|
И. Мирович
Вера
(имя вымышленное).
Первое июня – международный день защиты детей.
Записки психиатра.
Материал сайта "Камнепад" http://www.angelfire.com/ab6/mi
Вечер первого июня 2001 года. Завершался обычный Тель-авивский день. Равнодушно
и буднично шумело Средиземное море. В нескольких метрах от него собрались
подростки – в основном выходцы из бывшего Союза и нынешней России, чтобы
повеселиться на открывающейся вскоре дискотеке "Дольфи", названной так из-за
близости к Дельфинариуму.
Дети предвкушали радостный вечер. Даже ожидание в очереди не
портило им настроение.
Среди наслаждающихся жизнью молодых людей затесался араб. Это
был "шахид", то есть, убийца-самоубийца, каннибал, вышедший на охоту за живыми
людьми; исламско-арабские силы обучили, снарядили, послали и обязали его, как и
каждого шахида-антропофага взорвать себя с криком "алла акбар" в самом людном
месте, лучше всего среди несовершеннолетних. По их верованиям за
убийство-самоубийство каждому гарантированно пребывание в их раю вместе с 73,
или 85, или еще черт знает с каким количеством девственниц... А семьи душегубов
за их кровавые злодеяния получают в этом мире всеарабский почет и доллары...
Арабско-исламская среда одержимо штампует лишние рты и безжалостно обращает их в
особое состояние неживой материи - живые взрывчатые вещества, подвид пригодных
на всё людоедов...
Тот припадок ненависти навсегда вспорол летнюю ночь первого
июня 2001 года. Угрожая всему сущему, загадив чёрной отравой небо и землю,
ошмётки отвратительного «алла акбар», расползлись на много километров от
побережья. Страшнее самого разрыва оглушило мгновение тишины. Рассеялся дым.
Убийца-самоубийца, которому приспичило в рай, на Земле обязан оставить за собой
ад кромешный – большинство исламских мудрецов считают это входным билетом в
обитель их похотливого блаженства.
Двадцать одна молодая жизнь оборвалась мгновенно. Более ста –
обречены с тех пор влачить мучительное, исковерканное, жалкое существование.
Вера оказалась одной из переживших первое июня в «Дольфи».
Восемь месяцев спустя для подачи документов на оформление инвалидности ей
потребовалось заключение психиатра.
В один из холодных, дождливых вечеров в небольшой комнате за
столом сидела полноватая блондинка лет 45 с одутловатым, застывшим лицом. "Верочка
сейчас вернётся, - встретила меня женщина, - Она пошла покурить. После этого
Верочка так много курит, - женщина помолчала и продолжила, - Мы приехали почти
точно за год до... этого, в конце мая двухтысячного. Верочка сначала ни в какую,
всё плохо, обклеила все стены в квартире: "Возвращаемся в Новосибирск". Мы сами
из Новосибирска. Уж и не знаю, чем бы всё это кончилось, но недели через две
после приезда она познакомилась с Алешей. И началось такое... Вы знаете,
наверное мне не повезло: за всю жизнь я ни разу не пережила такую любовь.
Какие-то Ромео и Джульетта... Я не верила, что такое бывает… Алеша погиб там...
Был такой хороший мальчик. Сколько детей погубили. Совсем детей. У его родителей
остался еще сын, но он, того… не совсем нормальный. Тоже трагедия, - она
оглянулась на дверь, недоумённо пожала плечами, - Мой муж, Верочкин папа, тоже
умер молодым - в 97 от рака мозга. Было-то ему всего 37 лет. Если бы вы только
знали, как Верочка тяжело пережила его смерть. Наверное, тяжелее всех нас. Она
только-только начала приходить в себя после его смерти…
В этот момент в комнату вошла худенькая девушка в брюках и
кофточке спускающейся лишь до окончания ребёр, отчего пупок выставлялся на показ
всему свету. Над ее левой бровью чуть поблескивал «пирсинг». Она села на стул и
уставилась в пол.
-Здравствуйте, я - доктор.
-Здравствуйте, - Вера не подняла глаз, не удивилась моему обращению к ней,
шестнадцатилетней, на вы.
-В каком классе вы учитесь?
-В десятом.
-Как успехи?
-Плохо.
-Почему так?
-Зачем?
-Что зачем?
-А всё зачем?
-Она так хорошо училась и там, и здесь. Это всё после… того, - всхлипнула мама.
-Есть предметы, которые нравятся?
-Нет. По всем плохо.
-Тебя, вообще, что-то интересует?
-Ничего, - после некоторого молчания ответа Вера.
-А до взрыва? – неожиданно я почувствовал как нечто тяжёлое, давящее, мешающее
заполнило всё свободное пространство.
-Я была хороший, добрый ребёнок. У меня была любовь. Сейчас я - злая и скверная.
Я хотела родить много детей, хотела учиться, хотела ездить… Сейчас я ничего не
хочу. Сейчас никаких успехов у меня нет, и уже не будет никогда. Я не хочу этого
мира. Нет, я не убью себя – я боюсь, но и жить я не хочу. Для чего? У меня
погибли друг, лучший приятель и лучшая подруга. В «Дольфи» мы шли все вместе, а
вернулась я одна. Совсем одна, навсегда одна… Вернулась, унесли на носилках, как
кусок мяса.
-Вернулась, - вздохнула мама.
-Кроме отсутствия интереса ещё что-то мешает учиться?
-Смотрю в книгу, а вижу фигу, ничего в головку не лезет, внимание – ноль, а была
умненькая, - захихикала Вера.
-Ты плачешь?
-Раньше часто и много, а сейчас у меня не осталось слёзок. Сижу, сижу, хочу
плакать, а слёзок-то и нет.
-Тебя ранило?
-Да. Гвоздь, или кусок железа, или болта, или чёрт знает, чего они там наложили…
-Железяка так и остался в ноге, - вставила мама, - Врачи сказали, что лучше её
не трогать.
Отвечая на вопросы, Вера смотрела в пол и машинально пощипывала сидение стула.
Лишь изредка, поправляя свою коротенькую стрижку, она приподнимала голову и чуть
скашивала глаза в мою сторону.
-Нога болит?
-Да. И здесь болит, посмотрите, - убрав волосы со лба левой рукой, впервые
взглянув на меня прямо, Вера осторожно, издалека направила указательный палец
правой руки на черненькую точку, инородным тельцем прилипшую к правому виску, -
Я не могу к ней прикоснуться – как током жахает по всей голове и по всему телу.
Это тоже после того. Врачи сказали, что ничего сделать нельзя…
-У нее и правое ухо пострадало, - вздохнула мама, - сначала почти вообще ничего
не слышала…
-А сейчас 80% потери слуха и всё время шум, который сводит меня с ума, -
улыбнулась девушка.
-Ты видела его?
-Нет. Я стояла к нему спиной, - почему-то усмехнулась она.
Говорила Вера быстро, отрывисто, с придыханием.
-Как ты спишь?
-С мамой, потому что боюсь, а до того – с Алешей, но не потому что боялась, -
рассмеялась Вера, а мама чуть покраснела.
-Тебе что-нибудь снится?
-Всё про то. Прочти каждую ночь, как будто бы я опять там….
-Она так кричит по ночам, просыпается вся мокрая, приходится всё бельё менять,
редкая ночь, чтобы 3-4 раза не проснулась в слезах, - и на этот раз помогла мать
дочери.
-Иногда тебе кажется, что это происходит прямо сейчас?
-Особенно вначале. Сейчас стало реже. От этого можно просто сбеситься.
-Ты вспоминаешь тот вечер?
-Я его ненавижу. Я хочу от него избавиться, а он мне всё время лезет и лезет в
головку, - Вера постучала себя пальцами двух рук по лбу.
-Как аппетит?
-Я похудела на 15 килограммов, сейчас, правда, уже пару прибавила, -
ухмыльнулась Вера.
-Тебя хоть что-то радует?
-Ма питом, - проговорила она по-еврейски (чего вдруг).
-Как ты реагируешь на неожиданные звуки?
-Я кричу и делаю так, - девочка согнулась, втянула голову в плечи и обхватила её
руками, как бы пытаясь защититься от неумолимо-смертельного удара, оборониться
от которого невозможно, - Не знаю, почему я так делаю.
-Ты можешь это не делать?
-Нет.
-Ты с кем-то смогла сблизиться, завела новых подруг, друзей, друга?
-Нет, и не будет. Я боюсь и их потерять. Я иногда перезваниваюсь с ребятами с 1
июня…
-Вы понимаете, друг друга, так как пережили такое?
-Да. Больше нас никто не может понять. Одного из них я, может быть, спасла. Ко
мне подошли санитары и хотели увезти, но я указала им на него – он так тихо
лежал и кровоточил. Я сказала, что могу подождать. Ждала еще минут 40, уж больно
много там было раненных.
-Ты теряла сознание?
-К сожалению нет.
-Значит, видела всё, что творилось вокруг.
-По гроб не забуду. Это навсегда со мной. Ничего другого не осталось, а это - со
мной... Потом с тем парнем мы лежали в «Белинсон». К нам в больницу приходили
журналисты. Я их ненавижу. Они – хуже арабов. Какого черта они стали спрашивать
меня: «Видела ли я Алёшеньку мертвым? Как он умирал?» Какое их собачье дело. Я
сказала, что ненавижу арабов, а они это выбросили.
-Была передача по телевидению, и там показали кусочек с Верочкой, - объяснила
мама.
-Израильские журналисты - закоренелые борцы за мир, - подумал я, вспомнив, как
один из них хоронил и своего сына, тоже погибшего в одной из арабских акций
убийц-самоубийц. Над свежевырытой могилой этот потерявший своего ребёнка отец
заявил: «Я лишь надеюсь, что ты остался бы борцом за мир».
Мы замолкли. «Ты только на меня не смотришь?» - разорвал я повисшую в комнате
тишину.
-Нет, на всех чужих.
-Боишься?
-Не знаю. Не могу и всё.
-Это началось...
-После того, до того я даже любила смотреть людям в глаза, - прервала меня
девушка.
-Ты была там после?
-Одна – ни за что, но каждое первое число мы, оставшиеся, кто может ходить,
собираемся возле входа, зажигаем свечи и, кто может, плачет.
-Они открыли дискотеку?
-Если бы открыли, я бы её сожгла.
-Ты ходишь на дискотеки?
-Я вообще не хожу никуда, где много людей: не хочу, не могу, боюсь, мне жутко. Я
всё время оглядываюсь, я боюсь нового взрыва. Я боюсь сирен. Я не переношу
полицейских сирен и сирен «скорой помощи». Скопления людей – это страшно и
опасно. Да, и не интересуют меня дискотеки. Меня теперь ничего не интересует. Я
не люблю людей. Я не люблю этот мир. Зачем он?
-Когда поставила пирсинг?
-После. И курить стала после. И волосы остригла после – у меня была коса до плеч.
Я же говорила, что до того была хорошим, добрым, домашним ребёнком, а сейчас я -
злая, всех ненавижу, завожусь с пол-оборота, кричу на всех, довожу маму до слёз,
со всеми ссорюсь, никого не люблю, даже маму и сестрёнку… люблю меньше…
-Я тебя что-то не спросил?
-Даже слишком много, - опять хихикнула девушка.
Потом я видел как мать и дочь ожидали такси, зябко поёживаясь, поворачиваясь
спиной к противному, несущему холодную сырость зимнему ветру. Вера в длинной
куртке выглядела старше, а мама, стоя, оказалась невысокой, чуть горбящейся и
ещё более утомлённой и жалкой.
Та живая арабская бомба преуспела. А на самом деле: где теперь его душа?
Общается с двадцатью одной детской душой, чей, не исключено, счастливый удел был
исчезнуть мгновенно, уж если что-то поставило их рядом с ним? Смотрит из другого
мира на страдания сотни детей, приговорённых им к тяжёлой инвалидности, каждое
мгновение жизни которых наполнено физическими и психическими страданиями?
Замышляет новое, такое же кровавое воплощение? |
