|
Это была корова, точно – корова.
Кто же ещё-то? Я отчётливо представлял себе старый, патриархальный горийский
пейзаж, стадо, погоняемое усталым пастухом, сперва, оставляя сразу несколько
коров в каждой усадьбе, обходящее нижний город – там живёт местная элита, затем
– поднимающееся в верхний, к босякам, к русским казармам, и тут уже коровы
отделяются по одной, да и то не в каждый двор.
Вот одну из этих коров Самородок и увёл у зазевавшегося пастыря в пещерный
город. Она, верно, мычала, хотела домой, доиться и спать, и спотыкалась на
горных дорожках и оскальзывалась на мокрых камнях, а Самородок всё равно привёл
её туда, и завёл в свою секретную долблёную пещеру.
А может быть, он привёл её с сбой из Тифлиса, исхудавшую и навьюченную тюками с
нехитрым скарбом и хитроумными приспособлениями, всякими научными штуками,
которые удалось достать на окраине Империи. Впрочем, тут , на окраине, уже тонул
заскорузлыми пятками в летней пыли грядущий самодержец, жестокий и хитрый, с
детства способный к языкам, с детства невесть почему заявляющий : «я –
русский!», сын пьяницы Бесо и прачки Кэкэ . Этот несносный низколобый рябой
мальчуган и нашёл убежище Самородка.
Я поселил Самородка в пещерном городе, потому что там ему самое место . Конечно,
он не смог бы физически выдолбить пещеру практически на глазах у любопытного,
относительно трезвого , ещё не уткнувшегося в телевизоры Гори. Но я допустил,
что он смог её выдолбить, и оборудовать, и протолкнуть туда целую живую корову.
Впрочем, чего это я так уцепился-то за эту корову? Пусть это лучше будет конь,
или вьючный осёл. Нет, ладно, пусть конь. Конь, скачущий по горной дороге – в
порядке вещей, в отличие от коровы.
А какая, собственно, разница? Речевого аппарата нет ни у коровы, ни у лошади. А
над человеком, у которого с речевым аппаратом всё в порядке, Самородок не хотел
ставить свои эксперименты. Он , как это ни странно, был из тех , кто боялся Бога
, и всё время спрашивал разрешения. На каждый шаг к открытию, на каждый шаг
после открытия. Просил Бога явить знак, если Ему этот шаг хоть чем-нибудь не
угоден.
А Сосо, сын Бесо, убегал из дому подальше , чтобы пьяная ругань отца и тихий зов
матери : «Сосело, сицоцхле!» не достигали его ушей. Он искал себе в пещерном
городе подходящее убежище, и там набрёл на потайную, но без намёка на замок,
дверь Самородка, и увидел эту самую корову. Пардон , не корову, конечно. Коня.
Самородок только спустя многие годы понял, что появление в его пещере сына
сапожника без сапог и было тем знамением, которое он просил Бога явить, если что
не так.
Мальчишка, умный не по годам, и склонный, как я уже говорил, к языкам ( «В
языкознании знаете вы толк…» , помните, да?), как раз собирался написать таблицу
Морзе для грузинского алфавита. А русского Морзе он уже выучил по книжке,
которую купил ему Давид Писмамедов, а может быть , Яков Эгнаташвили, одним
словом, кто-то из богатых клиентов его трудолюбивой матери.
И вот он нашёл в бездверном, безоконном пещерном городе эту странную,
раскрашенную под камень, дверь. И из-за этой двери доносился … ну, скажем, стук,
стук копытом по каменному полу пещеры ( раз уж мы договорились, что там стоял
конь). Стук этот странным образом напоминал морзянку, морзянку русскую, а при
расшифровке получалось чёрт знает что. Скажем, фраза, начинающаяся, как «точка ;
тире, точка, точка, точка» , и далее по тексту – «т-в-о-ю м-а-т-ь» . Сосо за
расписной пещерной дверью слышит эту морзянку и всё понимает, только не
понимает, кто же это, собственно, выстукивает такие слова. И , чтобы понять, он
открывает эту дверь, и видит там, внутри, коня , выбивающего копытом все эти
непристойности. У коня в загривке пропадают хирургически вшитые какие-то жилы и
верёвки, другим своим концом уходящие в большой деревянный ящик, а на ящике
сидит Самородок в дурацком пенсне, и дрожит от страха и неожиданности.
И конь смотрит на вошедшего Сосо, и выстукивает русскими буквами : « С-о-с-о,
м-а-л-ь-ч-и-к-ъ м-о-й, п-о-с-м-о-т-р-и, ч-т-о э-т-о-т-ъ з-а-с-р-а-н-е-ц-ъ с-о
м-н-о-й с-д-е-л-а-л-ъ!»
Мальчик, обалдевший от того, что чудесный конь знает его по имени, хоть и был не
робкого десятка, но хотел унести ноги. Однако, ног не унёс, потому что был
любопытен и ошарашен. И он произнёс по-грузински :
– Вина хар? Ты кто?
Было неясно , к кому он обращается – к коню или к поджавшему ножки на ящике
пенснатому Самородку. Ответил конь:
– Это я, старый Дато. На той неделе мы с тобой, помнишь, раскланялись на базаре?
Мальчик считает точки и тире и проговаривает шёпотом расшифровку.
– Батоно Дато?! Мы с ним сегодня виделись, и он совсем не был похож на коня.
– Что ты этим хочешь сказать, чэно швило? Что я похож на коня? – бьёт копытом
конь в ответ.
Тут Самородок на ящике начинает махать на Сосо руками и делать ему умоляющие
жесты. Потом лезет в этот ящик, с чем-то там возится, и конь перестаёт стучать
ногами и отвечать на вопросы. А Самородок укладывает верёвки на конской гриве в
какой-то чулок , и привязывает его , и заправляет в конскую сбрую, и выпускает
коня за дверь, погулять. Конь радостно скачет, и теперь его копыта выбивают лишь
: « та-та-та , та-та-та, та-та-та», что у Морзе соответствует повторённой
многократно букве «с» .
И пока конь сипит своей лошадиной морзянкой около пещерной лачужки, мальчик
спрашивает несчастного, попавшегося на горячем, Самородка:
– Дядя, ты колдун? Зачем ты превратил батоно Давида в коня?
Самородок заплакал, пенсне запотело. Мальчик недаром метил в цари. Он был жесток
и циничен, этот рябой школяр, обетованный матерью Богу, и знал, что нет ни бога,
ни чёрта.. Но знал он и то, ЧТО может сделать городок с колдуном, превратившим в
коня старика Дато.
– Не плачь , дядя. Зачем? Лучше расскажи, как ты его превратил. Я никому не
расскажу.
И в этом ангельском «я-никому-не-расскажу» чуется готовность к жестокому,
многолетнему шантажу.
Самородок заговорил, наверное, просто для того, чтобы дать себе время оценить
исходящую от мальчишки опасность.
– Понимаешь , дружок, всё , что мы знаем, и о чём думаем, всё хранится у нас в
голове. Никто не может прочитать наши мысли, правда?
– Не знаю. Мне кажется, один наш учитель, господин Хахуташвили, всё видит, что
творится у нас в головах.
– Нет, это он просто из опыта с другими детьми знает. Есть много разных наук,
пытающихся найти способ прочесть мысли по словам, рисункам, даже рукам и глазам
человека. Но это всё – гадание на кофейной гуще, а не точные сведения. А я нашёл
способ все мысли и знания переписать в такой вот деревянный ящик. Но
переписывать надо осторожно. Если переписываешь у человека молодого, с ним может
сделаться удар. Вот у старого можно переписать, и он не пострадает. Там, в
голове, мысли носятся на таких маленьких точечках. У молодых точечки бегают
быстро, и поймать их невозможно, а если поймаешь, они могут разбиться и обратно
в голову не вернуться. А у старых людей точечки медленно двигаются. Вот я
третьего дня старого Дато усыпил и переписал его ум в этот ящик.
Самородок долго и сбивчиво докладывал босяку суть своего изобретения. У него не
было ни методологии, ни даже терминологии. Одно невесть откуда взявшееся
эмпирическое знание.
Теперь уж его долго не изобретут – аналоговый компьютер на бионосителях. И слава
Богу.
Рябой мальчишка помог Самородку уйти выше, в горы. Он носил ему еду и свечи, и
воровал для него свиней и баранов. Ещё нужны были люди. И инструменты для
трепанации черепа. Можно было и без трепанации, но с ней быстрее и надёжнее.
Инструменты Сосо добыл , хоть и не без труда. Что же касается людей, то есть,
человека, – Сосо привёл сюда своего ненавистного отца, подкупив его вином. Отец
давно уже жил не с ними, а в Тифлисе, работал на фабрике Адельханова и даже
пытался назло жене, мечтавшей о сыне-священнике, пристроить туда же и сына.
После того, как сын поселил отца у Самородка, Виссариона уже никто не видел ни
живым, ни мёртвым. Сначала говорили, что он где-то бродяжничает. Потом – что
погиб в пьяной потасовке. А Бесо Джугашвили тем временем жил-поживал с
Самородком в горах, предоставляя свои пьяные мозги для его переставших уже быть
осторожными исследований, и перенося инсульт за инсультом.
Когда он, наконец, скончался, у Самородка была полная копия его ограниченного,
неграмотного умишка.
Простите меня, я забылся. Я перестал упоминать слова «наверное», «возможно»,
«может быть». Приняв за аксиому существование Самородка, я пытаюсь доказать
теорему жизни человека, который больше всего на свете боялся этого
доказательства. Убирал свидетелей своей юности. Заставил Булгакова,
отправившегося в Гори за материалом для пьесы о молодости Вождя, вернуться в
Москву. И всем, пытавшимся заполнить эту нишу его жизнеописания , скромно
говаривал : «Зачем описывать солнце, которое ещё не взошло?».
Нарождающееся солнце времени не теряло. Прежде всего ему нужна была революция.
Будучи ничем, он должен быть стать ВСЕМ. И стал, заметьте. Стал, и имя себе взял
– Сталин!
.
В революционной скачке он поставил на верную лошадку, неизвестно почему. Случай
ли, чутьё ли , экзерсисы ли Самородка с чьими-нибудь знающими мозгами, заставили
его стать «левой ногой Ленина», как поддразнивали пылкого, но никчёмного грузина
товарищи по партии. Лошадка нужна была, чтобы выполнять трюки, непосильные для
горийского недоучки – вести за собой массы, писать книжки, говорить речи,
получать финансирование от кайзера. Лошадка должна была ввезти на своём горбу
куда-нибудь в Зимний, или Смольный, или Кремль. А уж там-то, в закрытом
правительственном пространстве, Самородок бы поставил своего хозяина на
подобающее ему место.
Самородка нельзя было упустить. И Сосо содержал его , грабил и воровал для него,
холил и лелеял его, утешал его тем, что скоро настанет новое время, когда никто
не будет верить в каких-то колдунов, и опередившее эпоху изобретение выйдет из
подполья и станет достоянием человечества, и автору воздастся по заслугам. Нужно
лишь немного потерпеть.
А пока – борьба , кровь, пламя, тюрьмы и ссылки. Самородок, в ожидании обещанной
власти, уже и сам сидит, не рыпается, ковыряется в чужих мыслишках.
Когда кончаются деньги – через товарищей по партии он посылает сигнал
революционеру Кобе, и тот бежит из очередной ссылки, из Сибири, из села Нижняя
Уда Иркутской губернии. Правдами и неправдами Коба оказывается в Тифлисе, там ,
где точно будут ловить и точно – поймают. Его арестовывают только через два года
нелегального положения, он бежит опять. Самородка нужно надёжно обеспечить перед
штурмом главной вершины.
В июне 1907 года большая группа бандитов-бомбистов (и маленький рябой среди
них), наполнив кровью, дымом и трупами Эриваньскую площадь в Тифлисе, грабят
банковский экипаж. Похищена огромная сумма. Хватит и на Самородка, и на
революцию.
Затем – опять ссылка, опять бегство и опять наглое возвращение на Кавказ ,
нелегальное положение , новая поимка. Самородка нельзя было оставлять надолго
одного. Он должен был чувствовать, что горийский рябой малыш рядом, и выполняет
свою часть работы по расчистке пути к мировому господству.
В 1910 его берут в Петербурге, отправляют в трёхлетнюю ссылку, место он выбрал
сам – Вологда. Там, в Вологде, он встречается с Орджоникидзе, узнаёт последние
партийные новости из-за границы. В ТОВАРИЩАХ согласья нет, и он начинает
опасаться, что научный талант стареющего Самородка, которого он с детства тащит
на своём горбу, так и пропадёт втуне. Чёрт же дёрнул его связаться с партией
демагогов! Там, в уютной Европе, они выбрали себе ЦК. А Кобу в ЦК не выбрали!
Орджоникидзе передал приказ Ленина : бежать из Вологды. И Коба бежит в очередной
раз. Опять ( в последний раз перед революцией) отправляется в Тифлис , оттуда,
через Ростов, в Петербург. Похоже, в этот раз он путешествует не один. Он
перевозит в столицу Самородка вместе с его загадочным багажом.
Возможно, он поручает горийского биокибернетика заботам кого-нибудь из своих
друзей. Может быть, даже Аллилуеву.
Сам же Коба, будучи вновь арестованным в Петербурге, отправляется в ссылку, в
Нарымский край, откуда, по своему обыкновению, бежит. И тут же , на крыльях
жажды власти – в Краков, к Ильичу.
Пока он таскается за своим фаворитом по Европе, по стойбищам обуржуазившихся
революционеров, пока злится и считает проедаемые и проживаемые ими суммы, за
добычу которых сам был в ответе, и за которые сидел в тюрьмах и ссылках, пока
назначается лично Лениным в ЦК, пока отправляется в туруханскую ссылку, самую
страшную, самую долгую, доведшую до депрессии и деградации, Самородок терпеливо
ждёт его со своим провонявшим формалином собранием мозгов.
Наконец, о чудо! Революция ! Февральская, буржуазная. Ему хватило бы и такой, но
Временное Правительство и невесть откуда возникший Керенский придумали играть во
власть, отдать Ленина под суд, и вообще – вышли из-под контроля.
Смею предположить, что на этом этапе – перегоне между февралём и октябрём –
талант Самородка уже нашёл своё применение. Ленина пришлось прятать в Разливе
(ага, в шалаше) , потом готовиться к его возвращению с огромными немецкими
деньгами. Подозреваю, что в урагане семнадцатого года сгинули от инсульта
несколько осведомлённых голов. Их имён сейчас уже никто не вспомнит. До
инсультов ли, когда рушится Империя, казавшаяся прочной, как мироздание? Когда
люди ушли в распыл целыми семьями, улицами, городами, народами?
А потом, в октябре, победоносная ночь в Смольном.
В Смольном, потом писали, Сталин сидел в кабинете Ленина. Вроде, Ленин держал
Кобу поблизости. Похоже, наоборот, это Коба Сталин не спускал глаз с
лошадки-победителя забега.
Кроме Кобы, был ещё один приближённый, а возможно, и жокей-конкурент, правда,
пробившийся наверх не копиями чужих мозгов , а своим собственным – Лев Троцкий.
Наверное, именно тогда Коба возненавидел его окончательно.
Как Коба перевёз своего Самородка вместе с правительством в Москву – не знаю.
Непонятно мне также, где он поселил своего компаньона. Скорее всего , на первых
порах учёный кантовался вне кремлёвских стен. В секретных покоях Потешного
дворца он водворился после. Когда у Кобы не осталось живых конкурентов, кроме
Троцкого, да и на том уже лежала мета кровавой кавказской мести.
Возможно, Самородка сначала поселили в Горках, бывшей усадьбе Саввы Морозова.
Может быть, может быть… Не надо забывать об этих словах, ничего ведь не
доказано.
Туда, в Горки , генеральный секретарь партии большевиков товарищ Сталин отправил
умирать великого вождя товарища Ленина. Умирать без толкового диагноза ( искали
даже сифилис!), в кругу беспомощных немецких врачей с их идиотскими затеями – то
удалить из руки каплановские пули – мол, отравляют организм, то всё отменить,
оставить лишь прогулки и упражнения. Чаще всего их консилиумы проходили без
результата, у опасливых немцев не хватало смелости принять хоть какое-нибудь
решение.
Мозг Ленина тем временем угасал. Вождь страдал головными болями и переносил
инсульт за инсультом.
По ночам Самородок заполнял свои бионосители знаменитой на весь мир ленинской
мыслью. А Сталин печатал бюллетени о состоянии здоровья вождя пролетариата. А
потом плюнул и печатать перестал.
Лэнин? Кто такой этот Лэнин? Ящик, присобаченный к голове осла?
А потом Самородок бросил отработанный материал, как, простите за каламбур,
мозговую косточку, Институту Мозга, и там над ним долго ахали и удивлялись
массе, объёму, и обилию пирамидальных клеток.
Двое, встретившиеся когда-то в Гори, Вождь и Самородок, шантажист и его жертва,
добились вожделенной цели.
Первый, съевший всех, кто на своих плечах вынес его наверх, превратился в
верховное божество. Сам о себе говорил в третьем лице : «товарищ Сталин» - не от
того ли, что всеобщий бог-отец затмил мелкого и преступного главаря? Живой, в
плоти и крови, Сталин благоговел вместе с остальными трудящимися перед своей
виртуальной личностью. Государственный размах его решений весьма театрален, он
приучал себя к этому размаху едва ли не насильно, однажды напялив маску главного
владыки.
Второй, доведший своё открытие до совершенства, добровольно ушедший от общества
в пещеру, но вместо неё получивший роскошную квартиру и прекрасно оснащённую
лабораторию, бесконечно одинокий и никому не известный. Все, кто видел его, даже
свидетели косвенных признаков его существования, уничтожались мгновенно, на
месте. Он, конечно, мог выбрать в собеседники когда-то записанные интеллекты
чужих мёртвых людей, от Бесо Джугашвили до Ильича. Но кто из живущих был бы
счастлив в царстве теней?
А потом – страшно, страшно подумать – человечество сделало шаг вслед за
опередившим века Самородком. Появились две новые дисциплины, посягающие на
монополию Вождя. Две лженауки, две продажные девки капитализма, Шерочка с
Машерочкой – генетика и кибернетика. Тут не до жиру, быть бы живу. Хрен с ней, с
научной истиной! Проклинать, шельмовать, сажать и убивать посягнувших на тайное
знание выскочек! Кампания по искоренению буржуазной заразы была в самом разгаре,
когда Самородок понял, что дни его сочтены. За эти считанные дни он списал сам
себя, применив свою последнюю разработку – запись на мозг попугая. Решение
просто идеальное – говорящая птичка, компактный мозг и уникальный заменитель
речевого аппарата.
Моя бабушка – да вот она, сидит в соседней комнате, поправляет шпильки в седом
«валике». Так вот, моя бабушка в пятьдесят первом году была молодой талантливой
аспиранткой в этом самом Институте Мозга. И этот статус был небезопасен для
Эстер Иосифовны Иоффе в разгар борьбы с безродными космополитами , а также с
морганистами и вейсманистами. И её, как водится, арестовали, обвинили,
естественно, ни больше, ни меньше, в покушении на Сталина ( не иначе, с целью
заполучить для исследований великий мозг).
Выбраться из застенков Лубянки не представлялось возможным.
Но свершилось чудо. Бабушку освободили, и на чёрной «эмке» привезли аж в
Кремлёвский дворец, а там началась фантасмагория. Вели её, передавая друг другу,
десять пар топтунов, и последняя пара оставила её в небольшом уютном кабинете,
куда не замедлил явиться Сам.
О, он долго искал среди арестованных умников кого-либо, кто был бы способен
перенять науку Самородка. Он просматривал дела кандидатов лично, и просмотрел их
сотни, пока на его стол не попало бабушкино досье. И вот, наконец, она перед
ним, его опора на остаток дней. Худая, угловатая, с торчащими ключицами,
горящими глазами и роскошными иссиня-чёрными волосами, закатанными в плотный
валик.
- Здравствуйте, Эстер Иосифовна. Рад вас видеть в качестве своей дорогой гостьи,
- распинался вождь перед моей ошалевшей бабулей, - Здесь вы теперь будете жить и
работать. Я покажу вам вашу квартиру и ваше рабочее место.
Бабушка робко спросила , сможет ли увидеться со своей семьёй.
- У вас теперь нет семьи. Хотите, я буду вашей семьёй? Больше вам ни с кем не
разрешается разговаривать. В случае нарушения ваш собеседник будет уничтожен,
невзирая на пол и возраст. Впрочем, вам теперь будет не до разговоров. Пойдёмте,
я покажу вам вашу лабораторию.
Позже, много позже, бабушка по расположению украдкой высмотренных из окон
примет, поймёт, что лаборатория и её новая, роскошная квартира располагались в
Потешном дворце, что у западной кремлёвской стены, между Троицкой и
Комендантской башнями. Там ей довелось жить среди теней прошлых жильцов, начиная
с боярина Милославского и заканчивая Надеждой Аллилуевой и Яковом Джугашвили.
Уже освободившись из плена, бабушка, бывало, гуляла по Александровскому саду, и
сердце её билось от близости ТОЙ САМОЙ лаборатории.
О, что это была за лаборатория! Мечта, показавшая ей в Институте Мозга лишь
кончик своего хвоста, была воплощена в деталях и вариациях. Самородок проделал
огромный путь от деревянных ящиков и выбивающего морзянку коня до металлических
вакуумных корпусов , самописцев и динамиков, механически воспроизводящих наборы
звуков. Речь этих аппаратов напоминала речь глухих с детства людей, разбирать её
было непросто, но бабушка привыкла.
Попугай-Самородок находился тут же, при своём хозяйстве, в клетке. Он вводил в
курс свою преемницу с большим удовольствием – ведь впервые за много лет ему
представилась счастливая возможность общения с коллегой, тем более – дамой.
Разговаривал Самородок с грузинским акцентом , ибо программа переработки
импульса в звук была написана им отменно!
Он отвечал на все, даже самые каверзные, вопросы.
- Скажите, почему вы не выбрали себе, скажем, новое тело? При возможностях
вашего друга… Подобрали бы врага народа. Или кого-нибудь с черепно-мозговой
травмой…
- Дитя моё, в наше время безопаснее быть попугаем, чем человеком, - отвечал он.
И ошибся. Когда курс обучения моей бабушки был завершён, включая освоение самой
последней, птичьей, технологии, Сталин пришёл в лабораторию сам. Побеседовал с
попугайным воплощением своего товарища, удостоверился в том, что смена кадров
прошла успешно, и свернул птичке голову.
- Теперь ты у меня одна, - усмехнулся он и бодро покинул помещение.
Попугайчика Вождь, шутки ради, похоронил под вымышленным именем у Кремлёвской
стены. Первое, человеческое, тело Самородка сгорело в крематории.
Утром двадцать восьмого февраля пятьдесят третьего года Сталин зашёл к бабушке,
принёс клетку с большим белым попугаем:
– Сколько тебе нужно места, чтобы погрузить оборудование?
– Всё оборудование?
– Зачем всё? Для одной переписки. И вот ещё клетка. Багажника хватит?
– Да. А переписывать кого?...
– Меня.
– Но это же опасно, товарищ Сталин! Может произойти кровоизлияние…
– Ты что – споришь с товарищем Сталиным? Приготовь груз. Инструменты для
трепанации не забудь! За тобой приедут.
Вечером за бабушкой приехала машина, шофёр погрузил аппарат в багажник, а
бабушку и клетку с попугаем разместил в салоне.
На Ближней смотрели кино и пили вино. Бабушка, которую оставили в полутёмной
комнате, прислушивалась к шуму и разговорам. Говорили где-то совсем близко.
Наконец, голос Хозяина провозгласил:
– Идите все спать! – отпустил охрану! Потом, тихо:
– Заходи…
Бабушка вошла , вкатила аппарат.
– Начинай, пиши. Готов сейчас умереть – только бы не пропасть совсем…Перепишешь
– и уезжай со мной. То есть, с птицей. Меня тут брось. Всё тебе готово – машина,
деньги, квартира, работа. Даже муж. Тебе выпала миссия – сохранить МЕНЯ для
потомков. Не подведи!
– Иосиф Виссарионович …
– Прекрати ! Скажи, Эстер, а он – это буду я? Я буду продолжать жить?
– Можно попробовать один метод. Но если его применить, неминуема смерть ЭТОГО
тела.
– Что за метод?
– Не копирование, а перенос. Можно обмен …
– Давай. Товарищ Сталин разрешает перенос.
Вошедшая через четыре часа охрана увидела товарища Сталина на полу, в луже мочи.
Перенесли на кровать. Он ничего не говорил, только щёлкал как-то по-птичьи :
«дз-дз». Долго не прожил. Врачи зафиксировали кровоизлияние.
Бабушка с клеткой в руках, отправилась не в приготовленную Сталиным квартиру, а
к родителям и жениху, моему дорогому дедушке.
Попугай в клетке долго спал после ПЕРЕНОСА, а точнее – ОБМЕНА, а очнувшись не в
том месте, в каком ожидал, завопил:
– Эстерр ! Эстерр ! Ты куда меня пррривезла? Так не договаррривались!
Бабушка улыбнулась, накормила бунтаря зёрнышками, а после – перехватила вождю
клюв тугой аптечной резинкой, чтоб не выступал.
Дедушка однажды, втайне от домашних, снял резинку и обратился к животному с
традиционной просьбой:
– Скажи : «Попка – дурак».
И выслушал в ответ:
– Шэни дэда моутхан! Жид пархатый, говном напхатый! Ты как с товарищем Сталиным
говоришь?
После чего попугай пребольно клюнул деда в запястье. Больше дедушка не
экспериментировал, и даже перестал спрашивать бабушку о том, где же она была с
момента ареста и до спасительной ночи.
Бабушка, я уже говорил, в соседней комнате … Уснула в кресле, рядом с клеткой.
Её Попугай с восемьдесят пятого года ходит без резинки – гласность! Правда, с
тех пор он всё больше помалкивает. Очень любит смотреть телевизор, особенно
новости и фильмы тридцатых – пятидесятых годов.
Я хочу задать ему много вопросов. В том числе – о канувшем в Лету безвестном
Самородке.
Но боюсь.
См.
также рассказ Мары Будовской "Выкуп первенца" - второе место на литературном
конкурсе им. Януша Корчака. |
