть, и на долю нас, старших,
перепадёт что-нибудь хорошее. Поживём – увидим.
С тем и приехали, привезя с собой небогатый скарб учительской семьи,
и, главное, увозя дочь от бед, которые, как они были убеждены, сулила
ей дальнейшая жизнь в России. За время, прошедшее после приезда в Тель-Авив,
они как-то устроились, благо нашлись московские друзья, уже акклиматизировавшиеся
на новой родине. Срочно учили язык, которого, само собой разумеется,
не знали и не могли знать, прожив всю жизнь в окружении русских людей.
Это сделало русский язык, русскую культуру и русский образ мыслей естественными
и даже родными несмотря на все, известные любому российскому еврею,
перипетии. В некоторой степени выручал английский язык, который все
трое более или менее знали, то есть умели читать и немного говорить
на бытовые и профессиональные темы. Конечно, для свободного общения
их знаний английского было недостаточно. Впрочем, по соседству каждый
второй говорил по-русски. По-русски говорили многие и в школе, которую
она начала посещать, хотя было ясно, что год пропал. Но ведь надо было
с чего-то начинать, что-то делать, как-то вживаться в новую, яркую,
непривычную и необычную жизнь.
А сегодня вечером она с одноклассницами пойдёт на танцы. И это тоже
непривычное и новое, так как в Москве ей редко приходилось бывать на
танцах. Да и не была она охотницей до танцев. Её, невзрачную малявку,
мальчишки в общем-то не часто и неохотно приглашали, и она, лишённая
привлекательности и раскованности своих подруг, чувствовала себя в танцзале
стеснённо и неуютно, вроде как Золушкой. Но сегодня всё будет иначе,
поскольку мама выдала ей свои единственные туфли на высокой шпильке
и она теперь будет почти на десяток сантиметров выше. И она, притоптывая
и пританцовывая в этих туфельках, привыкая к ним и приучая себя двигаться
естественно, вдруг с радостным удивлением отметила, как постройнели
и приобрели пикантную форму икры полноватых ног, как округлилась попка,
прогнулась поясница, подтянув живот и вызывающе выпятив маленькие грудки,
и гордо взметнулась на тонкой шейке кудрявая черноволосая головка с
загорающимися тревожно-радостным огнём огромными тёмными глазами. Да,
сегодня что-то непременно произойдёт, обязательно произойдёт. Предчувствие
было почти осязаемым. Такое не подводит...
На дискотеку они пришли пораньше: до начала танцев девчат пропускали
бесплатно. Подруг сразу же разобрали знакомые ребята и она, как это
не раз бывало в России, опять оказалась в одиночестве в шумной и нарядно
одетой толпе. Но сегодня это её не огорчало. Она знала, что сегодня
всё будет иначе. Она не будет одна, потому что сегодня, именно, сегодня
придёт он, увидит её, подойдёт к ней и скажет... И, вообще, сделает
что-то такое необыкновенное, прекрасное и долгожданное. И она, постепенно
переполняясь этой уверенностью, этим ожиданием, весело оглядывала толпу
бурлящей молодёжи, высматривая его, которого она, конечно же, узнает
сразу, как и он её, узнает сразу же, раз и навсегда.
И вдруг каким-то шестым чувством она поняла, нет, скорее ощутила, восприняла,
как некое таинственное знамение, что он уже здесь, он идёт, он ищет
её. И она сама, напряжённо вытянувшись и вибрируя каждой своей молекулой,
медленно повернулась и взглядом сразу выхватила его из толпы. Это был
невысокого роста юноша в тёмном костюме, хорошо сшитом и в целом неплохо
сидевшем на его явно худощавом теле, но делавшим его несколько плотным
в талии, как бы непропорционально полноватым. Он шёл с гордо поднятой
головой, увенчанной шапкой непокорных черных кудрей, обрамлявших смуглое
семитское лицо. И всё в нём было явно к месту и только украшало его
– её тоску, её надежду, её ожидание, её счастье.
Экзальтация переполняла её, рвалась наружу, порождая необъяснимое сочетание
восторга и отстранённой, почти холодной рассудочной наблюдательности.
О, как горели его глаза, гордо, с какой-то недоступной леденящей высоты
озирая бурлящую толпу и, казалось, не видя её, что заставляло людей
расступаться перед ним, словно они
чувствовали в нём некую неординарную, неподвластную силу иного порядка.
Впрочем, у всех здесь было полно своих дел и, пропустив его, очерёдного
посетителя дискотеки, толпа вновь смыкалась в водовороте тел, взглядов,
слов, шуток, смеха, поиска встреч и ощущений, не обращая на него особого
внимания и, тем более, не испытывая ни её трепета, ни её обожания. Но
это был он, несомненно он. Он шёл к ней, ещё не видя её, и она вбирая
его глазами, вновь почувствовала какой-то цепенящий восторг, к которому
теперь примешивалось ненужное тревожное и холодное нечто, впрочем, оставаясь
неосознанным и не пугающим.
Под её взором он вздрогнул, как бы очнувшись от глубокой задумчивости
или внутреннего одиночества, отчуждавшего его от толпы и, резко повернув
голову, встретился с ней взглядом. “Что это она так смотрит? Не может
быть!.. Вычислила?.. Ну, что ж, тем лучше!”. И он пошёл ей навстречу,
неотрывно глядя ей в глаза и внутренне сопротивляясь её властно влекущему
взгляду, немного сбиваясь в шаге, но вместе с тем неуклонно приближаясь
к ней, как движется сомнамбула навстречу гипнотизёру или лазерная детская
игрушка навстречу лучу, управляющему её механизмом. И, шагая в таком
сомнамбулическом состоянии, он всё время тревожно думал: “Чего она так
таращится? Распознала-таки! Сейчас закричит! Надо успеть...”. И всё
же он медлил. Идя к ней, загипнотизировано глядя ей в глаза и, в свою
очередь, гипнотизируя её взглядом, он внезапно ощутил неуверенность
в себе и в своём деле и, почувствовав это и отбрасывая от себя эту неуверенность,
он со злобной иронией подумал, что девчонка хоть и некрасива, но необычайно
привлекательна. И тогда...
И тогда, как в трансе, не помня себя и не понимая, что с ней происходит
и что она делает, как будто с мольбой она протянула к нему руки. Мгновенно
её гипнотические чары развеялись. В его ушах и в мозгу громко зазвучали,
зримо и почти вещественно возникли наставления и инструкции, на которых
строилось его обучение в последние месяцы. В голове пульсировала одна
паническая мысль: “Разоблачён! Сейчас схватят!!”. И забыв крикнуть каноническое
“Аллах акбар!”, он судорожно рванул пуговицу, натянув шнур спрятанной
на его теле бомбы.
Ей показалось, что её и его глаза слились в единой яркой вспышке. И
сразу ничего не стало. Взрывом разметало толпу в радиусе пятнадцати
метров, но для неё ничего этого уже не было...
Растерянно бродя в этом эпицентре ужаса и смерти, мать нашла две чёрные
туфельки тридцать третьего размера с высокими каблуками - шпилькой,
совершенно целые, словно бережно оставленные на память. Её туфельки,
их туфельки. Других таких не было во всём Израиле. И чувствуя, что сходит
с ума, спросила непонятно кого и зачем, спросила сухим, бесцветным и
холодным голосом: “Почему они уцелели? Почему-у?..”. И кто-то, так же
сходя с ума, таким же бесцветным и сухим голосом ответил ей: “Причуда
взры-ы-ва...”.
А дальше была тьма. Что-то умное и, наверное, правильное прочувствованно
говорил премьер Шарон, но она ничего не понимала. Впрочем, он говорил
на иврите.
В ту же ночь тихо скончался отец – не выдержало сердце.
“Йитгадаль вэйиткадаш шэмэ раба, бэ‘альма див‘ра хир‘утэ вэйамлих
малхутэ, бэхайехон увйомэйхон увэхайей дэхоль бэт Йисраэль, ба‘агала
увизман карив, вэ‘имру. Амен”.*
-------------------------------------
* Русская транскрипция Субботней молитвы и Каддиша взяты из „Luach Kalender
57612000/2001“, изданного Landesrabbinat von Hamburg und Schleswig-Holstein,
Konzeption und Realisierung U.Michael Lohse.
К СОДЕРЖАНИЮ |
|
СО СКУКИ
Это очень простая история, о которой, может быть,
и распространяться-то не стоило бы. Ну, да уж ладно...
Они приехали в Германию из Николаева пять лет назад. Ничем не примечательная
еврейская семья. Отец, тридцатипятилетний инженер-путеец; мать, тридцати
двух лет, участковый врач; дочка десяти лет, ученица четвёртого класса
обычной школы.
Никаких особых талантов, ни типичной для еврейских эмигрантов из Украины
деловой хватки – той пробивной силы, которая приобщила к благополучию
заметную часть членов гемайнды, за ними не значилось. Обустроились в
трёхкомнатной квартире, по их понятиям – вполне приличной, во всяком
случае более благоустроенной и удобной, нежели имели в стране исхода.
Прошли возможные общеязыковые и профориентирующие курсы.
Родителям немецкий язык давался плохо, что создало непреодолимые препятствия
для получения рабочего места по специальности. Надо сказать, что экономии
ради советская действительность частенько требовала от мужчины умения
самому наладить санитарную и бытовую электротехнику, починить мебель,
вставить замки и стёкла, ремонтировать жильё, копаться в автомобиле
или мотоцикле (кто чем богат). В конце концов муж устроился помощником,
а через год хаузмайстером у некоего владельца большого жилого дома,
как человек честный, умелый, пунктуальный и работящий, заслужив его
полное доверие. Руки у эмигранта оказались на месте, сообразительности
и технической грамотности хватало, а тех, в общем-то небольших знаний
языка, что дали курсы, для этого дела оказалось достаточно. Не избалованный
деньгами в прежней жизни он считал, что зарабатывает вполне прилично,
тем более, что хозяин, благодаря деятельному хаузмайстеру имея немалую
экономию, время от времени поощрял его премиями.
Жена тоже не смогла подтвердить диплом и после хлопотных поисков нашла
место постовой медсестры в небольшой уютной больничке, благо там, на
Украине, ещё до замужества, прежде чем поступить в медицинский институт
окончила фельдшерскую школу и два года отработала процедурной сестрой
в хирургическом отделении.
Ну а дочке было легче. Её направили в четвёртый класс, где она в общении
с разноплемённой детворой (в школе учились не только немцы, но и дети
выходцев из Восточной Европы, Азии, Африки и, даже, из стран Латинской
Америки) стала быстро осваивать немецкий, приобретая тот разговорный
автоматизм, который обычно даёт Muttersprache или постоянное общение
в детстве на иностранном языке.
Вдруг как-то само собой получилось, что она, неприметная ученица в Николаеве,
вскоре оказалась в числе лучших учащихся немецкой школы и первой по
успеваемости в своём классе. Кстати сказать, это не единичный случай.
Видимо, там, в Союзе, обучение в школах было поставлено на довольно
высоком уровне. То, что «эта русская» (в Европе и в Америке всех выходцев
из бывшего СССР именуют для простоты и ясности русскими) оказалась лучшей
ученицей, поначалу вызвало замешательство и некоторую конфронтацию,
инспирированную женской составляющей семей немецких учеников. Но постепенно
негативное отношение к девочке как-то сгладилось, улеглось, перестало
носить характер демонстративного остракизма. Девочка держалась спокойно,
дружелюбно, но без подобострастия. Её уравновешенный характер импонировал
учителям, и постепенно соученики приняли её в свою среду, стали приглашать
в компании и даже к себе домой – редкое явление среди коренных немцев.
За пять лет, проведенных в Германии, девчушка подросла, заметно постройнела,
округлилась, как и положено пятнадцатилетней Jungfrau, и не то, чтобы
похорошела, но приобрела тот флёр, который придаёт современным девушкам
хорошее питание, кое-какие занятия спортом, возможность приодеться и,
что скрывать, в общем-то отсутствие перегрузок школьными занятиями,
что отмечают здесь все дети, приехавшие из бывшего Советского Союза.
Накануне очередных каникул девчонки из её класса собрались на дискотеку.
Рядом со школой располагался один из многочисленных благоустроенных
и ухоженных стадионов, где постоянно гоняли мяч мальчишки из их класса.
А за стадионом, ближе к парку находилось небольшое одноэтажное строение,
в котором днём собирались за чашкой чая молодые мамаши, и сотрудники
Deutsche Rote Kreuz объясняли им их юридические права, учили уходу за
младенцами, приобщали к новинкам домашней кулинарии и приёмам домоводства.
Дважды в неделю здесь же собирались приехавшие из-за границы женщины
на занятия немецким языком. Здесь же проходили вайнахтские праздники,
ежегодно устраиваемые для жителей окрестных домов социальными жилищными
службами с бесплатным угощением и раздачей памятных подарков. В общем,
днём это скромное помещение использовалось для разнообразных общественных
нужд.
Зато по вечерам в предвыходные и предпраздничные дни домишко, украшенный
гирляндами разноцветных лампочек, преображался. Гремела и сверкала цветомузыка,
и молодёжь, накачиваясь заблаговременно припасённым пивом, а то и чем
покрепче, дымя сигаретами, к запаху табака которых отчётливо примешивалось
характерное амбре марихуаны, предавалась танцам. А по утрам в ближайшем
парке уборщики мусора находили разбросанные банки из-под пива, бутылки
из-под водки и джина, обёртки от каких-то таблеток, а иногда девичьи
бюстгальтеры и трусики. Ну что ж, в Германии секс широко пропагандируют
различные СМИ и реклама, молодёжь начинает рано и это никого особенно
не беспокоит. Да и к лёгким наркотикам отношение на Западе менее жёсткое.
На эту местную дискотеку приходила, в основном, молодёжь из окрестных
домов, так сказать, завсегдатаи, более или менее знакомые друг с другом.
Драк практически не бывало. Да и не принято в Германии драться. Это
нечасто позволяют себе только выходцы из Восточной Европы, «русаки»
(немцы из СНГ) и турки. Поэтому родители в Германии без понятного и
привычного в СНГ опасения отпускают детей на танцы. Приходили, обычно,
парами, оттягиваясь по полной программе (пардон – российский сленг)
примерно в таком порядке: хмельное, наркотики, танцы, секс. Разумеется,
схема не обязательно стопроцентная – возможны разнообразные комбинации
и нюансы, но, как ни верти, в конце концов это приедается. Наступает
та самая скука, от которой, что называется, лезут на стену. И лезли
в буквальном и переносном смысле, оставляя на стенах многочисленные
надписи и рисунки, разбивая стёкла кабин уличных телефонов, с грохотом
носились на мощных мотоциклах по парку и ночным улицам, мгновенно исчезая
при появлении полиции. Лезли, кто как умел и у кого как получалось.
Но, повторяю, без драк, без крови.
В тот, в общем-то обычный вечер на дискотеку приехала на своём „BMW“
известная в кругу завсегдатаев местной дискотеки парочка. Около двух
лет они вели семейный образ жизни без официальной регистрации брака
– довольно распространённое явление в Германии, имеющее узаконенный
статус. Она, рослая блондинка семнадцати лет, на лице которой отражался
бездумный и разгульный образ жизни. Он, девятнадцатилетний оболтус с
накачанной мускулатурой и безвольным лицом, вещественно подтверждающим
знакомство с наркотиками. Дёрнули пива, покурили травку, заглотили по
«колесу», без энтузиазма потанцевали, прерывая танцы приевшимся сексом
в припаркованной неподалёку машине. Не заводило. Мыслей не было. Скучали,
перебрасываясь малозначащими словами, раздражаясь отсутствием кайфа.
Опустошённая избыточной дозой наркоты и повторными быстротечными коитусами
она испытывала тоскливое и злобное недовольство. Хотелось разрядки,
чего-нибудь необычного, острого, нового. Вдруг ещё неотчётливо забрезжила
идея.
- Ты когда-нибудь убивал? – она спросила неожиданно для самой себя,
дрогнувшим голосом.
- Не-е, - протянул он. И это было правдой: он на улице даже слизня обходил,
боясь раздавить ненароком.
- Попробуем? – скорее решила, нежели спросила она. Решила, как всегда,
и за себя, и за него. И ободрившись ожиданием приключения, и как бы
стряхивая только что одолевавшие её расслабленность и безразличие, пружинящим
шагом пошла навстречу выходящим из дискотеки подросткам. Прямо-таки
кошка, вышедшая на охоту.
Одна, явно семитка, стройная, с задумчивым, интеллигентным лицом, привлекла
её внимание. Нет, не лицом и не фигурой, - тем, что была одна. Сработал
внезапно пробудившийся охотничий инстинкт. Не думаю, что на выбор повлияла
какая-то антисемитская настроенность, хотя ксенофобия у подобного толка
молодёжи явление нередкое.
- Алло! – окликнула она её, ещё не придумав, что скажет далее, и от
того растерянно и даже как бы заискивающе улыбаясь. И вдруг её осенило:
- Слушай, поедем кататься! Скука здесь. Встряхнёмся немного...
И девчушка (рок, что ли?) вдруг легко поддалась этой неуверенной улыбке
и дрогнувшему голосу и без раздумий села в машину почти незнакомых людей...
Нет, её не изнасиловали. Её убивали, просто чтобы посмотреть, как умирает
человек. Но что-то у них не получалось. Дело оказалось грязным, непредвиденно
трудоёмким, даже неинтересным, и только обескураживало и удручало. Убивали
долго и неумело, в конце концов разозлясь на неё за её покорность, за
свою неумелость, за то, что это приключение не принесло им ни удовольствия,
ни облегчения, а только какое-то неопрятное, омерзительное, вязкое и
безысходное ощущение ошибки, от которой теперь им не отделаться, из
которой не выпутаться.
На поиски девочки были подняты крупные силы полиции. Искали и многочисленные
добровольцы, привлечённые публикациями об исчезновении ребёнка из эмигрантской
семьи. Её обезображенный труп, тщательно засыпанный прошлогодней листвой,
нашли спустя три дня в переплетениях разросшейся дьявольски колючей
ежевики. Вскоре задержали и убийц.
Осуществляя на практике принцип гуманного отношения к преступнику, суд
приговорил несовершеннолетнюю инициаторшу убийства к двум годам условно,
обязав её еженедельно посещать лекции по психологической реабилитации
в городском центре по делам молодёжи. Он, главный исполнитель, был осуждён
на четыре года
исправительных работ.
Вот и вся история.
К СОДЕРЖАНИЮ |
