НАМ ПИШУТ

На главную

Элла Грайфер

Христианство и антисемитизм

Комментарии к этой статье прошу оставлять здесь.

...Спорами насчет сочетаемости и взаимосвязанности этих двух понятий можно наполнить не только что тома, а прямо-таки изрядную библиотеку. (Во избежание бесплодных дискуссий о значении, прямо скажем, неудачного термина «антисемитизм», условимся называть так любую юдофобию, в чем бы оная ни выражалась и откуда бы ни проистекала.) Совершенно справедливое утверждение, что антисемитизм выдумали не христиане, в нашем споре –  аргумент несерьезный. Платонизма христиане, как известно, тоже не выдумали, а попробуйте-ка представить без него христианскую догматику.

Антисемитизм без христианства – безусловно возможен. А вот возможно ли христианство без антисемитизма, и если да, то какое именно? Как те, кто утверждает, что по сути христианство без антисемитизма немыслимо, так и те, кто утверждает, что по сути оно с ним несовместимо, хорошо поступили бы, прежде оговорив, что именно они считают «сутью». Как всякая живая религия, бывало христианство на протяжении своей истории очень разным.

I. От Иисуса до Павла.

Христианство начинается с Христа, т.е. с Иисуса из Назарета. Что это был за человек – мы уже никогда не узнаем. Все четыре евангелия – не биографии, а катехизисы. Не личность описывают они, а веру создавшей их общины, и видно, что в различных общинах вера, по крайней мере, полностью не совпадала. Понятно, что такой Иисус, каким описывают его первые три, т.н. «синоптических» евангелия, никоим образом антисемитом быть не мог. Не только (и не столько!) потому, что сам был евреем, но прежде всего потому, что все его учение, вся проповедь, слова и дела несовместимы с человеконенавистничеством, с дискриминацией по какому бы то ни было принципу. (Евангелие от Иоанна, где образ Иисуса уже совсем другой, разберем немного позднее.)

Но дело-то все в том, что, как отмечают многие библеисты, зафиксированная синоптиками проповедь Иисуса... не является религиозной. Не по причине полной посюсторонности (этим еврея не удивишь), а по причине полного отсутствия каких-либо рамок, иерархии, отличий своего от чужого. Организационная структура общины, если верить Матфею, вполне среднефарисейская (Мф.18), но от вступающих не требуют соблюдения каких-либо формальных правил, бытовой обрядности, без всяких условий принимаются те, кто отошел от веры отцов, а единомыслие, приверженность общей символике и даже формальная принадлежность к общине для спасения необходимыми не являются (см. Мф.25,31-46).

В современном ему иудаизме Иисус отрицает только и именно то, что делает его религией (храм, обряд, формальную дисциплину), безусловно принимая и развивая все остальное. Слово его обращено, если можно так выразиться, не ко всем, а к каждому: Не ссылайся на авторитеты, не прячься за традицию, не ешь глазами начальство – будь то светское или духовное – свои решения ты должен принимать только сам. Никто не в состоянии ни лишить тебя этого права, ни освободить от этой обязанности. Принадлежность к коллективу (национальному, социальному, семейному) – всегда вторична, и ею дозволено пожертвовать во имя свободы личного выбора.

Именно такая позиция делает сегодня Иисуса из Назарета близким и дорогим множеству людей, к христианству относящихся, мягко скажем, прохладно.

Но не забудьте, что вся эта причудливая религиозность, которую многие христианские теологи правильно определяют как «конец религии», возникла на основе уверенности в близости конца света. Иисус синоптиков считал себя Мессией, т.е. тем, кто завершает историю, кто стоит на пересечении ее с метаисторическим «грядущим миром».

Ученики Иисуса, как и последователи всех прочих претендентов на мессианское звание, именно этого ждали от своего учителя. С надеждой ждали. Ибо имевшийся в наличности мир их никак не устраивал, и желательно было бы его разрушить до основанья, а затем... ну, в общем, сами понимаете. Справедливости ради, отметим, что разрушать его предлагал Иисус не насильственной революцией, а созданием своеобразной контркультуры, но понятно, что кого мир устраивает - того в мессианскую общину не тянет, а кого тянет – заведомо подрывной элемент, а подрывных не любит начальство. Еврейское в том числе.

Иисус не совсем ошибался: его мир, общество, в котором он был рожден и воспитан, действительно подходили к концу. Страна стояла не пороге гражданской войны, столкновение иудейской и эллинской культуры провоцировало релятивизацию всех систем ценностей. В такой ситуации человеку, зачастую, действительно уже  негде искать опоры и встречи с Богом, кроме как в собственном сердце, и только лицемерием может быть ссылка на авторитеты, которые принимались вчера всерьез. «Персонализм» Иисуса как нельзя лучше соответствует реальности, в которой существуют его слушатели, часто и не по своей даже воле, но выпавшие изо всех связок и парадигм.

Пророчество Иисуса, в принципе, сбывается, и... обрекает созданную им доктрину на скорое и верное исчезновение. Потому что ментальность ее – эсхатология. Место ее - в обществе, которое умирает. А в том обществе, которое нарождается, ей места нет.

Это новое общество нуждается в религии нормальной и полноценной, с иерархической структурой, с символами, запретами, приметами, отличающими своих от чужих. Процесс строительства этого нового, послехрамового иудаизма начинается в Явне и завершается созданием талмуда. Среднестатистический иудей в учении Иисуса ответа на текущие вопросы уже не находил. Зато эллин...

II. От Павла до Иоанна

В отличии от евреев, уже прошедших нижнюю точку синусоиды, римская империя со своей греческой культурой продолжала неуклонно катиться вниз. Как и в наши дни, поиски цели и смысла жизни велись прежде всего в сфере религиозной, путем импорта самых различных представлений и верований. На этом «рынке идей» не без успеха подвизался в т. ч. и иудаизм, но, разумеется, адаптированный, очищенный от национально-специфических черт вариант Павла Тарсийского был куда более конкурентоспособным. Ко двору пришлась и эсхатологичность учения Иисуса, ощущение, что живем в «последние времена», и непосредственно вытекающая из нее терпимость, личностность, пренебрежение организационными рамками, открывавшие путь мультикультурализму. Иудейские теологи, упрекающие Павла в пренебрежении и даже враждебности к «закону», упускают из виду, что «беззаконное» существование он не мыслил длительным, со дня на день ожидая Второго Пришествия своего Мессии.

Сменив гражданство, новая религия стала быстро менять и культурный облик. Судя по «Посланию к Коринфянам», Павел предпринимал немало усилий, чтобы не допустить превращения молитвенных собраний в экстатические радения (1Кор.14). Во всяком случае, раннее христианство в эллинской среде быстро стало одним из многих уже существовавших к тому времени мистериальных культов с посвящениями и таинствами. Некоторое время их еще продолжали рассматривать как иудейскую секту, но это уже было ошибкой: отношения с евреями складывались не лучшим образом, на что были вполне объективные причины.

Куда обиднее, чем отвержение и казнь Мессии, было неуважительное отношение к общинам Павла. Из талмуда известно, что даже прозелитов, которые «обрезывались и соблюдали закон», иной раз не стеснялись поддеть (талмудический автор, правда, на их стороне), а уж необрезанных-то даже иудеохристиане не всегда за родню держали – о прочих и говорить не приходится. Евреи ведь в тот момент были на подъеме, в разгаре формирования новой общности, когда наипервейшая забота – своего отличить от чужого. Тем более, во времена гонений еврейским общинам вовсе не улыбалось, свою шею за еретиков подставлять.

Но главным яблоком раздора была борьба за неофитов, которых обе группировки, как и все прочие (например, митраизм) вербовали из одного контингента.  Этому контингенту христиане были, конечно, изначально понятнее, роднее и ближе, но... выступая от имени Бога Авраама, Исаака и Иакова, ссылаясь на тору, они обязаны были внятно объяснить, по какому праву толкуют тексты, не ими писаные, и объявляют себя потомками чужих предков.

Из этой ситуации вполне закономерно вырастает теория замещения (Substitutionstheorie): утверждение, что евреи, в силу непризнания Мессии, народом Божьим быть перестали, а христиане, в силу признания оного,  являются законными наследниками Священной Истории. Без этой самой теории проповедь первохристианства попросту повисала в пустоте. А следовательно, если Иисус и его окружение антисемитами быть никак не могли, то общины Павла никак не могли не быть ими. Самого Павла такое развитие, кстати сказать, тревожило. В «Послании к Римлянам» целых три главы (Рим. 9-11) посвящены усилиям его предотвратить, а дипломатичный Лука изо всех сил старается его замазать, но... ничего не поделаешь – есть логика вещей.

Надо, однако, помнить, что антисемитизм этот на современный походил очень мало.  Во-первых, не было в нем еще колоритного элемента надругательства над беззащитными – противники находились примерно в одной весовой категории, и евреи, со своей стороны, в долгу не оставались, чему немало свидетельств в талмуде. В ответ на рассказы о непорочном зачатье звучит недвусмысленное: «Байстрюк!» (Санг.65б), повествования о чудесах квитируются обвинениями в колдовстве (напр. Тос.Шабб XI 15), выдвигается, в противовес евангельской, собственная версия суда и казни (напр.Тос.Санг. Х 11). Есть даже парочка совершенно анахронических и неправдоподобных гипотез о причинах превращения Иисуса в отступника. (напр. Санг.107б). Интересно, кстати, отметить, что вся эта ожесточенная полемика ведется только и исключительно вокруг рассказов христиан об Иисусе, о нем же самом, его учении и жизни из первых рук талмуд не знает ничего.

А во-вторых, синоптики еще в полной мере сохраняли открытость Иисуса, его «антирелигиозное» презрение к разделению людей и навешиванию ярлыков. Еврей был заблуждающимся, противником, даже преступником – но недочеловеком он не был, и право его на существование не подвергалось сомнению – это пришло позднее.

III. От Иоанна до Константина.

Евангелие от Иоанна от синоптических евангелий отличается очень резко. Интуитивно ясно, что мировоззрение автора (т.е его общины) было иным, чем у предшественников. Именно то, за что Иисуса любили последователи и не любило начальство - мессианизм, обещание преобразования мира - из его образа ИСЧЕЗЛО БЕЗ СЛЕДА. Не то чтобы Иоанн во Второе Пришествие вовсе не верил. Забегая вперед, можно сказать, что вера эта в христианстве (как, впрочем, и иудейский мессианизм) сохранилась, и в трудную минуту всегда всплывала на поверхность: например, в Апокалипсисе, написанном во времена гонений и явно другим Иоанном – не евангелистом. Но мессианские движения, как в иудаизме, так и в христианстве, возникали всегда в моменты переломные, кризисные, и относилось к ним начальство, за редким исключением, именно так, как отнеслись первосвященники иудейские к Иисусу из Назарета

Евангелист же Иоанн, хотя в Пришествие это самое, возможно, верит, его уже не ждет. Иисус синоптиков начинает свою проповедь известием, что «Приблизилось Царство Небесное», а Иоанновский Иисус объясняет Пилату, что Царство его – «не от мира сего», т.е. не на уровне ощутимой реальности.

У синоптиков – все впереди: Сегодняшние страдания человечества завершатся завтра новым небом и новой землей («Малые апокалипсисы»), у Матфея даже набросан в общих чертах уголовно-процессуальный кодекс будущего Страшного Суда (Мф.25,31-46). По мнению же Иоанна Суд уже совершился – путем разделения человечества на уверовавших и неуверовавших: первые чудесным, хоть и невидимым образом уже спасены, а для прочих перемен не предвидится. (Ин.3,14-21)... Сравните со Страшным Судом по Матфею, на котором для оправдания даже имя Иисуса знать не обязательно...

Община Иоанна пускает корни, стремится обустроиться здесь, на земле. А значит – не обойтись без границ, без разделения на своих и чужих. В «первосвященнической молитве» Иоанновский Иисус не за «мир» просит, а только за своих учеников и их последователей (Ин.17,1-12). Не поощряется и разнообразие, которым так дорожил Павел: Понимать Иисуса и его миссию отныне дозволяется только и исключительно в духе эллинистической мистерии (Ин.6,51,58), библейский мессианизм объявлен вне закона, а членство в синагогальной общине несовместимо с пребыванием в общине Иоанновской (Ин.9).

Очевидно, это тот самый этап развития, который евреи начали в Явне: реструктурализация, создание новой иерархии, собственной системы ценностей. Исчез эсхатологизм, а с ним и исходная «антирелигиозность» Иисусова учения. В такое христианство Христос древнейшей общины вписаться уже не мог. Но кто же тогда такой Иоанновский Иисус, и за что его уважают?

Прежде всего, за то, что внерациональной, надсознательной силой подчиняет и привлекает к себе людей. В какой-то мере это заметно и у синоптиков, но у Иоанна подчеркнуто куда сильнее – взять хотя бы сцену ареста: от одного его слова вся вооруженная стража мешками на землю валится! Кроме того, в отличии от синоптиков, Иисус Иоанна – не раввин, а мистагог. Привлеченным и уверовавшим выдается не новая галаха, а набор магических обрядов, посредством которых они достигают того, что обещали своим участникам все эллинистические мистерии: внутреннего совершенства и личного бессмертия.

Но еще более значительно отличается функция Иисуса как Спасителя – его место в общей картине мира.

Мир Библии – сотворен Богом, который может все и всем распоряжается самолично: от движения солнца и организации землетрясений до спасения гибнущего от жажды мальчишки, по семейным обстоятельствам изгнанного папой в пустыню. Наводить порядок в несовершенном, но все же дорогом ему мире Богу помогают люди, которым он время от времени дает различные поручения: кого царем назначит, кого пророком, а кого даже и Мессией –  ну, соответственно, в момент, на который запланировано сотворение нового неба и новой земли.

Мир эллинизма – вечен и бесконечен, населен некоторым количеством божеств разной степени божественности. Насчет сколько их и какие главнее – существует полный плюрализм, но интеллигенция предпочитает схему Плотина: Самый Главный Бог обладает всей полнотой бытия и потому самодостаточен, замкнут на себя, к нашему миру отношения не имеет, недостижим и непостижим.

По нисходящей сложная небесная иерархия доходит от него до Недобога-Демиурга, который и сотворил наш несовершенный и несамодостаточный материальный мир. Как, почему и из чего сотворил и в каких с ним остался отношениях – опять же идей великое множество. Во всяком случае, ясно, что материальный мир вреден и плох, и уничтожение его – дело благое. Когда же оно, наконец, состоится, праведники (не те, кто исполнял галаху, старую или новую, не те, кто врагов любил, а своих – и подавно, а те, кто этот неправильный мир ненавидел и всячески старался отдалиться, освободиться от него!) будут существовать в мире правильном, т.е. нематериальном, а грешники – то ли вовсе не будут, то ли откомандируются в ад, который, правда, тоже нематериальный, но очень неуютный.

Вот в этой-то точке и совершен был перескок из мира Библии в мир Плотина. Ведь создание «нового неба и новой земли» тоже связано было с уничтожением  прежних, а то лучшее, что предполагалось создать взамен, в эллинистическом сознании автоматически ассоциировалось с нематериальностью, ибо материя извечно трактовалась как источник зла и греха. Так библейский Мессия – смертный человек, возведенный Богом в сверхчеловеческое достоинство – подменен был извечным Логосом-Демиургом, творцом и будущим спасителем-ликвидатором материального мира. Он отправился в тяжелую и опасную командировку воплощения, дабы разыскать в этом мире «своих» - достойных потусторонней вечной жизни.

Результаты сравнения этих двух схем невозможно выразить в терминах лучше/хуже. Просто они различны, и каждая – сама по себе. В церкви восторжествовала, по понятным причинам, вера общины Иоанна, недаром прозванного «Богословом».

Иоанновский Иисус библейским Мессией быть перестал и об этой ошибке молодости вспоминает весьма неохотно. Хотя автор в принципе «иудеев» не жалует, однако наиболее прочувствованные проклятья адресованы не всем им без разбору, а группе вполне определенной и недвусмысленно оговоренной в самом тексте. В шестой, к примеру, главе по стенке размазывается именно та публика, которая после умножения хлебов кинулась искать скрывшегося Иисуса, ибо убедилась, что он и есть «тот пророк, которому должно прийти в мир». Также как знаменитое определение «дьяволовы дети» в главе восьмой дается не каким-нибудь, а вот именно «уверовавшим в него иудеям», т.е. иудеохристианам. Они – хуже вовсе неверующих, ибо веруют не так как надо.

Если бы евреи Иисуса приняли, у синоптиков бы претензий к ним никаких не осталось. А вот Иоанна такой поворот, наоборот, совсем бы не устроил. По его мнению - у Бога так от начала и задумано было: старый народ выбраковать и новым заменить (Ин.2, 23-25; 26,37-39).

В результате окончательного размежевания возникает ситуация, многократно отраженная в мировой мифологии как столкновение «двойников» (терминология Р. Жирара).

Конфликт между членами одной семьи (чаще всего братьями, нередко – близнецами), претендующими на то, что нельзя поделить. Такими конфликтами битком набита самая мифологическая книга Библии: Берешит (Бытие): Каин и Авель, Исмаил и Исаак, Исав и Иаков, Лия и Рахиль, Иосиф и его братья... Ни благосклонность Бога, принимающего или не принимающего жертву, ни наследование Завета, ни любовь мужа, ни старшинство в семье (первородство) дележке принципиально не поддаются.

Библия, правда, в отличии от прочей мировой мифологии, настаивает на компромиссе: не наследующие сыновья получают свое отдельное «жизненное пространство», нелюбимая жена рожает больше детей, Иосиф в конце концов примиряется с раскаявшимися братьями, а Каин, укокошивший-таки Авеля, основывает непрочную цивилизацию, оканчивающуюся потопом. Но в большинстве мифов народов мира такие сюжеты кончаются схваткой и гибелью одного из соперников. Победитель становится основателем рода, племени, города или культуры.

Иудаизм и христианство оказались в роли именно таких «братьев-врагов»: оба претендовали на монопольное право толкования Библии и наследие Завета. Существование одного невозможно было, не  подрывая основ, объяснить в рамках жизненной философии другого. Иудаизм, в конце концов, окопался за бруствером чисто национальной религии, а христианство – ширилось и крепло.

IV. От Константина до новых народов.

Почему Константин выбрал в союзники именно христиан, а не, например, митраистов, сказать не берусь. Может, мамашино влияние... Во всяком случае, выбирал он – из сильных, ибо слабые союзники императорам не нужны. Среди нынешней христианской левой хорошим тоном считается видеть в этом переломном моменте что-то вроде «грехопадения» церкви: поступилась, мол принципами ради безопасности, богатства и власти, связалась с этим безнравственным угнетателем... На мой взгляд, однако, все было не так просто.

За императором-то стояла империя – уж какая ни есть, а родина всем этим людям. И положение ее было в тот момент – хуже губернаторского. Развал, разброд и шатание, отсутствие какой-бы то ни было цели и смысла, т.е. полный пофигизм... а соседи учтивостью не отличались... Принимая предложенный императором союз, брала на себя церковь немалую долю ответственности за судьбы общества, за спасение страны. И с задачей своей справилась, надо сказать, блестяще.

Восточная часть империи воспряла духом и простояла еще несколько веков. На место западной, правда, пришли другие, новые народы, но и они через христианство приняли и усвоили культуру древности (взять хоть то же римское право!). Однако... бесплатных пирожных не бывает.

Если прежде членство в церкви было вопросом веры или, как минимум, привычки, то принадлежность к госрелигии, как известно – вопрос лояльности. Каждение перед статуей императора свидетельствовало не столь о вере в его божественность, сколь о самоидентификации с представляемым им государством. На этом уровне замена язычества христианством от широких масс особых перемен не потребовала: кто ни поп – тот и батька. Зато в церкви вторжение этих самых масс перемены вызвало весьма ощутимые.

Иерархическая структура ее была до Константина чисто функциональной: разделение труда между единомышленниками во имя достижения общей цели. Госрелигия же обязывает к четкому разграничению «пасомых» и «пастырей», чему причина вовсе не властолюбие господствующих (как утверждают нередко в наши дни), а напротив – нужды подвластных, которым головной боли, обыкновенно, хватает и без теологии.

Вы б им - чего-нибудь попроще бы: Вот так-то и так-то, мол, а вот что не так – значит, ложь. С аргументами и фактами пусть уж посвященные разбираются, определяют единственно верную генеральную линию – за то им, тунеядцам, и жалование идет. Традиционная свобода дискуссии вплоть до мордобоя была устранена постановлениями созываемых императорами соборов ( хотя на них мордобой и продолжали практиковать – по инерции). Несогласные откалывались и оформлялись в отдельные национальные церкви. За несколько веков никейско-константинопольский вариант христианства фактически совпал по ареалу распространения с территорией Византийской империи. Язычество никто защищать не стал, от еретиков отгородились границами, единственной тенью мрака в светлом царстве оказались... ну конечно, евреи.

Поскольку в Византии  любое антихристианство (и даже антиникейство) расценивается автоматически как антигосударственность, лояльность еврея, хочет он того или нет, не может не быть условной: не хозяин он в этом доме и даже не раб (ибо и раб –  какой ни есть, а тоже домочадец!).

Сколько бы он на этом месте ни прожил, он – временный жилец. Сколь бы ни был государству выгоден (и, соответственно, сколь бы хорошо ни оплачивался) его труд, он остается наемным работником, и контракт может быть в любой момент расторгнут, по инициативе любой из сторон. И даже решение раввинов об обязанности евреев участвовать в войне на стороне страны проживания, по существу, ничего не меняло: они уже давным-давно во всех армиях мира успешно наемниками служили, но наемник, как известно, не пастырь...

Евреи объединяются вокруг идеи, опровергающей, отрицающей идеологические основы государства и общества. Пусть даже отрицание это остается на уровне чисто теоретическом, пусть и миссионерство они уже прекратили, но между собой-то книги свои читать продолжают и пишут новые. И детей своих по-прежнему учат, что госидеология – заблуждение и грех.

Причем, самое-то обидное, что претензии их на (как минимум) причастность к корням и основам этой самой идеологии опровергнуть по-прежнему нелегко. Да не на уровне академической дискуссии, а даже на уровне простого народного суеверия: судя по диатрибам Иоанна Златоуста, не брезговала его паства и в синагогу иной раз заглянуть, и благословения у еврея попросить для нового дома: по древнему-то оно, может, и покрепче будет...

Назрела необходимость объяснить глубинную и неслучайную связь неправильного еврея с правильной верой, и объяснение было найдено в виде знаменитой теологии «богоубийства». Нынешние энтузиасты иудеохристианского диалога видят в ней только и исключительно клевету и проклятье... Но так ли это на самом деле?

V. Кто такой бог, и зачем его убивают.

Первое, что можно, по зрелом размышлении, сказать о сем ужасном злодеянии: технически оно неисполнимо. Бывают, конечно, разборки между богами, но смертным-то, по логике вещей, с божеством не справиться... И тем не менее, сюжет этот легко прослеживается в мифологии всех времен и народов.

Дело в том, что сверхъестественность божества в соответствующих мифах пребывает до поры скрытой и обнаруживается только после... а вернее сказать,  в результате убийства. Речь идет о всем известной мифологеме жертвоприношения.

Прежде всего, в ней наличествует некое зло: то ли грех, то ли катастрофа... впрочем, мифам свойственно любую катастрофу трактовать как следствие греха. Имеется также некто, либо обвиняемый в совершении греха и порождении зла (тогда его надо убить в наказание), либо тот, чью жизнь свыше требуют как выкуп за жизнь рода-племени, а иной раз кто-то и сам готов на самопожертвование... тут возможны варианты, но неизменным остается одно: убиенный не гибнет. Напротив, он преображается: из зловредного становится полезным и добрым, из смертного, каким был (или, по крайней мере, казался) в начале превращается в могущественное божество.

Постепенно, в ходе исторического развития, человеческие жертвоприношения сменялись жертвоприношениями животных, но даже бессловесная тварь, на которую условно возлагались все грехи и несчастья, в результате убиения сплошь и рядом приобретала в народном сознании черты существа сверхъестественного. Достаточно вспомнить все зверо- и птицеподобные божества Египта. В древней Греции, где приносили в жертву коз и коней,  мифы полны кентавров, козлоногих сатиров и коз-драконниц. Сибирские шаманы, возносясь в трансе на небеса, наносили там  визит вежливости двум полудамамам-полуоленихам. В России до конца 19 века практиковалось, среди прочих святочных гаданий, вопрошение туши традиционно зарезанного  поросенка. Рассказывали, что, осерчав, туша эта может на гадальщицу наброситься и голову оторвать (С. Максимов «Нечистая, неведомая и крестная сила»).

Так что богоубийство в подобных случаях (а только в них, повторяю, оно и мыслимо) – есть, по сути, не что иное как задействование божественности божества.

...И что же, собственно, у них там, в Иерусалиме, тогда произошло? Инакомыслящего не по делу казнили? Ну, если это «еврейской виной» считать, то получится у нас как в той песенке: «Кругом одни евреи». Афиняне что со своим Сократом вытворили? А Жанну д’Арк за что бургундцы ведьмой ославили? А Гуса император не сжег? А с Сервьеттом что сделал Кальвин? Ну так давайте уже, давайте хором скажем Кайафе: «Ты неправ, Федя!», - да и пойдем по своим делам? ...Э-э, нет! Не так все просто.

...Представьте себе на минуточку, что в момент подготовки распятья во дворце Кайафы раскрывается зелотский заговор с целью захвата власти, и уже им не до Иисуса. Воспользовавшись этим, раскаявшийся Иуда, вместо того, чтобы вешаться,  на тридцать серебреников подкупает стражу, и...  Подумать страшно! Эдак ведь миру и без спасения недолго остаться! Кто ж тогда, спрашивается, все грехи с нас снимет да на себя возьмет?.. От божества неубитого проку мало.

...Так в самом ли деле был Кайафа так уж неправ?..

В некоторых мифах община или представляющий ее жрец сознательно берут на себя ответственность за убийство и даже похваляются им как выражением высшей справедливости. В других - жертва сама объясняет широкой публике, что ликвидация ее есть космическая необходимость. В третьих (например, медвежья церемония айнов) убийцы оправдываются, заверяют хором: «Не мы убили тебя!».

Христианство времен евангельских склоняется явственно ко второму варианту. Интересно, что именно наиболее антисемитский Иоанн больше всех настаивает на том, что гибель Иисуса была предопределена, что от начала он знал об этом и мог бы избежать ее, но не захотел, дабы как должно исполнить свою миссию. У синоптиков Иисус тоже заранее знает, кто предатель, но у Иоанна он прямо-таки благословляет его на предательство.

Богоубийственный мотив, напротив, ближе к варианту третьему: «Не мы убили тебя!». Деяние отрицательное и даже преступное должно быть совершено ради благих его результатов, но преступление пусть совершают другие, а результатами пользоваться будем мы. Следуя той же логике, русские крестьяне (согласно цитированной выше книге С. Максимова) без зазрения совести прибегали к помощи колдунов, будучи при этом уверены, что колдовство – смертный грех и колдуну на том свете за него вечно маяться.

Да колдун-то он – что?.. Много ли он может – колдун-то? Ну, вызовет грозу или, на худой конец, градобитие, ну порчу нашлет или, наоборот тому, снимет... А вот ежели, скажем, отрицательный еврей одумается и грех на душу не возьмет, то и положительному Иисусу взять на себя грех мира никоим образом не удастся. Надо, значит, чтоб непременно взял! Потому как, ежели ему в аду не гореть – то и нам вовеки не видать рая!

...Различные культуры и религии человечества пути к спасению предлагают разные. Не то чтобы в каждой религии только один-единственный был, но в каждой все же прослеживается свой, основной, магистральный. Иудаизм к спасению идет через историю, или, если угодно, политику – общее дело народа, и потому так важен в нем «закон» - общепринятая модель поведения.

Раннее христианство, подобно всем античным мистериям – путь внутреннего преображения, гибель «ветхого» и рождение «нового» человека, достойного избежать смерти и обрести «жизнь вечную».  Об этом много и хорошо написано в посланиях ап. Павла. Пройдя личное посвящение, становится человек иным: очищенным и приобщенным к мирообразующей, высшей силе. На этом фоне мифологема «смерти и воскресения» становится описанием  личного опыта преображения при совершении таинств, и путь его – индивидуалистичен и  психологичен.

Однако, после Константина на долгие века в христианстве одерживает верх другая концепция, которую можно назвать «коммерческой», «технической» или, например, «разделением труда». Я, рядовой христианин, спасения достигаю тем, что  для политических решений есть у меня император, ему же и налоги плачу; для обрядовых постановлений – церковная иерархия, ее же распоряжения исполняю; психологический путь христианского постижения монахи за меня практикуют, того ради и на монастыри жертвую.

Из этой концепции с полной логичностью вытекает и представление об Иисусе, что за меня помер, пред оного же иконой лоб разбиваю; и об еврее, что за меня же его же и убил, и нет ему за то во веки веков прощения (а я не виноват!). Это путь – магии, понятный и привычный любому язычнику. Владея определенными приемами – подчинить и в своих интересах использовать сверхъестественную силу. Новому идолу поклонялись по старым правилам.

Так вот возникли и обосновались в сознании христиан две весьма несхожих концепции «жертвы Христовой». В одной из них евреи были, хоть и нехорошими, но людьми, которые уже просто по факту признания своего проигрыша и замыкания в национальные рамки давным-давно опасность представлять перестали, но сохранялась она разве что в головах немногих наиболее образованных монастырских монахов. Зато в другой – перешли евреи в измерение иное, мифологическое, в разряд необходимых элементов, на которых держится мир. Именно это представление – основа  антисемитизма в том виде, в каком он сохранился до наших дней.

VI. От новых народов до Нового Времени

Молодые народы, пришедшие на смену античной цивилизации, как на западе, так и на востоке, в христианстве были заинтересованы прежде всего из политических соображений - как в госрелигии, так что подходил им только и единственно второй вариант. Антисемитизм выдавался в комплекте и усваивался иной раз задолго до встречи с первым живым евреем. Причем, предлагаемый образ был не просто отрицательным (в те ксенофобские времена отрицательным был, по определению, любой чужак), куда хуже, что был он образом существа сверхъестественного, причастного тайнам мироздания.

Дело в том, что теоретически-то эти новоиспеченные  христиане признавали достаточность однократной «жертвы Христовой» во искупление всего человечества до скончания века, но на практике предпочитали все же добавить маленько от себя... Язычество их было еще сравнительно молодо, исповедовали его всерьез, ни о каких философиях и мистериях и слыхом не слыхали, так что мифологема жертвоприношения имела для них характер вполне практический.

По свидетельству того же Максимова, принесение в жертву животных, при закладке, например, мельницы или бани, или для защиты скота от падежа, практиковалось в русской деревне, как минимум, до середины 19 века. В 40 годах того же века в случаях исключительных (например, засуха и угроза голода) приносились жертвы и человеческие (сравн. «Юдоль» Н. Лескова).

А поскольку, как мы видели выше, любая жертва, по определению, причастна сверхъестественному, то кто же подойдет на такую роль лучше сверхъестественного существа с отрицательной коннотацией?

Об этом периоде написаны сотни хороших и разных книг, так что не требуется объяснять, что бывали у нас с «почвенными нациями» отношения разные, был и обмен философскими идеями, были и взаимовыгодные экономические связи, и периоды относительной тишины и благоденствия, и такие, что совсем наоборот, но я сейчас хочу обратить внимание только на один специфический аспект: Преследования евреев были не чем иным как человеческими жертвоприношениями, сиречь, ритуальными убийствами.

На это указывает и вполне планомерное приурочивание погромов к соответствующим датам церковного календаря (Страстная Неделя), особо благочестивым начинаниям (Крестовые Походы) или бедствиям (эпидемии), но также и смехотворность «рационализации» - так называют психологи попытки найти рациональное объяснение для действий, вызванных на самом деле импульсами подсознательными. Приписывать еврейским козням (типа отравления колодцев) эпидемию чумы – значит, предположить, что ростовщик стремится, явно себе в убыток, переморить своих должников.

Историки подтверждают: волна антисемитских преследований, инициатива погромов не сверху шла, а снизу, не от начальства церковного, а от чутья языческой массы. Разумеется, феодалы, как светские, так и духовные, этим охотно пользовались и эксплуатировали по мере сил, но, с другой стороны, их циничное корыстолюбие спасало нас не раз и не два. Спасало и то, что церковь, пусть иной раз больше на словах, пусть и с весьма переменным успехом, все же вела борьбу с язычеством. Возьмите, к примеру, тот же Кровавый Навет. Чем, по вашему, можно объяснить что церковь, веками упрямо отказывалась подтвердить его?

Официальное подтверждение наличия у евреев подобной практики неминуемо стало бы в глазах широких масс подтверждением ее эффективности. Евреи, будучи существами сверхъестественными, куда лучше прочих смертных владеют секретами магического могущества. А коли так - стало быть, кровь христианских младенцев и вправду сильнодействующее средство! Да если бы церковь подобное обвинение хоть раз подтвердила - представляете, какая волна детоубийств прокатилась бы тогда по Европе!!!

Однако, к концу описываемого периода настали для церкви трудные времена. Общество стремительно менялось, город вытеснял деревню, рассыпались патриархальные общины... За человекобожием Ренессанса последовал протестантский раскол... Очень огрубляя и безбожно схематизируя (на самом-то деле все было, конечно, куда-а-а сложнее!) можно сказать, что наметились в церкви две основных стратегических линии обороны, которые, опять-таки очень огрубляя, можно ассоциировать одну - с доминиканцами, другую - с иезуитами.

Игнатий Лойола, человек не церковный, а военный, самоучка и книгочей, на собственном опыте открыл очень древнюю и не очень популярную в массах традицию личного обращения, той самой мистерии смерти и воскресения, которая привлекала первохристиан. На том и строилась вся его политика: реформа образования – чтобы вооружить каждого знаниями, достаточными для личного выбора в пользу церкви; духовные упражнения – интеллектуальная и эмоциональная личная проверка собственной совести; личное воспитание через духовников всех сильных мира сего, чтобы они принимали нужные и правильные решения; личное подчинение ордена непосредственно Папе (что давало, между прочим, возможность и лично поспорить с ним, ежели ошибется). И наконец – демонстративное нежелание занимать в церкви должности, связанные с управлением массами. Не то, чтобы иезуиты власти не хотели (хотели, да еще как!), но добиваться ее хотели они принципиально иными средствами.

Доминиканцы же, напротив, делали ставку на массу, ее традиции, вкусы и верования, в которых почетное место занимали как жертвенная мифологема, так и безусловная вера в эффективность магии. Ясно, что такой путь просто не мог не привести к инквизиции, жертвами которой стали уже далеко не только евреи, хотя и нас, конечно, не забывали тоже.

Впрочем, это уже не помогло. Одержав в многовековой борьбе победу над духовной, светская власть не желала больше связывать себя госрелигией. Она разрабатывала собственную идеологию, будь то просвещенческий гуманизм или тоталитарное людоедство – церкви дозволено (или не дозволено) было подтягивать в общем хоре, но роль запевалы она утратила, похоже, уже навсегда.

VII. От Нового Времени до наших дней

Новое Время принесло в старую Европу множество перемен, и среди них, не в последнюю очередь, смену «центра кристаллизации»: если прежде единство государства понималось главным образом как единство религиозное, которое может (но не обязано!) подпираться национальным, то теперь это прежде всего – национальное единство, а религиозного может и не быть.

Не удивительно, что и европейские евреи-ашкеназы проделали ту же эволюцию, удивительно, что они этого до сих пор не признали, создавая себе тем самым уйму дополнительных трудностей, которых им, видит Бог, и без того хватает с избытком. Вместо того, чтобы на новой, национальной, основе сохранить традиционный «кагал» с правом внутренней автономии, которую в прежние времена не оспаривала даже инквизиция, его поспешили объявить учреждением чисто религиозным... аккурат в ту эпоху, когда любую религию перестали принимать всерьез!

Еврейская верхушка, уверовав твердо, что ничем кроме религии (которой она, как принято было в те годы, дорожила не очень) от всех других-прочих не отличается, воспользовалась происходившей в европейском обществе сменой элит. В процессе вытеснения старых новыми возникла некоторая неразбериха с критериями отбора и признаками пригодности, так что в образовавшуюся брешь легко мог пролезть посторонний. А уж в России, где прежнюю элиту попросту повыгнали да повырубили, и вовсе кого ни попадя принимали.

Понятно, что при таком раскладе все прежние, вытесняемые элиты автоматически становились завзятыми антисемитами, а среди новых антисемитизм, в пику им, не котировался.

«Правые», в панике по поводу утраты власти, тем более склонны были приписывать это безобразие «еврейским козням», что евреи на самом деле сумели неплохо его использовать, а ссылка на еврейское «всемогущество» помогала объяснить и оправдать свое поражение.

Причем, собственно христианский антисемитизм, продолжавший, по старой памяти, понимать евреев как приверженцев определенной религии, все больше вытеснялся антисемитизмом нецерковного, постхристианского общества, правильно понимавшего, что определение это устарело и нужно новое.

Тогда-то и прозвучало ныне табуированное словечко «раса»... Да вы погодите, погодите вздрагивать и оглядываться... В те времена понятие это было близко к тому, что именуем мы ныне «этносом», и применялось вовсе не только к евреям. В конце концов, оно даже более адекватно отражало реальное положение вещей, нежели объявление немецких, скажем, евреев «немцами моисеева закона». Страшные сказки про исконную нашу вредность и злонамеренность не «расовой теорией» порождались, а в полной неприкосновенности переняты были из прошлого, просто под них, в духе времени, подвели наукообразную «теоретическую базу».

Так что тщетными оказались все надежды, нырнувши в купель, «арийцем» вынырнуть... вроде как Иван-Дурак в «Коньке-Горбунке»... О полнейшей неэффективности подобной операции свидетельствует, как минимум, опыт Эдит Штайн, которую монастырские стены от Освенцима не заслонили. Потому что интенсивно освобождаясь от «суеверий и предрассудков» собственной религии, оставался еврей безусловным пленником мифологии чужой, ритуальным «преступником» и реальным «козлом отпущения» в благополучно пережившей христианство магической картине мира.

«Левые» же, до власти дорвавшиеся, благодаря происшедшим в обществе переменам, были, естественно, уверены, что перемены эти – к лучшему. Это раньше, при их предшественниках, все было плохо, а теперь стало хорошо. Для подтверждения этого тезиса подбирался обширный исторический материал, причем, для обличения «мракобесия» как нельзя лучше подходили смехотворные «рационализации» прошедших погромов. «Оправдание» еврея было, по сути, побочным продуктом обвинения ретроградов и консерваторов.

Отсюда – не исчезнувшая еще и в наши дни иллюзия, что антисемитизм в обществе должен постепенно уменьшаться по мере ослабления «правых» и усиления «левых», а в конце концов, с окончательной победой «прогрессивных сил», и вовсе сойдет на нет...

На самом-то деле, конечно, и в голову никому не приходило выявлять корни антисемитизма в общественном сознании, тем паче бороться с ними. По-прежнему оставался еврей в глазах среднестатистического европейца существом сверхъестественным, только на левом фланге на некоторое (ныне уже прошедшее!) время... с обратным знаком.

Коль скоро еврей не преступник, а жертва, то... жертва закланная есть не кто иной как Спаситель и Искупитель, коему по штату положено быть прославленным и принимать поклонение. Этот новый вариант идолопоклонства был под именем «филосемитизма» известен уже в конце 19 – начале 20 века (вспомните хоть М. Горького!), но апогея он достиг после Второй Мировой Войны.

Обнаружив происшедшую Катастрофу и осторожно убедившись, что это не бред больного воображения, ее тут же начали деятельно использовать: Державы-победительницы – против побежденной Германии ( хотя с не меньшим энтузиазмом истребляли нас и французы, и поляки, и украинцы). Левые – против правых (хотя только смерть смогла помешать лучшему другу демократов завершить «окончательное решение» на советский лад). Поколение 68-го в Западной Германии – против этих отсталых и авторитарных предков.

Недорезанного еврея вознесли на пьедестал, объявили «совестью нации» (не своей!), в киббуцном коммунизме прозревали светлое будущее всего человечества, на концертах клезмеров впадали в экстаз и проливали слезы умиления над идиллическими картинками ушедшей местечковой жизни.

И евреи, увы, имели наивность поверить клятвам «Больше никогда!». Как после знаменитого «дела Дрейфуса» лишь единицы (прежде всего Теодор Герцль) поняли, куда ветер дует, так и после Освенцима почти никто не услышал предостережений Ханны Арендт. Верили, потому что ну очень хотелось верить! Без всякой критики, без малейшего сопротивления позволили использовать себя как материал для сотворения очередного кумира. А у кумиров, по нынешним временам, недолгая жизнь. Да и прежде бывало... Помните, как князь Владимир обошелся с Перуном, когда тот ему дождя не обеспечил? Вот то-то и оно...

Нет ничего проще, чем объяснить теперешнюю вспышку антисемитской истерии именно с левой стороны. Дело не только в страхе, что отымут нефть, не только в ожесточенной конкурентной борьбе против Америки, и даже мировой экономический кризис – это еще не все. Раньше и прежде всего завязла давно уже управляемая почти исключительно левыми Европа в своем собственном, внутреннем, демографическом, идеологическом и культурном кризисе.

Прежде чем изобличать козни коварных исламистов, средь бела дня убивающих в Голландии режиссеров, создающих в Гамбурге базы для террора, а в Бельгии – партию в парламенте, не худо бы вспомнить, что и в Голландию, и в Бельгию, и в Германию пришли они на пустующие рабочие места, которые не хотят уже занимать разбалованные пособиями местные уроженцы. Пришли на место нового поколения, которое ни родить, ни воспитать уже не может европейская развалившаяся семья. Страх перед «Третьим миром», готовым мстить пресыщенной, слабеющей Европе за все ее реальные и вымышленные грехи (ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!) толкает, в тщетной надежде на примирение, предложить ему искупительную жертву... ту же, что и всегда... А что «вина» евреев как всегда – очередная «рационализация», что изо всех швов белые нитки торчат?.. а что, разве было когда-нибудь иначе?

Но вот нюанс: в этой новой «охоте за ведьмами» церковь – отнюдь не в передовых рядах. Напротив, по нынешним временам «Le monde» или «Frankfurter Rundschau» - издания куда более антисемитские, чем «Christ in der Gegenwart» или еще по делу Дрейфуса памятная «La Croix». В чем же тут дело?

VIII. Теология после Освенцима

Так называют в церкви те изменения, что произошли в ее доктрине по еврейскому вопросу после Второй Мировой Войны. Причиной их было, если верить самим теологам, потрясение при виде геноцида, отторжение откровенного гитлеровского язычества, осознание историко-теологического родства иудаизма и христианства. Нет никаких оснований сомневаться в их искренности, но... бывают и искренние заблуждения.

За пару веков до того резня, учиненная казаками Хмельницкого (при тогдашней численности населения уничтожен был среди евреев процент не меньший, чем в Холокосте), у христиан потрясений не вызвала никаких. Знаменитый «Молот ведьм», пропитанный насквозь языческими суевериями, был церковью издан в качестве не просто разрешенной – инструктажной литературы. А уж насчет общих корней помину не было почти два тысячелетия.

В какой-то мере подействовала, конечно, ассимиляция: одно дело, когда где-то кого-то режут (притом, что у этого «кого-то» и репутация-то неважная), и совсем иное – когда соседа, с которым двадцать лет душа в душу прожили, ни с того, ни с сего хватают и волокут в Освенцим. Но вот, не думается мне, что была эта мера очень уж велика.

Куда важнее был, на мой взгляд, тот факт, что подсохла и отвалилась та стратегия, которую мы выше условно назвали «доминиканской». Вместе с правом разработки госидеологии исчезла и обязанность приноравливаться ко вкусам и верованиям масс, поддерживать жертвенную мифологию, приискивать «козла отпущения». И перешла постепенно вся западная церковь, не исключая самих доминиканцев, на стратегию «иезуитскую» - христоцентрическую, мистериальную, ориентированную на личность.

То есть, антисемитизма и такая стратегия, конечно, не исключает, но... уже и не требует. Кто хочет – может его придерживаться: в силу традиции или под влиянием общественных настроений (нацизма в годы войны или теперешнего «антисионизма»), а кто не хочет – может и отбросить, ссылаясь на то, что у еврея тоже личность имеется. Ни то, ни другое не может уже рассматриваться как потрясение устоев или подрывание основ.

В западной церкви, будь то католическая или протестантская, еврейский вопрос из центра ушел на периферию, стал предметом свободной дискуссии. В годы Второй Мировой немалое количество духовенства и верующих, в том числе и оккупированных стран, в этом вопросе поддержали Гитлера. Но не редкостью были и епископы, открыто протестовавшие против депортации, священники, произносившие проповеди в защиту евреев, монастырские пансионы, скрывавшие еврейских детей.

Да и сейчас, в разгар общеевропейской антисемитской истерии, прячутся по углам последние дон-кихоты «иудеохристианского диалога», раздаются на западе из церкви, вплоть до самого Ватикана, отдельные голоса в защиту наших прав и нашего государства... само собой разумеется, отдельные, нетипичные,.. но все же они существуют, и в правоверии их никто не сомневается.

Зато в церкви восточной – картина совсем другая.

Даже в годы самых лютых гонений советского лихолетья не переставала РПЦ считать себя носительницей единственной легитимной идеологии Государства Российского. Ее готовность, по первому зову сотрудничать со всякой властью, не трусливой беспринципностью объяснялась, напротив, она была вот именно делом принципа: Нет власти иначе как от Бога, и если даже досталась нам ныне, по грехам нашим, власть жестокая и несправедливая, все равно в России без православия власти быть никак невозможно.

Покуда признание таких претензий со стороны реально существующей власти было крайне маловероятно, возможны были явления типа А. Меня и его окружения, хотя на них и прежде смотрели косо, но с падением коммунизма в их адрес все чаще слышатся прямые обвинения в ереси.

После восстановления храмов, первой заботой РПЦ стало «пометить территорию» - руками госорганов оградить госрелигию от возможной конкуренции других христианских исповеданий. При таком понимании собственных прав и обязанностей от антисемитизма не скрыться никуда. И идет он, как всегда в таких случаях, не сверху, а снизу. Тем более, что власти церковные претензии официально признавать пока не торопятся. Надо, значит, приступать к мобилизации масс... а чем же их, родимых, мобилизуешь, ежели не погромом?..

IX. Резюмируем вкратце:

1. Первой необходимой предпосылкой возникновения христианского антисемитизма были конфликты с евреями в эпоху утверждения христианства как самостоятельной религии.

    

2. Второй – не менее, если не более необходимой – исторический компромисс, на который христианство (как все прочие мировые религии, не исключая и иудаизма) пошло с язычеством масс. Антисемитизм как мировоззрение неотделим от языческой, магической мифологемы «жертвоприношения».

    

3. В принципе, культурно-мировоззренческое наследие христианства достаточно богато, чтобы, в случае необходимости, обойтись без антисемитизма, но... лишь ценой добровольного отказа от привилегий госрелигии. Евреи от этого, впрочем, выигрывают мало, поскольку ныне госидеология Запада может себе позволить отказаться от христианства, но от язычества – никогда.

    

4. Так что о перспективе примирения «братьев-врагов» говорить еще рано... А может, уже поздно... Учитывая, что оба находятся ныне под угрозой уничтожения, и на борьбу с беспощадным врагом евреям в одиночку не хватит сил, а христианам явственно не хватает воли.

    

Впервые опубликовано: http://berkovich-zametki.com

2005-12-01

Опубликовано здесь 22.03.2009

Источник

Ответить

ОБСУЖДЕНИЕ

 

вверх