|
|
| |
|
Далия Гарфельд |
| |
|
Из книги "Еврейское счастье" | ||
|
Далия Гарфельд по специальности - инженер-строитель. Она всегда занималась тем, что строила - семью, дома на вечной мерзлоте, судьбу. Здесь, в Израиле, пройдя через тернии абсорбции, она решила выстроить дом, именуемый "книга". Это - первый увидевший свет литературный опыт молодого по духу и восприятию жизни автора. И будем надеяться - не последний.
Издательство ЛИРА,
Иерусалим, 2004 |
| |
|
Еврейское счастье | ||
|
Моей маме посвящается | ||
| ||
|
После моего появления на свет баба с дедом решили простить свою "непутевую дочку" за проступок четырехлетней давности. Суть его состояла в том, что мама в свои неполные девятнадцать выскочила замуж за отца, старше ее на шестнадцать лет и, о Боже милосердный, русского по национальности. Для еврейской патриархальной семьи, соблю давшей религиозные традиции, - это был, выражаясь современным языком, удар ниже пояса. В небольшом районном центре, где если в одном конце села аукнется, то непременно в другом откликнется, украинская часть населения не одобряла семейную размолвку, укоряла "стариков" еще и потому, что глава молодоженов Степан Иванович занимал высокий пост и пользовался всеобщим уважением. В единственном двухэтажном доме внизу находилась аптека, которой заведовала мама после окончания медучилища. Верхний этаж предназначался для жилья, и санитарка, помогавшая маме содержать аптеку в чистоте, заодно убирала и наши апартаменты. Более того, отец пригласил женщину-хохлушку готовить домашние обеды и присматривать за нами, детьми. Папе приходилось часто уезжать на совещания в город, допоздна мотаться по районам, и он хотел быть уверен, что семья в его отсутствие будет в полном порядке. Возвращался неизменно с подарками, сам покупал жене шелковое белье, нам игрушки и красивую одежду. Мы с братом, он был старше меня на три года, гуляли во дворе только вдвоем, отличаясь от местной детворы особой ухоженностью и, на удивление родни, светлыми локонами. Колхозники, завидя нас, говорили не без зависти: "Це Штепины диты гуляють". Отец был родом из казачества, и его имя Степан и фамилия Штепо происходили от одного образующего слова - степь. Когда-то его родня имела большое хозяйство: своя кузница, своя мельница, но после раскулачивания лишилась всего и только благодаря партийным заслугам отца не была выслана. Хозяйская жилка его проявлялась во всем; бывало приносил со свалки сломанный велосипед, чинил, а утром братишка уже катался на нем. Мама звала мужа по-благородному - "Стива" и считала, что негоже в его должностном положении подбирать и тащить в дом всякий хлам, объясняя это скупостью, и час тенько втайне от него подбрасывала своим бедным родственникам обувь, одежду и даже продукты. Те, в свою очередь, недолюбливая отца, не упускали . случая посудачить о нем: "Хохлу лычки, что курочке яички", - говорили они, когда, кроме основной должности секретаря райкома, он возложил на себя функции директора сельской школы и редактора районной газеты. О слабостях этого сильного, деятельного человека имела право знать только его жена: безграничная любовь к семье и увлечение художеством. В маленькой мастерской он отдыхал душой, рисуя маслом незамысловатые пейзажи: хутор, речку, лес, как воспоминания о далеком, дорогом сердцу, детстве. Мама же любила устраивать домашние чаепития с беседами об искусстве, поэзии, о планах на будущее. Вместе с маминым братом, студентом- заочником выпускалась стенгазета с озорным на званием "Словесный понос", с намеком на постоянные разговоры женщин о проблемах детских желудков. Тете Оле и маме были посвящены такие невинные" строчки: "Соня и Оля - такая их доля: есть, да спать и жопами вилять". Женщины пытались отвечать в том же пасквильном духе, соревнуясь в остротах. Папа, укладывая меня спать, пел мне колыбельную собственного сочинения, чтоб, конечно, слышала мама: "Наступает ноченька, темная, прекрасная; засыпает доченька - мое солнце ясное. Но не спи, Союнчик-мама, и не будь такой упрямой. Уложу я донечку и примусь за Сонечку". Кто не был знаком со степной крымской ночью, обволакивающей теплом, как одеялом, не слышал музыкального стрекотания цикад и не любовался яркими многочисленными звездами на темном небе, тот многое потерял. Вот так жили, . радовались жизни и надеялись на лучшее наши родные и близкие люди. Но совсем немного времени им было отведено для счастья. Война смешала все планы, надежды и мечты. Еще задолго до ее начала отец надел военную форму, хромовые сапоги, портупею с кобурой. Все на нем хрустело, пахло кожей, отпугивало чем- . то незнакомым. У него не было секретов от жены, и он сообщил, что уходит комиссаром в партизан . ский отряд, а ее с детьми должен отправить к своей родне в Саратов. Мой братик при прощании с отцом вдруг разрыдался, вцепился в него что было . сил и не хотел отпускать. Я же была слишком мала, чтоб понимать происходящее, да и все мы не могли тогда предположить, что видим в последний раз не только отца, но и всех оставшихся в селе -. родных. В дороге дважды над нашим эшелоном кружил немецкий самолет-разведчик, поезд останавливался, все бежали прятаться в лес. В суматохе не досчитались беременной женщины, она бежала за набирающим скорость поездом и кричала. Ее обнаружили и волоком втащили в последний вагон. От . духоты и нехватки питья случались обмороки, и все же относительно благополучно мы добрались до Сталинграда. Прибывших беженцев направили на стадион, где в ожидании отъезда в разные места следования скопилась масса народа. Поездов не хватало, их брали штурмом, и у мамы с двумя малышами не было шанса пробиться. Стали поговаривать, что из госпиталей распускают раненых, обстановка явно накалялась. Однажды мама остановила на вокзале солдата, он был на костылях, и попросила его помочь. Отдала ему все сбережения, и только благодаря его помощи мы смогли продолжить свой путь. Из Саратова на попутных грузовиках и телегах мы наконец добрались до села Балхуны, где проживала па пина родня. Его сестра отказалась нас принять, сославшись на многочисленность ее семейства. Нас взяла к себе жена старшего брата тетя Дуся. Дядька Василий болел, не мог вставать с постели, все время кряхтел и сокрушался, что нет вестей от . двух сыновей, ушедших на фронт. Тетя Дуся гостям обрадовалась, накормила нас блинами со сметаной, напоила парным козьим молоком. Спали втроем на большой русской печи, утопая в пуховой перине, и не было жарко. В ногах пристраивалась . кошка Мурка, мурлыча убаюкивающую песенку, а в прихожей дремал и охранял нас лохматый пес Барсик. Они с Муркой жили дружно, даже ели из одной миски. Очень скоро мама устроилась воспитательницей детского сада и нас туда же определила. Все, вроде, стало налаживаться, но вновь поползли слухи, что немцы рвутся к Волге. Соседи исподтишка запугивали тетю Дусю, что зря она приютила еврейку. "Да я свою яврейку на десять руцких не променяю", - говорила та, сердясь. В селе неожиданно появилась пехотная военная часть, ее разместили в школе, а командный состав расселили по хатам. К нам тоже были прикомандированы двое молоденьких лейтенантов, и на столе, кроме сельских продуктов, появились консервы, печенье и даже шоколад. Один из постояльцев был крепкого телосложения, по утрам обливался - колодезной водой, в свободное от службы время играл с нами - детьми, подбрасывая высоко вверх, как это делал папа, и мы визжали от страха и удовольствия. Доброе его отношение к нам тетя рас толковывала по-своему: "Клинки подбиваеть под вашу маманьку, уведеть за собою, сиротами остане тесь". Я очень боялась потерять маму, и когда она по вечерам засиживалась с военными на крылечке, - о чем-то тихо беседуя, выбегала в ночной рубашон ке, забиралась на колени к одному из парней и за сыпала у него на руках. Как-то в разговоре с мамой симпатизирующий - ей молодой лейтенант, прощаясь, сообщил, что их часть по приказу срочно снимается и будет переброшена к линии фронта, и пока не поздно, посоветовал уезжать с детьми в глубь страны. В городе Омске еще до войны жила мамина старшая сестра с . семьей. Вот туда, в Сибирь решила пробираться . наша так быстро повзрослевшая мама, на чьи хрупкие плечи легла трудная обязанность нас оберегать, защищать от невзгод и страданий, учить - выносливости и терпению. Тетя Дуся, заслышав о нашем отъезде, заплакала, запричитала, но стала собирать в дорогу, вооружив продуктами "до зубов". Путь предстоял не близкий, но заработанных мамой денег должно . было хватить до конца его, ну а там уж что Бог даст. Казалось, мы едем на край света. На маленьких полустанках сельчане подносили к вагонам на продажу горячую картошку, заквашенное молоко, соленые огурцы, семечки. Когда мама выскакивала что-нибудь купить поесть, брат с тревогой смотрел в окно, волнуясь, чтоб она не отстала от поезда, а я, на него глядя, начинала реветь. Пассажиры были разнообразные - и мешочники, и попро шайки, и воришки, потому мама была всегда настороже, чтоб не стащили последнее. Мы же с братишкой под стук колес спали и днем и ночью, не докучая капризами, как будто понимая, что необходимо набраться сил для предстоящих трудностей на новом месте. По приезде как беженцев нас разместили в бараке, который, как поется в песне, стоял на "диком бреге Иртыша". Река Иртыш выглядела жутковато, с крутым, почти отвесным берегом, холодной и темной, как омут, водой и скользкими бревнами, подлежащими сплаву. Когда с реки дул резкий ветер, барачная постройка скрипела, трещала, угрожала рассыпаться. Маму назначили комендантом рабочего общежития, и из его фонда нам сразу выделили суконные солдатские одеяла, подушки, кое-какую посуду. В обязанности коменданта входило поддерживать порядок и создавать условия для отдыха и культурного времяпрепровождения женщин - тружениц Сибзавода. Используя свои певческие и организаторские способности, она создала женский хор, с которым выступала запевалой в клубе перед танцами. Директору клуба очень понравился ее голос, и он предложил ей за дополнительную плату петь соло под духовой оркестр. Жить в бараке летом еще было приемлемо, хотя по его коридору разгуливали огромные крысы, не боясь людей, но оставаться здесь зимовать означало неминуемую погибель. Новые мамины друзья посоветовали ей пойти к начальнику снабжения завода и похлопотать о жилье, намекнув, что он тоже еврей по национальности и отнесется, возможно, с пониманием к нашей беде. Мама с большим трудом добилась приема у человека, от которого зависело наше дальнейшее благополучие. Сейчас невозможно представить, что заставило довольно сурового, очень озабоченного делами службиста, с пустым одним рукавом, заправленным за пояс гимнастерки, внимательно ее выслушать, предложить работу в химлаборатории завода и обещать в скором времени решить все наши проблемы. А проблем хватало: брат должен идти в первый класс, меня необходимо устроить в детский сад, а главное - получить теплое жилье, чтоб пережить зиму. Хозяйственник не обманул, и мы перебрались в большую комнату коммунальной квартиры, где стояли три железные кровати, кухонный стол, электроплитка, вода была подведена к раковине, а канализацией служило ведро под ней, так что в холодную зимнюю пору справлять нужду на морозе не приходилось. Мы быстро подружились с соседской детворой и допоздна заигрывались в гостях друг у друга. Соседка научила маму делать оладьи из картофельной кожуры. Мы тщательно ее промывали, перекручивали через мясорубку и жарили на рыбьем жиру. Рано утром с миской горячих оладьев, закутанных в фуфайку, мы с братом отправлялись на рынок (благо, он находился неподалеку). В свои пять лет я была главной зазывалой - писклявым голосом выкрикивала заученный текст: "Оладьи горячие, картошкины оладьи". Брат стеснялся и отходил в сторонку, а рабочие улыбались и покупали именно у нас. Оладьи по тем временам были действительно полезными и вкусными, но нас тошнило от запаха рыбьего жира, потому что каждое утро перед уходом на работу мама заставляла нас проглатывать по ложке этой гадости. Она как медик считала, что это универсальное средство от всех болезней. На вырученные от продажи деньги покупали тонкий кружок замороженного молока, наполовину разбавленного водой и потому синюшного цвета. Мама как-то познакомилась на рынке с бабой Груней, разговорились, понравились друг другу, и та специально для нас привозила кружок цельного молока, более того, она пригласила нас к себе в гости на Новый год. Жила баба Груня в деревне, на другом берегу Иртыша. Река покрылась толстым слоем льда, и мы, держась за руки, преодолевая колдобины и торосы, добрались до места только к вечеру. В хате уже зажглись огни, нас ждали, напоили топленым молоком с ржаными лепешками. Печь натопили жарко, нас разморило, мы с братом прилегли на лавки и тут же уснули под разговоры взрослых. Наутро собрались в обратный путь, да еще с подарками: баночка солений, молочко и даже кусочек маслица - царские подношения. Снег хрустел под валенками, искрился на солнце, и от вида этого безграничного белого пространства мы пришли в такой неистовый восторг, что стали прыгать, кричать и смеяться. Переполняло ощущение настоящего детского счастья, и мама рядом, как добрая волшебница, подарившая нам незабываемый праздник. От отца не было вестей, хотя мама часто обращалась в военкомат и писала родным. Наконец ей прислали бумагу, где сообщалось, что в первые годы войны партизанские отряды в Крыму были уничтожены врагом и отец наш считается пропавшим без вести. Ждали его, мечтали, что вдруг откроется дверь, и войдет самый сильный, добрый и родной папа на свете. Чуда не произошло, и надо было полагаться на собственные силы, способности, приспособляемость. Кстати, эти качества, продиктованные реалиями жизни, всегда помогали и выручали в самых сложных и, казалось бы, безвыходных ситуациях. Валесик, так звала ласково своего сыночка мама, учился лучше всех в классе, но иногда от недоедания засыпал на уроках. Учительница его жалела и любила, частенько делилась с ним своим пайком. А маленькую булочку, что получали ученики каждый день, брат не съедал, сберегал для меня, но по дороге понемногу отщипывал от нее и приносил одни крошки. Вновь пришло лето, жаркое, но короткое. Неожиданно к нам приехала средняя мамина сестра с больным мужем и маленькой дочкой. Дядя бежал из плена, добрался до нашей крымской деревни. Знакомый колхозник сообщил ему, что в селе лютуют фашисты, что всех евреев, в том числе и наших бабу с дедом, расстреляли. Дал на дорогу хлеба и посоветовал побыстрее тикать. Дядя наткнулся в лесу на действующий партизанский отряд, где впоследствии в бою был тяжело ранен и переправлен в госпиталь. Он остался жив, но потерял трудоспособность. Всю ночь мама с тетей шептались и плакали. Мама обрадовалась родным, поставили еще две железные кровати, и тетя все домашние заботы взвалила на себя. Порядка в доме стало больше, но продуктов на такое большое семейство не хватало. Брат целыми днями пропадал на улице, приходил домой чумазый, но сытый. Тетя ворчала на него и обзывала босяком, но была явно довольна, что он не просил есть. Меня же раздражала двоюродная сестричка, младше меня на два года: не в меру упитанная, она не слазила с теткиных рук, не давая ей что-либо делать, и выклянчивала кусочек хлеба с сахаром. От моих голодных глаз это не ускользало, и тогда мне тоже перепадала внеплановая порция. Вскоре маме пришлось вновь обратиться к своему покровителю на заводе с просьбой устроить дядю на подсобную работу, и тот определил его чернорабочим в кузнечный цех. Появились дополнительные карточки, талоны в столовую. В столовую с огромным бидоном отправляли меня. Раздатчицы . стояли за высоким барьером, и когда подходила моя очередь, я отчаянно карабкалась на него, чтоб меня увидели, и только когда из жалости добавляли в бидон лишний половник супной баланды, буквально скатывалась с барьера и с трудом тащила добычу домой. Дома хвалили, называли кормилицей, а я гордилась, что умею уже считать до десяти и обмануть меня невозможно. Мама много работала, приходила поздно, но по выходным находила время пообщаться с нами, прижимала к себе своего любимчика Валесика, расспрашивала о друзьях, о книгах, которые он как будто проглатывал, а не прочитывал, она за обедом всегда подкладывала ему лишний кусочек от себя. Меня же ни о чем не надо было спрашивать, я сама, как живчик, приставала со своими надуманными проблемами, стараясь привлечь к себе внимание и всех переговорить. Когда же надо мной начинали смеяться, обижалась, залезала под кровать, притаившись как мышка, ждала, когда братик и мама будут уговаривать, упрашивать простить их, и, получив дозу ласковых слов, выскакивала, как пробка от шампанского, вновь радостно тараторя обо всем и ни о чем. Эти часы общения творили свое доброе дело: мы становились роднее и преданнее друг другу. Но беда не обходила нас стороной. Маму вызвали в милицию. Оказалось, что брат связался с компанией таких же, как он, малолеток, они лазили и воровали все что плохо лежало, даже срезали сетки с продуктами, подвешенные за окнами квартир. Валерку, как самого маленького и по росту и по возрасту, не отправили в колонию, но на учет в милиции поставили и обещали наведываться иногда. Помню, как мама ворвалась в комнату, резко хлопнув дверью, вывернула карманы и обнаружила перочинный ножик. Она швырнула брата на кровать и стала стегать его дядькиным солдатским ремнем. Расправу производила молча, ничего не объясняя, и сын принимал наказание не проронив не слезинки. Я же забилась в угол и орала от страха, как резаная. Можно только предположить, скольких сил стоило нашей маме так жестоко наказать самое любимое, дорогое для нее создание. В городе орудовала банда "Черная кошка", и слухи о ней сеяли тревогу. Этим объяснялась мамина боязнь за ребенка, который мог легко попасть под влияние взрослых бандитов. Брату было предписано сидеть дома и читать книги, гулять только в моем сопровождении, ну а уж отделаться от меня как от "телохранителя" было делом нереальным. Будучи взрослой, впоследствии я постоянно ощущала заботу и внимание брата, особенно в трудные периоды моей жизни. Беда, как говорят, не ходит одна. Случилось самое непредвиденное: мама не вернулась с работы домой. Мы ждали допоздна, и уже заполночь тетя пошла к ее подруге по химлаборатории. От нее она узнала, что маму задержали и посадили в машину, когда та выходила из проходной. Тетя вернулась чернее тучи и для нас придумала версию, что якобы мама уехала отдыхать и просила нас слушаться и не огорчать ее. Только по прошествии многих лет была открыта тайна временного маминого исчезновения. По ложному доносу был арестован начальник снабжения завода, а за ним потянулась цепочка людей, которые прямо или косвенно имели отношение к этому человеку. Дошла очередь и до мамы. Следователь, по иронии судьбы, оказался евреем и, увидев перед собой красивую молодую женщину, стал допрашивать ее с особым пристрастием, дабы доказать свою лояльность к политике подозрений, анонимных писем и доносов. Вначале мама отметала все нелепые наговоры, но в какой-то момент поняла, что общая национальная принадлежность с обвинителем мешает вырваться из паутины, которую тот плел в процессе следствия. Ей оставалось только одно - выразить недоверие следователю, что она и сделала. Ее требование удовлетворили, дали другого, беспристрастного и объективного. Он быстро разобрался в сфабрикованном деле, и маму оправдали. Вот как бывает - один еврей заплатил собственной жизнью, помогая людям выжить, спасая детей от голода, а второй готов был потопить невинного, лишь бы спасти свою шкуру. Мама вернулась домой через месяц, стала печальной и молчаливой, по середке ее смоляных волос пролегла седая прядь. Наконец подошло и мое время, и я пошла в первый класс. Уроки по чистописанию выполняла на выщербленном табурете, и оценки были соответствующими. Как-то, просматривая мои тетради, мама изумилась частоколу троек и пожурила за плохие отметки. "Нет, это не плохо, - ответила гордо - это просредственно". Как хорошо, что с каждым годом я становилась умней и понимала, что для уважающего себя человека учиться посредственно просто неприлично. Получили письмо от младшего маминого брата Марка. Он после ранения оказался в госпитале в городе Куйбышеве на Волге, и там его застало известие о Победе. С болью и страданием он сообщил о гибели его жены Ольги и двух маленьких деток. Их расстреляли фашисты, та же участь постигла наших бабу с дедом, о чем уже было известно ранее. Дядя просил сестер не возвращаться на родину в Крым, где все будет напоминать о горе, и предложил начать новую жизнь вместе - сообща легче преодолевать трудности. Город, где он сейчас находится, не бомбили, промышленность уцелела, потому проще найти работу. Тетя решила ехать с нами, так как не мыслила существования своей семьи без нашей. Дядя встретил нас, помог снять жилье подешевле, на окраине города - половину частного дома из двух комнат и кухни. Весь район утопал в вишневых и яблоневых садах, а в некоторых дворах держали коров и другую живность. В этом райском месте прошло наше осмысленное детство - самое незабываемое и счастливое время: это и посиделки с друзьями на бревнах за рассказами небылиц и страшилок, и коллективное купание на Волге до посинения, и лазание в чужие сады за яблоками, и первая влюбленность, и первые разочарования. Моя двоюродная сестричка училась в одной школе со мной, но в разные смены. Вернулась она как-то со слезами, что в классе ее обижают, обзывают еврейкой, не дают прохода. Я пришла в школу пораньше, подкараулила обидчиц, схватила девчонок за шиворот и закричала сестре: "Бей их, бей, пока кровь не пойдет из носа". Та испугалась, замахала руками от страха и убежала. У меня были заняты руки, пришлось надавать пендалей по очереди каждой, стукнуть их лбами и предупредить, что если подобное повторится, убью. Вот так впервые началась моя борьба с антисемитизмом. Мама так и осталась одна. Она преуспела в работе, еще совсем молодой ее назначили заведующей отделом аптекоуправления. А на личные дела не хватало времени. И все же у нее периодически появлялись ухажеры. Особенно запомнился один солидный мужчина с серьезными намерениями. Он купил две путевки в местный санаторий, но мама отказалась, сославшись на занятость по работе. Обидевшись, тот встретил на отдыхе другую женщину и женился на ней. По непонятной, казалось, причине ему все же хотелось породниться с нашей семьей. Он в сговоре с мамой подстроил мое знакомство с сыном новой жены, которая стала впоследствии моей свекровью. Верно говорят, что жизненные пути наши неисповедимы. Брат увлекся парашютным спортом, закончил военное десантное училище, в основном служил за границей, и виделись с ним, только когда с семьей он приезжал в отпуск. Как неумолимо быстро бегут годы! Моего мужа пригласили поработать в газету на Крайний Север, и мы решили поехать ненадолго, подзаработать деньжат, но пробыли там долгих восемь лет. Наш старший сын только что поступил учиться в университет и остался с бабушкой, уже пенсионеркой, в Куйбышеве. По счастливой случайности, по окончании службы в Германии брата направили на работу в наш город на Волге. Мама в последнее время жаловалась на сла бость, писала мне о своем нездоровье. Вот когда сказалась ее работа в химлаборатории. У нее были серьезные нарушения в составе крови. Часто ложилась в больницу, подлечивалась, но потом вновь слабела и худела. Если б мы поехали не на север, а на юг, может быть смогли бы поддержать ее здоровье, но евреям в Союзе в то время свободный въезд в Израиль был закрыт. Мама умерла на руках у своего любимого сына. Она позвонила ему и попросила срочно приехать. Он вез ее в больницу в последний раз, и так как она не смогла сама идти, схватил ее на руки, побежал по лестнице на второй этаж к врачу, но было уже поздно. Мы прилетели на похороны самого мудрого, терпеливого, мужественного человека - нашей любимой мамы, так и не успев ее поблагодарить за подаренную нам жизнь... Вот уже более десяти лет как мы живем в Иерусалиме и до сих пор не можем поверить в это. Но осенью идет в школу внучка, родившаяся здесь, заканчивает университет младший сын, отслуживший в боевых частях израильской армии. И недалек тот день, когда муж, уже не единожды дед, будет впервые держать на руках еще одного внука во время бритмилы. А моя мама, так мечтавшая об Израиле, будь она жива, обязательно сказала бы: "Ну вот, эти веселые нищие (так она нас называла) наконец обрели свое еврейское счастье". ЭПИЛОГ Часто перед глазами вижу одну и ту же картину. Наш дом на Дачной улице. В выходной день встала раньше всех, чтоб приготовить завтрак. Взглянула в окно, а там все бело от свежевыпавшего снега и к нашему дому приближается одинокая фигурка. Я не сразу узнала в ней маму, не предполагала, что она так рано соберется к нам в гости. Она двигалась по снегу семенящими шажками, прижимая к боку хозяйственную сумку. Эта старая сумка была притчей во языцех у всей родни, и когда над ней подсмеивались, мама неизменно отвечала: "К вещам надо привыкнуть". Впервые со стороны я увидела, как состарилась мама, и жалость к ней больно отозвалась внутри. Выбежала к лифту встретить ее и, чтобы скрыть тревогу, спросила по-дурацки: "Мама, ну что ты идешь, как древняя старушка, боишься упасть?" "Подожди, дочка, - ответила она, - доживешь до моих лет, тогда поймешь". Это извечное противостояние молодости и старости и эгоистичное нежелание сострадать последней. ан вот ведь, сбылись ее слова. Уже медленно поднимаюсь по лестнице, держась за сердце; приемы лекарств и постоянная потребность в сострадании к своей персоне. Что теперь понапрасну бессонными ночами корить себя за сдержанность чувств к самому дорогому человеку, мысленно просить прощения и ворошить, ворошить воспоминания... | ||
|
| ||
|
| ||
