| Журнал "Омоль" | |
| Связь | Предыстория | Документы | „КэМэЛ“ | Клуб „КаНаЛ“ |
Раздел публикаций нашего журнала начат в прошлом номере публикацией рукописи талантливого московского юноши
Георгия Данилова. Это были несколько стихотворений из его сборника
«Сверчок».
В этом номере мы продолжаем
публикацию молодого автора. На этот раз предлагаем вниманию читателей более пространный материал из того же
сборника.
Георгий Данилов
Похищение козла
Глава первая
Лиса
|
Взнуздав узду, рыцарь садится на коня и в стремена просовывает ноги, точнее только правую, поскольку он левую
продеть уже успел. Ну, то есть, левая его нога, найдя опору в стремени железном, позволила одновременно правой,
в тот миг еще стоявшей на земле, от оной оттолкнуться, чтобы тело сумело, описав дугу в пространстве, благополучно
сесть в седло тем местом, которое для этих операций и предназначено. Итак, он сел. Затем, коня пришпорив, наш рыцарь к замку скачет, что вполне естественно. Где рыцарь -- там и замок. Где замок -- там, естественно, король. А где король… А кстати, где король? -- Король в отлучке. Править государством (поверьте мне) -- тяжелая работа. Повсюду в государстве мятежи вспыхают, тьфу ты, вспыхивают часто. Их подавлять необходимо. Вот король и подавляет их. Конечно, послать туда он мог бы воеводу*, да ненадежен этот сорт людей. Им перейти на сторону врага -- два раза плюнуть. А один из них, глядишь, себе присвоит царский титул, возвысившись в среде иноплеменной, и замок лучше прежнего построит, принцессу заведет, а к ней, глядишь, намылится и рыцарь, но другой, герой уже не моего романа. И дабы этот произвол пресечь, и нить повествованья моего предохранить от злобных посягательств фантомов умозрительных, король – в отлучке. (По секрету вам признаюсь: король, на самом деле, в этот час, почувствовав презренье к королеве, еще с утра отравленной пажом и все никак из женского кокетства копыта не желающей отбросить, отправился к соседнему вассалу. Точней -- к его жене. Зачем? -- никто не знает.) Лишь рыцарь знает все. Он парень не промах. А какой сердцеед! Стоило ему еще с утра появится в означенном замке, как все молочницы от любви сошли сума, цветочниц съела жаба, булочницы (народ застенчивый и немолодой) покраснели, как раки. Более того, все браки на поверку оказались неудачными. Принцесса, как водится, встала во главе парада и отписала нашему герою следующее послание: Похить меня! Я так изнемогаю!! Вотще досель рвалась душа моя покинуть здешний край. Я знаю, знаю, что черезмерно дурно поступаю, Тебе сие посланье посылая. (В слезах грызу конец карандаша.) Но кто в осьмнадцать лет не видел света (лишь рожи черномазые рабынь) тому простительно писать посланье это. Одним Тобою жизнь моя согрета! (Кто там стучится? Уф, Параша, сгинь…) О Ты! О Ты! -- луч света в темном царстве! Незримый дух соединяет нас. Не надо упрекать судьбу в коварстве, или пустом безделье, лордстве, барстве… (Чу?! Звук шагов… Параша! Сколько раз!) Мы друг для друга созданы. Сегодня у своего окна я буду ждать Тебя. Глухая ночь нам будет сводней. Веди себя как можно благородней. Пока! (Да кто же тут?.. Едрена мать!!!) Рыцарь строго и надменно прочитал ее письмо и решил всенепременно прихоть выполнить ее. Этой ночью, ночью темной, на побывку став в лесу, в забегаловке скоромной перед этим съев лису, амуницию почистив так, чтоб блеск ее слепил, злобно рявкнув, зычно свистнув, он трактирщика убил и его семью в придачу, чтоб свидетелей убрать. Ведь кому охота сдачу за побывку отдавать? Здесь конечно же читатель мне вопрос задаст: “Скажи, в чем, к примеру, знаменатель этой беспримерной лжи? Ну, допустим, на побывку он, с какого-то рожна, стал в лесу, почистил сивку. Впрочем, сивка не важна. Но откуда же трактирщик появился. Что за бред? Мы -- в лесу. Лишь волки рыщут здесь. Короче, дай ответ”. Ах, едрит тебя по пояс! Наблюдательный стервец! Я секрет тебе открою: необычен этот лес. В позапрошлую декаду в нем волков успели съесть. Лишь трактирщики со чада аки звери рыщут здесь и с прохожих беззащитных за побывку дань берут, но при этом, что обидно, сдачи им не отдают. На коня (смотри начало) рыцарь сел затем и, чувств вожделенных амальгаму не сдержав, углами уст (краем глаза я приметил) улыбнулся, как дитя, а затем, как ангел светел, острой шпорой ткнул коня и, по лесу мчась как ветер, он, сжимая щит в руке (на котором перед этим начертал НКШПе), к замку свой побег направил и, в задумчивости нем, о письме принцессы Тани вот что думал между тем: “Неужто кому-нибудь придет в голову, что природа предписывает и тому и другому полу в равной мере наступательный образ действий и что пол, в коем раньше зарождается вожделение, должен так же первым его изъявлять? Пусть ее пальчикам не достает ловкости, вкус еще не выработался, но склонность уже явно сказывается; в подобных занятиях время проходит незаметно. Никогда не поверю, что те же самые позы подходят и миниатюрной брюнетке, живой и соблазнительной, и красивой рослой блондинке с томным взором. Искусствам, цель которых -- доставить удовольствие, можно научиться от кого угодно – от отца, матери, брата, сестры, гувернантки, многому может научить даже зеркало, а главное -- собственный вкус. В конце концов, христиане тоже люди”. Яду мне, яду! Подъезжая к крепостным воротам, рыцарь видит стражников двоих. Стражники же видят то, как кто-то, к замку подъезжая, видит их, на стене стоящих и влачащих бремя многолетнего поста, и в ночи безбрежной зорко зрящих на предмет нежданного врага. И один другому тихо шепчет: “Незавиден, друже, мой удел. Знаешь, только смерть его облегчит: я мясного десять лет не ел!” – “А меня, признаться, жизнь заела, - отвечает первому другой. --Слезы льет истерзанное тело, и скрежещет от мучений мой голос, скорбной смоченный слюной. Каждый вторник, замок охраняя, наблюдая жизни ход вовне, я смотрю на птиц и размышляю: отчего же так поют оне? Птицы, птицы, что же вы поете, славя мироздания юдоль? Знать, ваш дух не отделим от плоти. Знать, не отделим от боли -- мой. Подфартило ж им, скажи на милость! Ведь не сеют ни хрена, ни ржи. Где ж, Вассисуалий, справедливость? Почему все так? Ответь. Скажи!!” -- “Не кричи. Твои вопросы сальны. Почему, зачем… -- какая чушь. Помни -- тяга к знанью танатальна, если необузданна к тому ж. Наша жизнь, поверь мой друг, прелестна. Неча обвинять судьбу в грехах. Что понятно -- то не интересно. Лысый прагматизм наводит страх”. И друг друга по плечу похлопав, заплатив друг другу за сеанс, вниз продолжили смотреть на то, как там доспехов чьих-то блещет глянц. Многоуважаемая читательница! Очень часто передо мной встают творческие проблемы, решить которые без посторонней помощи я не могу. Дело в том, что королева, еще с утра отравленная пажом, в данном месте повествования должна подняться на крепостную стену и произнести перед испуганными стражниками и рыцарем, стоящим внизу у ворот, душещипательный монолог о лжи, которая опутывает человеческую жизнь, после чего, от нестерпимой боли во всем теле, ринуться со стены вниз и разбиться насмерть. Проблема возникла от того, что не понятно, каким ядом должны отравить королеву, дабы, во-первых, она была в состоянии передвигаться, во-вторых -- быть в полном и ясном сознании, лишь частично поврежденном (в противном случае произнесение внятного и осмысленного монолога невозможно). Кроме всего прочего, она должна как-то протянуть между утром и вечером. Я ничего, к сожалению, в ядах не смыслю и поэтому прошу Вас, сударыня, о помощи в этом довольно дурацком деле, от которого, правда, зависит судьба данного произведения. Пишите мне по адресу: г. Москва, просп. Маршала Жукова, д. 35\2, кв. 48, индекс 123423. Только не забудьте вложить в конверт свою фотокарточку. Я обязуюсь ее вернуть. Глава третья ……………………………………………………………………………………………… Глава четвёртая Любовь Мои стихи, как выводки гепарда, нахлынут и поглотят этот мир. В передовых строеньях арьергарда я буду созерцать кровавый пир. Поэта лучезарная петарда в моей груди сияет. Я -- кумир. Мои стихи, болтливые зверюги, томясь от голода, раззявят пасть, и у людей, безмолвных, как севрюги, у каждого откусят сердца часть. И боль тогда пронижет душ подпруги. Тела немых тогда наполнит страсть. И скальд, и скиф, и рус, лесов любовник, калмык, степей покорный ученик, забыв кумыс и вырубив крыжовник, постигнув суть моих неверных книг (издатель, сука, тянет), безусловно проникнут в те миры, что я проник. Рыцарь (созерцая взъерошенного поэта, прохаживающегося под балконом королевских апартаментов, конкретнее -- спальни принцессы): Если уж взялся рифмовать одни существительные, так бы уж и рифмовал до упора. Эта женская непоследовательность и непостоянство немного раздражают. А смысл плачевен тем более. Тоже мне, гитлер-югенд, мирового господства захотелось. Хотя, в его возрасте, это и понятно. Откуда им знать, что для полного счастья достаточно быть владельцем всего лишь одного сердца. А вот, кстати, и оно. Бедняжка. Глядите, она как птичка в клетке, допустим канарейка, порхает по площадке балкона в четыре квадратных метра и зыркает очами туда-сюда, на пол корпуса перегибаясь через парапет. И думает, наверное, не обманул ли я ее. Нет, моя дорогая, не обманул и, как вижу, не обманулся сам. Ах, любимая, будь осторожнее, ты рискуешь вывалиться. Имей же терпение. Заметь, как загляделся на тебя этот поэтишко. Ишь, как сразу подбоченилась, кокетка! Нет, вы только посмотрите! Сей недоумок запасся гитарой и собирается моей обожаемой что-то петь. Конкурент недоношенный, из-под самого носа уводит. (Прислушивается к пению.) Надо сказать, у него приятный баритон. Поэт (поет): В нашем хлеву был порядок всегда необычный и чистота. Каждый день по три раза коров женщины чуткие долго доили публично, так, чтобы вымени белого нежный покров не повредить прикасанием грубым, случайным, облик коровьего тела унизив опрятный. О этот ласковый, нежный и необычайный мягких ладошек волнительный пафос приятный. Наших угодий помещичьих злак кукурузный всех деревенских своим изобилием щедрым переполнял. И с готовностью смерд заскорузлый землю возделывал эту мотыгой победной. Часто холопов трепал по загривку печальный барин, растрогавшись их трудолюбием внятным. О этот ласковый, нежный и необычайный мягких ладошек волнительный пафос приятный! Казни достоин вкушающий сплетен безродных! Но подтвердились в деревне потом кривотолки: на берегу светлоструйной реки полноводной двое влюбленных досуг коротали недолгий. Дева ему что-то голосом шепчет венчальным, он же в ответ изъявляет восторг необъятный. О этот ласковый, нежный и необычайный мягких ладошек волнительный пафос приятный! Принцесса: -- Я признаться, не поняла не только того, на что вы намекаете, но и того, что вы имеете в виду. Хотя мелодия очень красивая. Поэт: -- Все просто. В этой песне речь идет о любви. Я попытался выразить ту мысль, что любовь -- в песне ее символом является прикосновение человеческой руки к живому существу -- бывает истинной лишь в том случае, когда совмещает в себе три ипостаси: во-первых, это любовь ко всякой живой субстанции как таковой -- эту субстанцию символизируют корова и земля; во-вторых -- любовь между нами и нашим Господом, -- это смерд и барин; и только в последнюю очередь -- плотское влечение, -- это любовники. Принцесса: -- Терпеть не могу стоять в очереди последней… Ой, меня кто-то зовет. Я мигом, не уходите. Убегает с балкона. Пока ее нет, рыцарь оглушает поэта плоской стороной меча и оттаскивает его в близлежащий сарай. Затем выходит из сарая, подбирает гитару и, преклонив правое колено и уперев гитару в согнутое левое, начинает петь принцессе, которая вновь появилась на балконе. Рыцарь: Принцесса, мне всегда было трудно петь. Отсутствие голоса -- полпроблемы, или, точнее, всего лишь треть. Принцесса! -- я не умен, как все мы. Стоит ли так на меня смотреть и возмущаться чему-то немо? Даже словом плохим помянув мою мать, заложив в уши вату и смежив веки, тяжело идиота в расчет не брать. Принцесса, простите меня навеки, что я не способен двух слов связать, а моя серенада -- что рысь калеки. Обольщаться не след и на счет себя: сто один к миллиону, вы тоже дура. Впрочем, вслушайтесь в это до-фа диез-ля, что звучит так протяжно и так понуро. Между прочим вас я стараюсь для. Вам завещана партитура. Умозрений глупых оставив бред, каюсь, что гитару забыл настроить. Лишь в обычном дереве фальши нет. Я прикинусь дубом, а вы -- сосною и, в любви пустившись хмельной балет, мы не будем стыдливы, как дети Ноя. (Отбрасывает инструмент прочь.) Рыцарь: -- Ах принцесса, для меня не существует большего счастья, чем лицезреть вас. Я получил ваше послание, и вот -- я у ваших ног, как смиренный раб, ожидаю решения своей судьбы, ибо отныне жизнь моя -- в ваших руках. О владычица сердца моего, вели -- умру, вели -- ды… Принцесса: -- Вообще-то я не принцесса. Рыцарь: -- Кто же ты? Непринцесса: -- Я Параша, ее служанка. Я просто убиралась в спальне ее высочества. А вы, случайно, не видели здесь… (Вдруг Параша оборачивается на шорох, доносящийся из комнаты принцессы, бледнеет и убегает с балкона. На балконе появляется сама принцесса.) Рыцарь (про себя): -- А эта тоже ничего. Только о чем же с ней говорить? (Чешет затылок.) А, ладно, что в голову придет, то и скажу. (Еще раз чешет затылок. Внезапно его черты лица проясняются и он начинает декламировать.) Сударыня! Простите ради Бога, что я заставил ждать себя. Увы, меня ждала нелегкая дорога -- леса, овраги, кочки да бугры. Однако, ваше дивное посланье, как тот гомункул, освещало путь… (Так, не забудь в конце повествованья на счет любви чего-нибудь ввернуть.) И вот, еще вполне не веря счастью, завидев этот замок издаля, я сделал взмах взволнованным запястьем и крикнул от восторга -- “Ой-ля-ля!” Рахманиновским кружевом звенела в моих ушах мелодия любви. Мучительным томленьем пламенело такое!!! тарам-парам, парам-тарам, в груди! Но от любви блаженного проклятья я не горю. Я им уже сожжен. Я вас люблю как сорок тысяч братьев, мильон мужей и миллиарды (тьфу, однако ж ты заврался). Извините безумную и сбивчивую речь. Пожалуйста, боа свое снимите, явив зрачку округлость ваших плеч, и ножку дивную проденьте в… (придурок! Не видишь, этот парапет - сплошной!) Согласны ль вы на крылышках Амура бежать со мной немедля в край иной? Детство Принцесса: Согласна, согласна. Но на хрена ж было разводить такую галиматью? Как вы представляете себе “побег на крылышках Амура”? Рыцарь: -- Должен заметить, что “крылышки Амура” -- это не растение. Принцесса: -- Все равно. Неужели нельзя было подобрать что-нибудь попроще и поестественней? Рыцарь: -- Но согласитесь, что даже и на такой экспромт мало кто способен. Принцесса: -- Себя не похвалишь -- никто не похвалит. Кстати, что вы думаете о Бродском? Рыцарь: -- М-м-м… Принцесса: -- А как вы находите Тракля? Рыцарь: -- Простите, я не расслышал. Кого? Принцесса: -- Так я и думала. Ну да Бог с ним. Любовь зла… Рыцарь: -- Мадам, вам не кажется… Принцесса: -- Действительно, мы немного заболтались. Несите скорее сюда лестницу и ну их всех к чертям. Впрочем, обождите. У меня запасена веревочная. Рыцарь: -- А почему бы вам не выйти через дверь? Принцесса (скорчив презрительно-разочарованную гримасу): -- Вассису-а-лий, объясни. Убегает во внутренние покои. Появляется Вассисуалий. Вассисуалий: -- Ты что, спятил? Кто ж похищает принцесс через двери? Минимум -- через окно, дурында! Рыцарь: -- А максимум? Вассисуалий: -- Поговори у меня еще, хрен моржовый. Вмиг отучу! (Растворяется в темноте.) Рыцарь (повернувшись к зрителям): -- Куда я попал? В то время как рыцарь недоуменно вопрошает вас, многоуважаемая, о месте своего пребывания, принцесса, минуя всевозможные залы, в конце концов добегает до самой что ни на есть прозаической кладовки, внутренняя площадь которой в некоторых местах заросла паутиной. Паутину я приплел шутки ради, но ведь не мной замечено, что когда в потоке прозаического текста появляется упоминание о каком-либо сравнительно объемном предмете, желательно, чтобы автор изобразил какую-нибудь из его деталей, заострив на ней внимание читателя, дабы неопределенная психическая сущность упомянутой предметной громоздкости не утонула в потоке читательского бессознательного и не пропала даром. Да и согласитесь сами, какая мало-мальски приличная кладовка или чулан могут существовать без паутины и того сорта чуть сыроватой пыли, лежащей на всякой рухляди? Прибавьте сюда лучи солнечного света, с трудом просачивающиеся сквозь решетку окошка (еще бы, на дворе -- ночь), и картина будет полной. Именно сюда и прибежала принцесса. Схватила внушительный ком веревочной лестницы и побежала с ним обратно. Но по дороге вспомнила, что навсегда покидает родимое гнездышко, и тут же начала окидывать прощальным и трепетным взором стены приевшегося, но милого жилища. Внезапно, в ее глаза, резво перебирая лапками, бросилась дверь, ведущая в комнату ее маленькой сестры. Татьяна решила с ней (сестрой) попрощаться. Она аккуратно положила веревочную лестницу на пол и тихо вошла в комнату сестры. Та, несмотря на поздний час, еще не спала. -- Ты еще не спишь? -- укоризненно проворчала Татьяна. -- А что скажет мама? -- Мама уже ничего не скажет. Минут двадцать назад она упала с крепостной стены. -- А что скажет папа? -- Кому нужен этот пройдоха? Небось, разводит в соседнем лене с очередной вертихвосткой шуры-муры. -- Ах, моя милая, все-таки нельзя так себя мучить и не спать целые ночи напролет. -- Ну ты даешь! Не говоришь -- как пишешь! -- наверное, она хотела произнести эту фразу по-другому, но что вышло -- то вышло. -- Но я действительно утомилась. Последние несколько дней я просто не нахожу себе места и слоняюсь, как бешеная. Видишь этот угол? Ага. И вон тот. Ровно пять с половиной шагов и четыре дюйма. Пять и четыре, четыре и пять. Если пять прибавить к четырем, получится девять. И наоборот -- то же самое. Я даже импровизировала: сделаю сначала два дюйма, потом пять шагов, и оставалось как раз два. Или сделаю два шага и два дюйма, потом еще один шаг и один дюйм. Всегда оставался еще один шаг и один дюйм. Складывая их в этой последовательности, я опять получала девять. Даже заплакала от обиды. -- А ты не складывай все подряд. -- А как? -- Два шага складываешь, два вычитаешь, дюймы делишь друг на друга, получившееся число умножаешь на количество оставшихся шагов, извлекаешь квадратный корень. -- Попробую. Только нарисуй на бумаге, а то я запутаюсь. Или на полу мелом начерти. Только потом, потом. Я так устала, как…-- тут она задумалась, как она устала, выискивая вокруг предмет для сравненья, и не находя его. -- Впрочем, я хочу тебе сказать совсем о другом. Последние несколько дней меня преследует невыносимое чувство. Все мне кажется совершенно чужим: и этот дом -- не мой, и одежда, которая на мне, -- тоже чужая. Представь себе, давеча на кухне наш повар подарил мне яблоко. Такое большое-пребольшое, желтое с розовым бочком и зеленым листиком. Оно мне так понравилось, что я тут же побежала к маме (земля ей пухом) похвастать. Она, конечно, сразу “ах” и “ох”, а я вдруг вижу, что яблоко уже не то, и румянец не тот, и листик какой-то жухлый, и желтизна напускная. Тьфу, думаю, пропасть, и как заплачу! До сих пор стыдно. Потом еще стихотворение написала, совсем дурацкое. Вот, посмотри. Подает Татьяне свернутый лист бумаги. Та разворачивает его и читает: медленно вползает и, обратно развернув, так же выползает. -- Боже мой! Какое же ты все-таки еще дитя! (Наклоняется к сестренке, обнимает ее плечи и шею и по очереди целует их.) -- Ну, нежности телячьи. Спой лучше песенку, а? Мне особенно нравится про того не то туркмена, не то черкеса, который все сонеты сочинял. -- Ладно, слушай. Поет: Усталые веки сомкнув на досуге, мальчонка в кроватке своей задремал. Ему надоели болтливые слуги, павлинье занудство немых опахал. Любовница рядом лежащая тоже приелась ему хуже финика. Ну, вот он и заснул, скорчив глупую рожу, забыв по привычке взглянуть на луну и, светлым проникшись ее силуэтом, прилив вдохновенья почувствовать вдруг, придумать, допустим, десяток сонетов, конечно, услав предварительно слуг. И быстро прославившись в том околотке великим поэтом, еще где-нибудь прославиться им. Ну хотя бы в Находке. Да кто же туда указать может путь? Дороги покрыты песком или снегом. Не все ли равно? Так же вязнет стопа. Сонет не востребован. Злым печенегом обиженно смотрит на землю луна. И спит мальчуган, а любовницы рядом конечно же нет. Возраст, право, не тот. Но снятся младенцу какого-то града бойницы и белый песок у ворот, мечети, увенчанные крестами. В итоге – вполне привлекательный вид, венчаемый там, в вышине, небесами, где слава, презрев расстоянья, парит. Допев песенку, принцесса целует спящую сестру, тушит свечи, смахивает с ресницы ненароком навернувшуюся слезу, затем незаметно выходит из комнаты, поднимает с пола лестницу и продолжает путь. Принцесса (выбегает на балкон): -- Лови! Веревочная лестница с треском разматывается и у земли ударяет своим концом подрастерявшегося рыцаря в лоб. Рыцарь теряет сознание и падает Принцесса (сладким голосом): -- Милый, очнись! Я пошутила! Рыцарь (приходит в себя): -- Что это было? Глава 6 Ночь длинного ножа Принцесса: -- Кстати, что вы думаете о Боге? Рыцарь: -- ?... Принцесса: -- Есть Бог или нет? Рыцарь: -- Нет, сударыня. Принцесса: -- Тю. Вы вообще следите за периодикой, смотрите телевизор, ходите в церковь? Рыцарь: -- Что за вопрос? Принцесса: -- Так и с чего вы взяли? Рыцарь: -- Что взял, сударыня? Принцесса: -- Ну что Бога нет? Рыцарь: -- А я разве сказал, что Бога нет? Принцесса: -- Ну да, вы именно это и сказали. Рыцарь: -- Тогда какой же я после этого рыцарь? Принцесса: -- Но вы это сказали! Рыцарь: -- Что Бога нет? Принцесса: -- Да, именно. Что Бога нет. Рыцарь: -- Я протестую. Я сказал “нет, сударыня”, но я не говорил “нет Бога”. Принцесса: -- Вы отвечали на мой вопрос. Рыцарь: -- На какой из двух? Принцесса: -- То есть? Рыцарь: -- Вы задали два. Думаю ли я о Боге и есть Бог или нет. Принцесса -- (раздосадовано): Так ответьте на второй! Рыцарь: -- Есть, сударыня. Принцесса: -- “Есть” в смысле “слушаюсь” или “есть” в смысле есть? Рыцарь: -- А что, вы проголодались? Принцесса (уже ничего не понимая): -- В каком смысле? Рыцарь: -- У меня еще осталась пара бутербродов с лисятиной. (Достает из котомки бутерброды.) Принцесса (выхватывает бутерброды у него из рук и запихивает их в рот): -- Гагой, овнагоше, бауван. Рыцарь: -- Да вы прожуйте, прожуйте. Извините за нескромный вопрос, вы кого хотите -- мальчика или девочку? Принцесса (поперхнувшись, бьет себя кулаком в грудь, затем, надменным и презрительным взглядом окинув счастливую физию ее похитителя, выцеживает сквозь зубы): -- Мавчика. Рыцарь: -- А я, признаться, девочку. Эдакую, знаете ли, вертихвосточку, с такими двумя тоненькими косичками, на конце каждой из которых, ой ты лапушки, по бантику, да по красному. Или нет. На левой косичке белый, а на правой - красный. Представляете, вбегает эдакий ангелочек в комнату и кричит пискли-и-ивым голосочком: “Папаша, ты кого больше любишь, мамку или меня?” Принцесса: -- Идиот! Разворачивай обратно! Рыцарь: -- Что? Принцесса: -- Обратно, обратно. Плохо слышал? Рыцарь: -- Еще чего. Я тут, понимаешь ли, собачился, надрывался, по чем зря, и все коту под хвост? Так, что ли? (Вытаскивает из-за пояса длинный нож.) Принцесса: -- …?..!… Рыцарь: -- И потом, сударыня, некоторые правила приличия в словесном обхождении все-таки следует соблюдать. Поймите, принцесса, мы любим друг друга. Нет в мире страшней и прекрасней недуга. Влюбленные ж, в принципе, ласки полны. Почто же мы так нарочито грубы? В то время, как ночь пахнет тертым лимоном, а темень кругом шоколадна на вкус, когда источает флюиды, аромы вон тот, обратите внимание, куст, а там, в Петербурге, противные тучи полнеба успели уже обложить, и ветер промозглый, холодный, колючий то зверем ревет, то рыдает, как жид, и добрый Акакий Акакич в шинели еще не поношенной гордо идет, а вор пучеглазый, у той капители его поджидая, на землю плюет, в то время, когда перед всадником медным Евгений, икнув, произносит “ужо”, а сын крохотулька, куда-то победным перстом указуя, орет “Хорошо!”, -- неужто мы будем вульгарною бранью венчать апологию пошлого зла? Принцесса, взгляни, как серебряной дланью ласкает простор голубая луна, и, мглой занавесив пространства пробелы, у вечности строгой, в тюрьме долговой, природа, сонливо ворча, захрапела… Неужто я буду ругаться с тобой? Принцесса (теперь поглядывает на своего рыцаря с некоторым пиететом и любопытством): -- Извините меня, но сначала вы говорили такие глупости, что я, право, не могла удержаться…
P.S. На следующее утро королевский пастух подошел к сараю, дабы выгнать на пастбище овец, баранов, козлов и козлиц, и с удивлением обнаружил, что пудовый чугунный замок, висевший на литых металлических кольцах, сорван, а сама громоздкая дверь, сбитая из крепких стволов мореного дуба, чуть приоткрыта. Он вбежал внутрь и начал судорожно пересчитывать количественное состояние животной массы скота, время от времени сбиваясь со счета и с досады встряхивая головой. Казалось, все было на месте. И лишь в специальном загоне для козлов он обнаружил неприятную брешь: не хватало одного козла, того самого, с неуместным белым пятнышком на левой ноздре. Все указывало на то, что этой ночью кто-то тайком пробрался в сарай и похитил альбиноса. “Что за народ пошел!” -- посетовал пастух, в негодовании вращая своим единственным глазом, уцелевшим после достопамятного сражения. “Чуть зазевался -- и пиши пропало! Верно говаривал наш патер: не все то золото, что блестит. Так вот иногда посмотришь на человека, с виду тихого и почтительного, и подумаешь: мир не без добрых людей. А он, на самом-то деле, вор и мерзавец! Да, сколько волка не корми -- все в лес смотрит”. КОНЕЦ * Вряд ли королевская власть когда-либо опиралась на институт воеводства |
| Связь | Предыстория | Документы | „КэМэЛ“ | Клуб „КаНаЛ“ | ||
| вверх | ||||||