НАМ ПИШУТ

На главную

К оглавлению раздела "Нам пишут"

Свои реплики на материал, помещённый ниже, прошу присылать через гостевую, я их буду публикровать на этой странице, если не будет на то ваших возражений.

Михаил Польский

К. Мустакимов

НАШ ДЕНЬ

Я - ещё не очень старый человек. Ну, то есть, я вообще не старый. Часто ко мне даже обращаются на «молодой человек». А за моими пятьюдесятью с хвостиком - биография спрессованных событий, которых хватит и сверстникам века, а не только старику, которому его грыжа представляется более важной, чем то, что происходило с кемто.

Тот день был явно не мой. Я находился в третьей и последней «командировке», перед которой всегласно объявил об отъезде в очередной отпуск. К морю, так сказать. Недоверчивым, в первую очередь жене, демонстрировал «отпускной» чемодан с тёмными очками, кроссовками и плавками. Жена подозревала, что таким об­разом я маскирую встречи с любовницей. Ну, любовница, так любовница. И я уле­тел. К «морю».

Уже на месте, недалеко от Кандагара, встретился с коллегами из полевого гос­питаля, которые были щедры не только на практические советы: мой «отпускной» чемодан они забили различными лекарствами, а в УАЗ закантовали большую упа­ковку из прозрачного пластика.

- Бери, капитан, «перевязки» тебе понадобится много. Инструменты подкинем потом. А вообще не стесняйся, проси, если в чём будет нужда», - сказал при расставании заместитель начальника госпиталя и сунул мне фляжку в матерчатом чехле. И я сел в УАЗ.

На следующий день проверил личный состав  на отсутствие мозолей. Провёл инструктаж с санинструкторами и командирами взводов о профилактике мозолей и потёртостей, которые в условиях жаркого горного климата резко снижали боеспособность бойцов, степень подготовки и «цена» каждого из которых равнялась 1:5.

Во фляжке оказался медицинский спирт. Опустошать посуду я не поспешил, ещё пригодится. И как в спирт глядел.

Вышли из расположения. рано утром. Цель выхода - прочесать ближайшее к шоссе Кандагар - Герат ущелье и кишлаки в нём. К обеду дошли до первого из них. Разделившись попарно, пошли по дворам. В одном из них через низкий глинобитный дувал мы с Гуломом увидели сидящего на дастархане перед выложен­ным горкой чёрным кишмишем мальчишку. На звук скрипнувшей за нами лёгкой калитки мальчишка удостоил нас взглядом исподлобья и резким взмахом правой рукой.

Гулом оказался реактивнее, чем можно было подумать при виде его тяжеловатой фигуры: он дёрнул меня за руку, пока я разглядывал гулко шлёпнувшуюся перед нами «лимонку». Я не преминул тут же жёстко стукнуться затылком об столб из архангельской сосны. Прежде, чем я успел обдумать, откуда здесь такие сосны, граната взорвалась. Это в голливудских боевиках рэйнджеры при взрывах летают, правда, низко, как крокодилы перед плохой погодой. А в жизни рэйнджера или кого другого на его месте сбивает с ног. В этом я и убедился, когда при попытке отделиться от столба снова жёстко контактировал с ним. И опять головой.

Мальчишка до взрыва успел юркнуть в сарай, по двери и стенам которого длинными очередями из автомата стрелял Гулом, не поднимаясь с земли. За дверью сарая раздался крик. Гулом прекратил стрелять и показал мне пальцем на дверь. Стрелять по ней начал я, и Гулом оказался у двери. Я сделал паузу. Страхуясь, Гулом снова дал очередь. Никакой реакции. Мы спина к спине проскользнули в рывком открытую им дверь. Внутри сарая, слева от двери, мы увидели сидящего на коленях мальчишку, плачущего перед телом немелкого бородатого мужчины в сапогах солдата-первогодка ВС СССР. Справа от двери лежал автомат Калашникова и подствольный гранатомёт к нему, оснащённый к стрельбе. При нашем появлении пацан зарыдал ещё пуще. Гулом поманил его к нам, положив свой автомат на земляной пол.

Он всегда был невозмутим, наш Гулом, который сейчас, оттопырив толстые губы, слушал мальчишку (он лучше меня понимал диалект дари). Через всхлипы тот рассказал, что ещё в нескольких дворах наших ребят ждут... партизаны. Не душманы, а партизаны, что было логично.

На обратном пути нарвались на бой. «Свои», торгующие информацией о пере-мещених «ограниченного контингента», добросовестно сдали нас. Душманы-партизаны, знавшие, где нас перехватить, устроили нам "капкан".

Я не очень впечатлительный человек, но две вещи вызывают у меня чувство глубокого отвращения: чья-то безграничная тупость и пули, роем вьющиеся над головой вместе с осколками гранат, камней, скал. В первом случае даже хорошая выпивка не помогает: мало, что собеседник глуп, так ещё и пьян, а это уже перебор. Во втором главное - не закусывать. Пустой желудок на алкоголе стерилен, как женская слеза, а если в нём хотя бы помидорчик - пиши пропало: желудок при попадании в него пули просто разрывается, ни один Пирогов с Вишневским не помогут.

Молодцы американцы: «кстати» вспомнили о запрещённых было ещё с англо­бурской войны пулях и не менее "кстати" оснастили ими афганцев. Точно не знаю, что чувствовал Винни-Пух под роем пчёл, но то, что чувствовал я под роем «дум-дум», невозможно описать как беспредельный страх. Ещё не испитой, но уже изнурённый тренировками и прочими физическими излишествами и нецелесообразностями организм протестовал против имеющейся антисанитарии обстановки, чрезмерно приближённой к боевой. Хотелось проснуться, умыться, чтобы оборвать «картинку». Для этого конвенциональная литературная речь не годится, если уж мат не помогает.

Кто успел добежать до вызванного вертолёта, тот улетел. Я же просто боялся поднять голову; работы мне хватало. А тут ещё вдруг по башке - БАЦ!.. Вместе с сознанием исчез и страх. Голове в этот день досталось... Голливуд рядом не стоял.

Затолкали нас в маленький сарай, выложенный из груботёсанного камня. Одной из стен его являлась поверхность скалы, к которой он был пристроен.

После ухода конвоя мы долго, очень долго молчали. Первым заговорил Витек, солдат-первогодок из регулярной воинской части, куда попал по призыву четыре месяца назад. Витек предложил сделать подкоп.

Курбан, наш инструктор по «рукопашке», взятый только с помощью выстрелен­ной на него сети, согнутыми пальцами постучал себе по курчавой голове, потом -по полу, сплошному базальту. Витек прекратил витать в облаках, и уставился на могучего в комплекции и силе Гулома, сидевшего спиной к стене, раскинув ноги в стороны. Его также взяли сеткой.

Я ощупал свою голову и ничего примечательного, как ни странно, кроме анато­мически оправданных бугорков не нашёл, обычная ровная поверхность, даже следов крови нет. Тогда чем же меня? Не использовали же афганцы закись азота! В горах-то?! Зато голова явно болела. Два столкновения с одним и тем же стол­бом, скажу я вам, даром не проходят.

В тот вечер к общему мнению мы не пришли. К теме вернулись следующим днём, после того, как утром нас вывели из сарая и мы стали очевидцами такого, чего небитая голова не выдерживает.

Несколько молодых вооружённых афганцев образовали круг, а одному из них, верзиле в пастушьей шапке, какой-то мальчишка вручил обычный серп. Из глуби­ны достаточно просторного двора в круг ввели «русского» солдата, почти мальчишку. Верзила подножкой на коротком придыхе сбил солдатика с ног, а остальные коршунами бросились на него, прижав к земле за руки, за ноги - не шевельнёшься. Верзила присел на корточки сбоку от солдатика и концом серпа распорол у не­го пояс галифе спереди, после чего стянул брюки ему на колени. Зрители, большей частью вооружённые афганцы, одобрительно загоготали. Верзила левой рукой ухватил солдатика между ног и подтянул к себе. Солдатик попробовал рвануться - куда там?! А правой,с серпом,рукой палач совершил короткое подсекающее движение.

Не стон и не крик, а рычанье солдатика эхом покатилось по равнодушным верхушкам окружающих гор. Зрители зааплодировали, мальчишка прошёлся перед ними в каком-то танце, вскидывая вверх руки и прищёлкивая пальцами.

Верзила прошёлся перед нами, поигрывая окровавленным серпом. Витек даже дышать забыл.

Нас буквально запинали обратно в сарай.

Снова долго-долго мы молчали. Была неясна цель этого явно показательно-устрашительного процесса. Не было похоже, что нас собираются допрашивать или убивать. Родилась версия, что нас даже охраняют для возможного обмена пленными. Надежда несколько поколебалась, когда следующим утром нас вытол­кали из «тюрьмы», поставили на краю обрыва над бегущей внизу речушкой. Выстроенные напротив афганцы передёрнули затворы американских М-16, прицелились и... опустили оружие.

Скажу честно: не было никаких кадров-страниц жизни перед глазами. Это так в кино. У меня же были только сожаления: «Эх, не догулял , не дотанцевал, недопил, не до...» и прочие самоукоры. Побитая голова дикую реальность просто не воспринимала. Нет, нас явно не планировали убивать, а все эти психодрамы - для повышения боевого духа, для устрашения ещё кого-то, для «воспитания» молодёжи.

Афганистан не был покорён ни российским царём, ни английской королевой. Детей посылали в расположения советских войск вертеть головой и запоминать: что? где? сколько? как? Детей отправляли на городские улицы и базары разбра­сывать начинённые взрывчаткой игрушки, мячи, телефоны, магнитофоны и прочее. Гремели взрывы, подрывались «взрывники», солдаты, прохожие. Детей учи­ли убивать на практике, а не в кабинете политрука. Пусть двадцатилетний, но ещё мальчишка, солдат, увидев Барби, не мог удержаться от соблазна купить игрушку, чтобы отправить её племяннице ко дню рождения. Гибли не доигравшие в куклы-машинки, мяч; по обе стороны сурового, вечно насупленного Памира устраивались похороны, кого - в землю на Вологодчине, кого - просто обкладывали камнями: каменистый грунт лопате не поддавался. Склерозированное Политбюро лишало мальчишек юности: гитар в подъезде, семечек, укромных поцелуев с девочками, видиков с ковбоями.

Мы сидели в своей тюрьме, предаваясь грустным размышлениям, и ждали движения в механизме судьбы. И он, проворот судьбы, состоялся. Пришёл наш день.

Афганцы, согласно заведённой дурной традиции, вновь вывели нас утром во двор. Сбоку от двери лежала огромная среднеазиатская овчарка, способная легко «скушать» волка.

Как только за нами захлопнулась дверь, откуда-то из-за скалы застрекотал боевой вертолёт, знакомый нам своими контурами ещё с перевала на Кандагар. Пилоты полоснули прицельными очередями. Душманы дружно повалились наземь, как в мечети при намазе.

Лучше всех сориентировался Курбан: прыжком взвился в воздух и ногой в развороте (Джекки Чанг ты наш!) «вырубил» зазевавшегося охранника, и, не дав тому спокойно улечься (Ван Дамм ты наш!), ещё не приземлившись, начал строчить в сторону стоявших около ручного пулемёта. Те так и полегли. Я думаю, больше от нахальства этого специалиста «вырубить» голой рукой, энтузиаста обольщения разноцветных женщин различного уровня образования и материального достатка. Пока все соображают, Курбан в секунду-две оказался у пулемёта, ухватил его за приклад одной рукой (Шварценеггер ты наш!) и начал поливать свинцом по сторонам, благо, патроны казённые. А нам дико кричит:

- Уходите через ворота! Уходите на площадку! - И ещё что-то из отборного русского мата. А я даже заслушался его: не знал, что он - разносторонний специалист. Хорошо, Гулом не дремал: именно его пинок мне ниже поясницы сдвинул меня вслед за ним и Витьком.

На площадку заходил на посадку другой вертолёт, с красным крестом на выпуклом борту. Из уже открывшегося люка вылетела металлическая лесенка, по которой мы на этот раз успели оказаться внутри. Первый вертолёт не давал афганцам опомниться.

Мы уже взлетаем, как через дверной проём влетает Курбан: в руках пулемёт, бешено вращает глазами и матерится - слов нет.

Мы ржём как лошади и отбираем у него пулемёт. Курбан переходит на родной памирский диалект и медленно садится на пол.

На «земле» первым нас встретил особист Волошин, велевший именем командира бригады написать рапорта о ЧП. Потом нас «с почётом» конвоируют на гауптвахту, где нам вручают канцелярские принадлежности и где мы между приёмом солдатский «кирзы» и жидкого чая неделю предаёмся написанию душераздирающего сочинения на тему: «Как я провёл пионерское лето».

После длительной нервомотной проверки Гулом был представлен к Красной Звезде и четырёхкомнатной квартире в новом доме, куда незамедлительно перевёз из общежития многочисленную ребятню и единственную на всю ораву жену.

Летом 1991 года Гулом был убит ударом заточки в сердце у президентской резиденции. Убили свои. Чужих Гулом и близко бы не подпустил. Руки у него были крестьянские - с ковш шагающего экскаватора.

Курбана переманило министерство безопасности.

Витек вернулся в свою часть, и дай Бог чтобы служба его завершилась не так лихо, как началась.

Жена встретила меня презрительной ухмылкой и подозрительным взглядом. И если мне не показалось, украдкой обнюхала меня ещё на пороге.

Сегодня, глядя на малышню из своей инвалидной коляски, я радуюсь их беззаботности и возможности быть детьми. Млею от их щебетанья, особенно когда на работу к нашей медсестре Сюзан приходит её внучка Элинор.

Я даю ей конфету, если таковая у меня оказывается, устраиваюсь поудобнее в своём «кадиллаке» и слушаю малышку, рассказывающую мне свои новости, а потом мы вместе стучим по клавишам нашего расстроенного пианино, поставленного почти в филармонии - у туалета.

Фляжку, конечно, пустую, я потерял уже в Израиле, скитаясь по больницам.

Декабрь 2004 года

вверх