В конце 2006 года я побывала на выставке живописи и графики Инны
Гершовой-Слуцкой.
Она проходила в иерусалимском Доме Качества – особняке с внутренним двориком,
выставочным залом, художественными салонами и мастерскими. Муж Инны, Валерий,
стихи и эссе которого я читала раньше, исполнял роль организатора и продюсера по
всем сопутствующим выставке вопросам.
Мы разговорились, и я поняла, что семья Слуцких – это своеобразный творческий
союз. Захотелось подробнее выяснить, в чем секрет его прочности, этого союза,
существующего более 30 лет.
На вершинах самарийских холмов стоит поселение Кдумим. Кристальный воздух,
причудливые камни, живописные развалины...
И вижу мир, сейчас открытый мне,
С горами самарийскими в окне,
Пещерами и тропами долины,
Отарами камней на древнем дне,
Чьи пастухи – без возраста маслины…(В.Слуцкий)
Но история поселения далека от идиллии: в 1975 году его основали тридцать
еврейских семей вопреки запретам правительства. Теперь в Кдумим уже около 3000
тыс. жителей, а на окраине построен форпост, который защищает западный периметр
поселения.
Одна из семисот пятидесяти кдумимских семей - супруги Валерий и Инна Слуцкие,
приехавшие из Ленинграда в 1990 году. Их уютный маленький дом населяют четыре
разномастные собаки и три кошки. И еще - в клетке уникальный попугай-альбинос.
На диктофонной записи голоса Инны и Валерия идут на фоне разноголосого лая и
мяуканья – животные возились друг с другом и требовали от нас внимания. Инна -
художник, Валерий – поэт и переводчик. Приведенные выше стихи – его.
Дом
Несмотря на зверинец, обитающий в доме, - везде чистота и порядок. На виду нет
ни красок, ни кистей, ни мольберта – о том, что здесь живут люди искусства,
догадаться можно только по множеству аккуратно сложенных холстов на подрамниках.
«Где же вы пишете картины?» - спросила я у Инны. - «А вот, прямо здесь ставлю
мольберт», - ответила она, показывая на светлый ковер посередине комнаты,
напоминающей скорее профессорский кабинет. Но у этого жилища определенно есть
свой характер, свой стиль. Картины, подаренные друзьями-художниками, фотографии
сына, родственников, собрание книг – все это не на показ, для души.
Валерий:
Мы с вами сидим в салоне-пристройке, где, образно говоря, только гвозди и стекла
отлиты не мной. Прочее: стены, крыша, отделка - сам. И понятно, горжусь оценкой
моих знакомых, инженеров-строителей. Приходили взглянуть, сказали - по высшему
разряду. Нет, до этого я не строил. Нашлись на полке, когда-то купил, несколько
нужных книжек, вроде «Кирпич и бетон» или «Мастеру на все руки». Перед тем как
делать то или это, например, фундамент, читал соответствующие страницы. Главное
– смысл понять, в данном случае, «логику» стройки. Это освобождает. Можешь
выбрать полезное, что-то подкорректировать и даже изобретать. Ведь книжное не
всегда приложимо. К слову, вот так придумал «технологию» садовых площадок.
Теперь и соседи ее используют. Для меня было важно не «убить» землю бетоном -
земля должна дышать. Но внутри почвы происходят процессы, которые надо
учитывать, иначе площадка вздыбится. Я и нашел решение – выкладывал блоки
«замком», чтобы сами себя держали, на гравиевую подушку. Площадка надежная, не
«играет». Годами проверено. И земля остается живой, дышит как хочет. Знаете, я
подумал, как метафора это относится и к стихам. Не мешать дыханию смысла – вот
сущность поэзии. Потому что смысл – это основа, та же самая почва. Те же
требования, которые я предъявляю к ремеслу, предъявляю к поэзии – стихотворение
должно обладать безусловной ценностью – не «убитым» смыслом, а эстетика,
строящаяся на нем – запасом прочности.
Вы спросите: почему строю сам, если можно нанять профессионалов? Действительно,
можно. Но мне интересно ремесло, понять его, «победить». То ремесло, с нуждой в
котором сталкиваюсь в быту, дома, на садовом участке. В стихотворении «Дом» есть
место, как раз «на тему».
 Когда
же контур мысленный возник
Из хаоса проспектов, планов, книг,
Я понял – сотворенье не доверю
(Хоть будет зодчим богом) никому.
Едва вокруг завертит кутерьму,
Я толком, что творится, не пойму,
С ним ведая лишь ясности утерю
В цементном над безвидностью дыму.
А после не смогу в своем дому
Проникнуть в тайну стен, как в душу зверю.
Случись в мироустройстве дома сбой,
Затмись светила, захлестни трубой,
К кому стихией буду я ведомым?
Скрывая, что какой зажать резьбой,
Где разомкнуть, сменить, схватить скобой,
Не будет обитаемый тобой
Свод мирозданья сознаваться домом.
Вообще-то, я не провожу сущностной разницы между любым трудом. В основе одна и
та же пружина жизненного механизма. Одна и та же – в диапазоне от строительства
дома до писания стихов. Художник, поэт, философ, не умеющий, если надо, вбить
гвоздь, по мне исключение из правил, из очевидного для меня закона «единой
пружины». Возможно, я так устроен, осваиваю легко, как-будто их знал и вспомнил,
разные навыки. Объясняю это своим еврейством, то есть, еврейской сущностью, в
основе которой лежит уважение к труду. В давние времена, скажем, Второго Храма,
владение ремеслом предписывалось любому еврею. «Сапожник», «плотник»,
«кровельщик» и «рыбак» не означало – простолюдин. Учителем, мудрецом еврей мог
быть лишь сверх, а не вместо умения плотничать, сапожничать или рыбачить, чем и
должен был зарабатывать. Но - не Торой. Запрещалось ее использовать как источник
дохода. Статус раввина предполагал признание уровня осмысленных знаний, но не
профессию, не специальность. Этот запрет, мне думается, защищал не только Тору
от корыстного, то есть, ложного отношения, но также личность, подлинность
человека. Можно ли знать о мире, не зная мир, не соучаствуя в его «веществе»?
Еврейству присуще единство духовности и реализма, уважение и любовь к миру как к
дому, в котором живешь, а к дому - как к миру жизни. Эта любовь неотделима от
ответственности за мир – за людей, животных, даже – предметы. К примеру, вам
больше не нужна какая-то вещь – нельзя ее просто выбросить. Если она пригодна к
употреблению, ее следует передать (или продать) тому, кому она может служить -
исправная вещь не должна быть унижена в «достоинстве вещи». Это и есть еврейское
отношение к миру - как к зеркалу личности. Одушевлен уважением, одухотворен
любовью. Вспоминается из Давида Гофштейна, которого переводил, из стихотворения
о предметах:
В их кружевную глубину
Бросаю сеть и постепенно
Мысль завершенную тяну.
Тащу из моря безделушек,
Мерцаний, граней, завитушек
Мысль завершенную одну,
Чтоб ей, родясь в их пестрой гуще,
Уловом радовать меня,
В сетях сознанья сохраня
Все то, что нежно, зыбко, суще...
В юности Валерий учился в художественном училище. Закончил педагогический
университет по специальностям дефектолог, учитель русского языка и литературы.
Переводил классиков еврейской поэзии. В СССР его стихи публиковались только в
журналах. Книги стихов, написанных еще до репатриации, вышли уже в Израиле.
Среди них переводы «Из еврейской поэзии ХХ века». Этот сборник, к слову, богато
проиллюстрирован графикой Инны. Долгое время, тринадцать лет, он не писал
стихов, но потом за три месяца вдруг создал целую книгу «Новый век». Форма этих
стихов отточена до совершенства, содержание многослойно. Осмысление сущности
еврейства и зримость самарийских пейзажей.
 Рисунки
на полях рукописи
Инна Гершова родилась в Черновцах. Там еще сохранялся еврейский быт, ставший для
Инны частью ее личности. Отец Инны, коренной ленинградец, историк-американист,
защитив докторскую диссертацию, получил возможность вернуться с семьей в
Ленинград, где жили его родные. Так, в одиннадцать лет Инна познакомилась со
своим дядей – Соломоном Гершовым, известным художником витебской школы, который
во многом сформировал ее взгляды на искусство. Через весь город она ездила к
Соломону писать под его руководством учебные постановки, занималась в элитарных
художественных студиях.
Иннин путь как художника начался с увлечения графикой, интерес к которой имел
предысторию. У Инны была привычка рисовать на любом подвернувшемся клочке
бумаги. Так однажды, читая рукопись Валерия – это была пьеса в стихах, –
рисовала непроизвольно на полях машинописных листов. Рукопись попала к артисту
Сергею Юрскому. Ему понравилась пьеса, а рисунки Инны восхитили своей свободной.
Реакция Юрского вдохновила. Инна сделала ряд замечательных иллюстраций к
произведениям Пушкина, Гоголя, Лескова, Булгакова. Любопытна такая подробность.
Инна никогда не видела турникета на Патриарших прудах, но его изображение
удивительным образом оказалось правдивым! К сожалению, большинство ранних работ
пропали, их не удалось вывезти в Израиль. Бывали периоды неверия в возможность
пробиться к зрителю, преодолеть препоны, выставляемые системой. Близкий друг
Слуцких, философ А.А.Ванеев, высоко ценивший работы Инны, успокаивал: все
настоящее реализуется «явочным путем» - будет время, когда ваш талант возьмет
свое. Так и получалось.
Когда родился сын, Инна лепила для него персонажи придуманных ею сказок. Так
начался период «малой скульптуры». Из этих работ тоже немногое сохранилось.
Главная цель художника Инны Слуцкой – выразить свой замысел прямо и честно. Ее
твердое убеждение – если занимаешься искусством – не оглядывайся на суету и
моду. Инна работает акриликом. Крайне требовательна к результату. Часто пишет
картину заново, поверх уже существующей, которой недовольна. Под окончательным
вариантом могут быть три-четыре «археологических слоя». Казалось бы, «верхняя»
картина похоронила все предыдущие. Но нет, они, несостоявшиеся картины, слоями
вложенного труда усиливают энергетику конечного результата.
Широкие крупные мазки, в которых чувствуется энергия, яркие чистые цвета, радуя
взгляд, таят скрытое, внутреннее напряжение. Кто-то сказал, что в картинах Инны
– еврейская грусть. Нет, это не грусть, это тревога перед опасным и сложным
миром, она сродни тревожному взгляду Сикстинской Мадонны, несущей ребенка
навстречу испытаниям.
Предчувствие дороги, которой еще не видно
Инна познакомилась со стихами Валерия прежде, чем с ним самим. Юная девушка
пребывала в плену стереотипа – поэт должен быть «не от мира сего», этаким
бледным и хилым юношей. Они встретились на художественной выставке и оказалось,
что молодой поэт отнюдь не чужд этому миру, веселый и симпатичный. Инну он
поразил профессиональным взглядом на живопись, оригинальными суждениями. Но
прошело еще несколько лет, прежде чем они поняли, что должны быть вместе. Им не
хватало друг друга, они не могли расстаться, не могли наговориться. Они
поженились и прожили вместе уже 31 год. Молодые супруги думали вместе над
стихотворными пьесами Валерия, обсуждали его поэзию – Инна нередко вдохновляла и
направляла творческий поиск Валерия. Родился Арсений. Инна, взяв на себя
большинство забот, давала мужу возможность писать. Валерий же в свою очередь
принял деятельное участие в оформлении и проведении персональной выставки
графики Инны в Ленинграде (в 1983 году), помогал мнением и советом в создании
новых работ.
Инна:
Одна из причин, почему мы вместе – мы почувствовали друг в друге опору. И еще:
для меня нет человека интереснее, чем Валерий. Если бы я была поэтом, я бы,
наверное, осуществилась как он, Валерий Слуцкий, а если бы он был художником –
это был бы художник такой как я, Инна Гершова. Разумеется, мы ссоримся, спорим,
у нас, как во всякой семье, бывают непростые периоды. Но у нашей совместной
жизни всегда есть перспектива, неисчерпаемость отношений. Мы дополняем друг
друга. Меня увлекают идеи Валерия, я буду участвовать в его начинаниях так же,
как он в моих.
- А вы не находите, что слишком замкнуты друг на друге?
Инна:
У нас много друзей. К нам приезжают, любят наш дом в Кдумим, поэты Анатолий
Добрович, Александр Верник, Елена Игнатова... Чуткие ценители моих работ – наши
друзья. Я доверяю оценке мужа, сына, друзей. Если кто-то из нас, я, Валерий или
Арсений, знакомится с интересным, думающим человеком, новый знакомый тотчас
становится собеседником в совместном общении у нас в Кдумим.
- Вы с Валерием верите в творчество друг друга?
Валерий:
Нет, не в творчество друг друга, мы верим творчеству друг друга. Оно для нас
достоверно, подлинно, безусловно. Друг с другом нам интересно жить, интересно,
что каждый делает. И помогаем один другому, попеременно лидируя в творческих
поисках. Тот из нас, кто в конкретный период видит перспективу пути – лидер,
ведет другого. А в быту мы с Инной разные люди. Жена и сын, в шутку, понятно,
называют меня «монотопиком». Дескать, Валера, погружаясь в одно, отсутствует для
другого. Если занят стихами, не дозваться кран починить, максимум – подставит
ведро, и хоть потоп. Если занят краном, то на гóре другим делам. У Инны, в
противоположность, в доме всегда должен быть обед, прибран участок. Она не может
мириться с пятнышком на полу. Тут же отложит кисти, чтобы взяться за швабру.
Приучает животных, «что можно и что нельзя». Те стараются соответствовать. Но
добавляют хлопот. У Инны свои иерархии. Не в пользу искусства. Мол, вдохновение
подождет. К кистям возвращается лишь тогда, когда дом и домочадцы в порядке.
Что касается семейного лидерства, то мне показалось: лидер в этой семье все-таки
Валерий. Он не претендует на эту роль, не декларирует ее – просто и естественно
берет на себя главную ответственность, главные тяготы.
Во времена перестройки в СССР и у Инны, и у Валерия еще была любимая работа,
неплохой заработок. Валерий заведовал отделом поэзии в журнале «ВЕК» (Вестник
Еврейской Культуры). Инна работала методистом-куратором в Музее истории
Ленинграда. И в параллель иллюстрировала журнал, переводы Валерия. Но наступил
момент, ставший для Инны и Валерия своеобразным индикатором в отношении к
российской реальности. Началась кампания по свержению памятника Дзержинскому.
Инна и Валерий вовсе не питали к Железному Феликсу каких-то пристрастий, просто
поняли: если сегодня этот памятник фанатично снимают, завтра с такой же
фанатичностью его снова втащат на постамент. Они решили уехать, понимая при
этом, что обрести в Израиле статус, аналогичный бывшему в прежней жизни, вряд ли
удастся. Однако им повезло: Валерий вернулся в дефектологию, где придумал свою
методику, соединившую рисование и компьютерные возможности с задачами педагога.
Инне же дал возможность заниматься домом и живописью. Он посоветовал Инне не
спешить выставляться. Не входить в «тусовки» и в зависимость от «устроителей».
Но – наработать уверенное количество и уверенность в безусловном качестве, а
далее – «явочным путем». И она согласилась с доводами Валерия. 16 лет писала
картины, демонстрируя их немногим – тем, кто знал и ценил ее живопись, приезжал
в Кдумим на домашние просмотры.
И момент настал: с 15 по 24 декабря 2006 года в Иерусалиме с успехом прошла
персональная выставка живописи и графики Инны Гершовой-Слуцкой. Знатоки,
завсегдатаи Дома Качества, говорили, что в этом зале за последние двадцать лет
выставка Инны одна из лучших. Подготовив и оформив и организовав Иннину
экспозицию, Валерий проявил еще один талант – менеджера. Занимался финансовыми
проблемами, разговаривал с представителями художественных галерей так, как-будто
всю жизнь вел такие переговоры.
В эссе Валерия о творчестве Инны («Опыт прямосказания») есть такой эпизод. «В
живописную студию еврейского Дома сирот в Киеве, опекаемого известными
еврейскими литераторами, зашел Бергельсон. Остановившись возле мольберта Иосифа
Зисмана, тогда питомца этого заведения (от него и знаем), Бергельсон сказал, –
«На вашей картине дорога обрывается там, где заканчивается, а меня убеждала бы
такая дорога, у которой есть продолжение, даже когда его не видно». И еще
эпизод: «В конце семидесятых, на простенке ленинградской квартиры Инна, попросив
не клеить обои, написала триптих, на котором пейзаж (плавные горы, масличные
островки, отары камней) оказался тем самым самарийским пейзажем, какой сейчас мы
видим вокруг».
Главное – предчувствовать дорогу, которой еще не видно.
Инна и Валерий Слуцкие |
